Уже совсем рассвело, когда солдаты миновали еще одно селение. Несколько домиков с плоскими крышами тесно жались друг к другу, словно хотели согреться. На заборе подле самой дороги солдаты прочитали надпись: «Вива ла гуэрра!» («Да здравствует война!») Такие надписи малевали солдаты из роты пропаганды.
Сейчас внизу, под надписью, штыком был пришпилен рассеченный портрет Муссолини в военной парадной форме. Край портрета трепал ветер, и поэтому казалось, что Муссолини шевелит тяжелым подбородком, будто бы говорит.
Челино, возможно, сам бы ничего и не заметил. Он все старался устроиться поудобнее. Внимание его привлек третий спутник. Он сидел в повозке, свесив наружу ноги.
– Гляди-ка, гляди-ка! Вот это здорово! Ловко придумали!..
Тосканец отнесся иначе.
– За такие шутки может не поздоровиться. Пойти снять, что ли… – Тосканец собрался выпрыгнуть из телеги.
– Не лезь не в свое дело! Не ты вешал, не тебе и снимать, – остановил его солдат.
Поехали дальше. Точно такую же надпись на плоском камне у поворота дороги заметил Челино. Ее кто-то перечеркнул мелом и сверху написал торопливо: «Долой Муссолини!»
– Видали?! – одобрительно воскликнул солдат. – Может быть, тоже полезешь стирать?
– А мне-то что? – отозвался тосканец. – Меня не касается, пусть хоть что пишут.
Дорога полого спускалась в долину. Выглянуло солнце и начало пригревать. Челино наконец придумал, как ему лучше устроиться. Положил под живот ранцы – свой и тосканца – и лег ничком, выставив зад из повозки. Так они подъехали к следующему селению, где их неожиданно остановил патруль чернорубашечников.
– Куда едете? – спросил капрал, нахмурившись для пущей важности.
– Сопровождаю раненых, синьор капрал, – не растерялся берсальер.
– Документы!
Солдат охотно полез в задний карман штанов и достал книжку.
– А твой? – не унимался капрал.
Тосканец, как только они наткнулись на заставу, изобразил на лице жестокие страдания.
– У меня рука обморожена, синьор капрал, – сказал он. – Левой трудно достать.
– Доставай, доставай!
Капрал сличил документы.
– Ты что же, раненых из других частей возишь? – обратился он к первому солдату. – Задержать! Отойди в сторону.
Почесав затылок, солдат потянулся в повозку за винтовкой и ранцем.
– А ты куда ранен? – спросил капрал у Челино.
– В задницу.
– Болван! – взъярился капрал. Ему показалось, что солдаты над ним издеваются. – Ты мне за это ответишь! Я с тобой не шучу.
– Я говорю правду, синьор капрал.
– Покажи!
Челино закинул шинель и, спустив штаны, показал ягодицы, замотанные бинтом. Третий солдат, поняв, что терять ему нечего, принялся балагурить:
– Как сказал дуче, рана солдата – святыня. Может быть, поцелуете, синьор капрал…
– Молчать! Всех на пересыльный пункт! Там разберутся…
В сопровождении двух «трубочистов» солдаты двинулись на сборный пункт. По пути тосканец сказал Челито:
– Говорил я, что этот шалопай нас подведет, – так вот оно и вышло.
Анжелина была дома одна, занималась хозяйством, когда дверь бесшумно отворилась и в комнату вошел Луиджи. Вошел без стука. Она почти сразу узнала его по фотографиям. Только выглядел он гораздо старше. И одет был иначе – в берете и клетчатом шарфе, торчащем из-под легкого пиджака. Одежда явно не по сезону. От Анжелины не скрылась мимолетная растерянность, скользнувшая по лицу Луиджи. Встретив незнакомую женщину, он спросил:
– Скажите, здесь ли живет еще семейство Челино? – Окинув комнату взглядом, добавил: – Судя по обстановке, кажется, здесь.
– Да, здесь, но матери сейчас нет дома, – Анжелина называла Кармелину матерью. – Проходите, я ведь вас знаю: вы – Луиджи.
Луиджи инстинктивно оглянулся. Его давно никто не называл старым именем.
– Не так громко, синьора! Но я не знал, что у меня есть сестра… Кто же вы?
– Я Анжелина, – просто ответила она, – жена Бруно. Он в армии, а я живу с матерью. Она работает на господском дворе и бывает здесь раз или два в неделю.
– Так братишка женился? Смотри-ка!.. Давно?
– Перед войной. Скоро будет два года.
– А что такое господский двор? Где работает мать?
– О, по старой памяти мать называет так особняк графов Чиано, как прежде, в деревне. По ее примеру мы тоже так называем. Она работает судомойкой.
– Смотрите, сколько новостей вы сразу мне выложили. Но… – Луиджи вдруг глухо и тяжело закашлялся. Подавив приступ кашля, вытер платком рот и закончил: – Но я хотел бы встретиться с матерью… Проклятый кашель! Видно, простудился в дороге.
– Да вы садитесь, садитесь, отдыхайте с дороги! Вам, верно, нужно помыться? Я сейчас согрею воды.
Луиджи продолжал стоять посреди комнаты. Он представлял, что дома все будет иначе. Больше всего мечтал выспаться, хоть чуточку отдохнуть. Но как знать, кто эта женщина? Досаднее всего, если тебя предадут в собственном доме. За последние годы Луиджи привык к осторожности. Анжелина будто угадала мысли Луиджи:
– Здесь вы можете себя чувствовать совершенно спокойно. Мне много говорили о вас. У нас в семье нет никаких тайн друг от друга… Садитесь, садитесь, я сейчас пойду предупрежу мать.
– Это было б неплохо.
– Знаете что? На плите в кухне горячая вода, я согрела ее для посуды. Берите, мойтесь, а я тем временем успею сходить на господский двор… Тазик за печкой.
– Ладно. Так давайте и сделаем.
Анжелина накинула на плечи теплый платок.
– Сегодня на улице что-то холодно. Я закоченела, когда шла с работы… А вы запирайтесь и мойтесь. Пусть дверь будет закрыта, будто никого нет дома.
Луиджи запер за молодой женщиной дверь, постоял, прислушался, когда утихнут шаги на лестнице, и снова открыл дверь. Нет, уж лучше он подождет мать здесь. Не должно быть ни малейшего риска. Луиджи поднялся в темноте этажом выше, ощупью нашел нишу и остановился. Здесь все было ему бесконечно знакомо. В случае чего можно выбраться на чердак, а оттуда на соседнюю крышу. Тут-то парни из Овра не так легко с ним справятся…
Луиджи стоял долго, может быть час, если не больше. У него занемели, застыли ноги. Но в концлагерях Луиджи научился терпению. Сколько раз приходилось стоять в холодном, каменном гробу карцера! Стоять куда дольше, чем здесь. Кажется, теперь это все позади, в прошлом…
Челино-старший покинул свое убежище, когда услышал внизу торопливые женские шаги и голос матери, – она озабоченно спрашивала о чем-то Анжелину.
– Где же он? – растерянно сказала Анжелина, заглянув в пустую комнату. – Уж не ушел ли куда?
– Здравствуй, мать.
Луиджи вошел следом за женщинами. Он поцеловал мачеху.
– Давно мы с тобой не видались, – сказала Кармелина. – Ты еще больше стал походить на отца. Где же ты пропадал? Думаю, мог бы дать о себе знать. Или, может быть, перестал считать меня матерью?
– Не мог, мать.
Луиджи развязал шарф, снял берет. Мать очень мало изменилась за эти годы. Конечно, немного постарела, осунулась, но на лице по-прежнему ни единой морщинки. Такие лица рисовали на старых иконах. Под внешней суровостью Луиджи угадал теплые чувства, охватившие Кармелину при встрече с пасынком.
– Не мог, – повторил он, – но я о тебе всегда помнил, мать.
– Тогда хорошо. А мы с тех пор, как заходил твой приятель, больше о тебе и не слышали.
– Так Орриго к вам заходил? Значит, он добрался до Рима. Где он?
Луиджи оживился. Вот это здорово! Стало быть, Орриго удалось бежать из концлагеря. Может, через него удастся наладить связи…
– Кто его знает, может, Орриго, может, нет. Он не назвал своего имени. Обещал зайти. Уж второй год, как заходит.
– Какой он? Худощавый, высокий?
– Вроде тебя. В таком же пиджачке, подбитом рыбьим мехом. Анжелина, ты не помнишь, когда заходил он?
– В начале зимы. Бруно был еще дома.
– Нет, Бруно тогда уже не было.
Женщины заспорили, они не могли установить точно, когда же заходил Орриго.
– Ты что же, бежал из армии? На фронте, говорят, дела неважные.
– Нет, не из армии, но в солдаты идти не собираюсь.
– Наконец-то взялся за ум! Говорили, ты сам ездил воевать в Испанию. Будто пулю нельзя найти у себя дома! Как-то теперь там мой Бруно?.. Не успела я ему сделать рожистое воспаление… Если тебе нужно, Луиджи, я могу что-нибудь придумать для военной комиссии. Нога распухает за одну ночь.
Кармелина полагала, что скрываться от властей могут только дезертиры и закоренелые преступники. К преступникам она не могла отнести своего пасынка, оставалось одно – у него, как у многих итальянцев, нелады с военным комиссариатом.
– Нет, мать, нога мне еще пригодится. А вот укрыться получше от карабинеров стоит. Сегодня я у тебя переночую, мать. Ладно?
– Я бы на твоем месте не стала так говорить, – обиделась Кармелина. – Впрочем, может, тебе здесь неудобно? У нас пуховиков нет. – Она подобрала губы и стала еще больше похожа на лик потемневшей иконы.
