то у тебя глаза не в порядке. А теперь полюбуйся, как тормоз действует.
Лаури поворачивал педаль обратно, и колесо останавливалось.
— Ну, привет. Я поехал. Сейчас мне некогда, но я еще заеду как-нибудь вечером. Увидишь, кстати, как светит карбидный фонарь.
После ухода Лаури Аксели долго молчал. Потом как-то лениво спросил у Элины:
— А чем же Элиас теперь занимается?
— Да ничем... И торппа-то, видно, Антеро достанется. Их мать сказала: неужели я выкуплю и отдам Элиасу на пропой? Теперь он, слыхать, к Ауне ходит.
— Ну, а что Ауне? Опять за старое принялась?
— ... зна... может, и почище... говорят, уж и женатые ходить стали...
Мало-помалу заговорили о том, что произошло здесь. Начали неохотно, но потом мать рассказала все. Они сидели в новом доме. Голос Алмы звучал ровно и спокойно, когда она, чуть покачиваясь в своем кресле-качалке, рассказывала сыну, сидевшему на скамье:
— Лавочник был у них за главного. С ним пришли Арво и Aapo. И управляющий тоже был с ними, но он вроде как стыдился... стоял вон там, у самой двери. Нам с отцом и в голову не могло прийти... Мы думали, их подержат под арестом, пока не кончится война... Но потом-то я поняла, что ребята, должно быть, тогда уже догадывались... Акусти попрощался со мной за руку и так странно улыбнулся... А как вышел во двор, отдал Вилхо свой складной ножик... Сказал только: «На, держи»,— посмотрел на мальчика и пошел... А Отто он в селе сказал, чтоб не приходили смотреть... Да туда никого и не пускали.
— Кто же вам-то сказал?
— Знаешь, такой Ялмари Колу. Здесь его мало кто знает, но он знакомый Отто. Отто его и прислал, потому как сам-то тоже попал под арест... за свой язык, говорят...— Тут Алма даже усмехнулась чуть слышно.— Я, конечно, не знаю... Наверно, все же посадили-то его не за язык, а за то, что был в правлении. Отец тогда сразу же пошел... и добился до пробста, просил его. Но тот сказал, что сделал все возможное...
— Ой ли... Его словам верить не стоит.
— Похоже, он и в самом деле хлопотал... Да он и нынче вот признал, что приговоры ребятам были из самых несправедливых... И хозяин Паюнен тоже сказал, что они, конечно, за тебя поплатились, потому что тебя, дескать, не было. Он, говорит, возражал, но не мог повлиять. Там этот царский лейтенант уж очень требовал всем смертной казни... Этот, что из России от красных удрал, аптекаря родственник.
— И Халме был вместе с ними?
— Да. Восемь человек, сказывали, было. Это самые первые. Анттоо и Силандер — тоже с ними. Остальных я всех точно не помню. Называли еще Юлёстало, который прежде тебя командиром-то был. Сын Юллё и Арво, сказывают, стреляли... А пасторский лейтенант командовал. Рассказывали еще, что будто бы Аку в них палкой кинул под пулями. Да только этих историй-то много ходит. А Халме, говорят, был так плох, что едва на ногах держался. Молился, чтоб бог простил их, мол, они не ведают, что творят...
Тут голос Алмы дрогнул, и она закрыла глаза ладонью, но быстро справилась с собой.
— Преети и Отто их хоронили. Преети взял пиджак Алекси и пришел просить его у меня. Я дала ему другой пиджак Алекси, тот, коричневый... а то, думаю, встречу на улице... Анна потом отнесла этот смертный его пиджак в свою родную деревню, отдала одной вдове, чтоб на детей перешила... Я думала, только бы мне его не увидеть... а так, если перешьют на малого... Хотя, верно, напрасно я этого боялась... Больше меня это не... что ж... мне-то... по ночам иногда... оттого что без благословения...
Сын молчал, опустив глаза, и она продолжала:
— Преети рассказывал, и Отто после тоже говорил, что у них был такой спокойный вид... И даже словно улыбка на лице... Отто никогда не знаешь... может и просто так сказать... Но Преети такого придумать не мог... Сапоги Алекси украли. И в кармане пиджака не было тех денег, что я ему дала... У ребят-то были ведь только красногвардейские деньги. А тут сразу же нам сказали, что теперь на них ничего... Вот я-то и дала... Уж я и то иной раз думала, как тут все о злодействах красных шумели... что ж, неужто людям собственные-то дела не приходят на ум?.. Или уж сердца у них настолько зачерствели, что им и горя мало. Но я оставила все это богу... на все его воля... Не мне его судить...
Алма тихо покачивалась в своей качалке, такая уютная, мирная, а сын все смотрел в пол.
За работы Аксели пока еще не брался. Однако он стал теперь выходить днем и бродить по окрестностям торппы вместе с ребятами. Разговаривая с ними, он начал постепенно присматриваться к окружающему. И когда они вместе осматривали что-нибудь, в его голосе уже слышался такой же интерес ко всему, как и у ребят. Однажды они пошли проверить, не нужно ли починить дорогу, и, дойдя до Маттиной ели, остановились.
— А почему она Маттина ель?
— Здесь когда-то упал в обморок один такой нищий Матти... С тех пор и стали называть...
— Мы одни дальше этого места не ходим.
— Вот как... И отец не смел ходить, когда был маленький...
Ему представлялось, что он тогда и в самом деле не нарушал запрета. Но это представление было далеко от истины. В данном случае и отец и дети говорили неправду.
Затем он сказал полушутя:
— Здесь мы и проведем границу... Но ель пусть останется на нашей стороне.
Потом он продолжал, уже не обращаясь к детям:
— Такое ценное дерево они, наверно, срубят, не оставят, но земля здесь хороша... а это главное... Деревья срубить и вывезти недолго... но если вырастет новое... Уж там как угодно, а я буду настаивать, чтоб добавили и этот кусок...
Снег уже лежал на земле. Смеркалось. Элина кликнула мальчиков со двора ужинать и стала наливать тарелку Войтто. Аксели уже сел на свое место во главе стола, когда явились возбужденные, проголодавшиеся ребята.
— Подите отряхните хорошенько ноги от снега.
Ребята выскочили на крыльцо, и слышно было, как шоркает метелка. Но когда они воротились, отец поглядел на их ноги и покачал головой:
— Назад. Не годится.
Ребята выбежали снова, и на этот раз, вернувшись, были допущены к столу. За едой они
