На верхних «этажах» из-под стальных касок выглядывали лица альпийских стрелков, они удивленно таращили глаза. И Требла подумал: крик ошеломил их настолько, что они не станут стрелять в этого явно чокнутого парня. И они, правда, были сильно ошеломлены. Сверху донесся хохот, хохот итальянцев имеет свой особый тембр. Выходку Треблы нельзя было рассматривать как классический случай дезертирства, поскольку Т. опять явился в качестве ординарца к своему штабному офицеру («кафе “Империал”» — позиция у Добердо).
— Разрешите доложить, архангела Кози не существует, и я не ем ничего, кроме аистиного мяса.
В камере клагенфуртской тюрьмы Требла по-прежнему твердил: «Я не ем ничего, кроме аистиного мяса».
Благодаря отцовскому вмешательству распоряжение о немедленном переводе Треблы в Тирнау в «Клостерку» — старейший сумасшедший дом для военнослужащих в империи двуглавого орла — было отменено. Треблу показали в Вене профессору Вагнеру фон Яуреггу. Суть диагноза в кратких словах заключалась в следующем (пациенту диагноза не сообщали): типичный случай «battle-shock»[439]. (Здесь термин противника был наиболее подходящим.) Не годен для окопной войны. Никаких признаков dementia praecox — раннего слабоумия, шизофрении или паранойи. Аллергик (сенная лихорадка). Гипертрофированная впечатлительность, склонность к бунту против сложившихся обстоятельств. Рекомендуется использование и частях, которые не находятся в непосредственном соприкосновении с противником и дают возможность проявлять инициативу, например, в разведывательных полетах.
На основании этого диагноза Треблу определили не в «Клостерку» в Тирнау, а в школу летчиков в Винер-Нойштадте, где он окончил ускоренные трехмесячные курсы. Все эти три месяца он проводил свое свободное время почти исключительно на Бёхаймгассе в ресторане, за витринами которого были выставлены плакаты, исписанные золотыми буквами с завитушками. Плакаты возвещали:
!!ПОСЛЕ ОБЕДА КЛАССИЧЕСКАЯ МУЗЫКА.
ПО ВЕЧЕРАМ — ПЕРВОКЛАССНАЯ!!
А потом была Брэила и тот день — 4 декабря 1916 года, который Требла вот уже два десятилетия изо всех сил пытался забыть, «вытеснить» из своего сознания. Пытался до тех пор, пока полтора года назад не настал холодный январский вечер тридцать седьмого года, пока Лаймгрубер, глава специального справочного агентства «Виндобона», не разыграл из себя эдакого гипнотизера и не восстановил в памяти Треблы роковые события, но восстановил буквально силой.
Итак, Требле, который служил в 36-ом соединении разведывательной авиации под командованием капитана Веккендорфера, присвоили звание лейтенанта (когда Веккендорфера сбили, его преемником стал Лаймгрубер), он пилотировал биплан-разведчик «бранденбургер» и в тот день летел вдоль берега Черного моря между Констанцей и Варной. Оставив позади полуостров или, скорее, четвертьостров Каварну, Требла шел над толстым покрывалом из белых слоисто-кучевых облаков, напоминавших гигантскую снежную пустыню, освещенную солнцем — несмотря на зиму, солнце здорово припекало; был полдень, и Требла двигался почти точно по стрелке компаса с севера на юг, вот почему ему показалось, что тот, другой, СПУСКАЛСЯ ПРЯМО С СОЛНЦА; блестящая точка очень быстро увеличивалась в размерах; ну а потом Требле почудилось, будто в этой бескрайной равнине навстречу ему несутся сказочные сани.
Переговорного устройства на борту «бранденбургера» не было, и Требла подумал: а что, если перед ним одиночный британский истребитель, добравшийся до этих мест со своей базы, со своей далекой базы в Салониках? В тех условиях был только один прямой, вернее, один отвесный выход — ринуться отвесно вниз, пробив облачное покрывало, пойти к земле совершенно вертикально, благо это было доступно «бранденбургеру». И тут с заднего сиденья заорал капрал Гумонда — видимо, он уже успел разглядеть все в свой полевой бинокль, — он заорал, переиначивая слова на чешский лад, пронзительным фальцетом, стараясь перекричать свист ветра:
— Господин лейтенант!.. Это же не «фоккер»! Не немчура!!! Не союз-ни-чек!!! «Клерже-камееел»! Надо идти вниз!!! Это «камееел»!!!
А скоро и Требла смог различить чужой самолет невооруженным глазом, — хотя на груди у него болтался первоклассный полевой бинокль фирмы Гёрца, — слова Гумонды подтвердились, им навстречу летел истребитель «клерже-кэмел».
Гумонда продолжал орать фальцетом (наверно, он перегнулся к Требле через гудевшие проволочные тросы):
— Господин лейтенант! Это «камеел» с рисунком в шашечку… я его уже сфотографировал… что толку, если мы сейчас шарахнемся вниз не по доброй волеее?!
Наблюдатель, капрал Гумонда, был прав. Стоит «кэмелу» — этому одноместному самолету Royal Air-Force — подняться на пять тысяч метров с намерением оставить нас ниже, а потом «сесть нам на хвост» (так выражаются на летном жаргоне, в ту минуту никакой другой жаргон не лез в голову Требле) — и нам будет крышка. Самое лучшее — это поскорей ринуться сквозь облака вниз. А уж на побережье болгаро-австро-немецкие зенитные батареи противовоздушной обороны сумеют защитить «бранденбургер» от его преследователя — англичанина.
О эти естественно-неестественно-сверхъестественные мгновения в жизни человека!
По бескрайней слоисто-кучевой пелене туч, нет, по бескрайней, залитой солнцем снежной равнине навстречу тебе мчится «на санях» истребитель «кэмел». Вот он поднялся примерно на триста метров, вот он заскользил над «заснеженным лугом». Рванув к груди рукоятку руля высоты, Требла поднялся на те же триста метров. Но если англичанин опять начнет набирать высоту, Требле не останется ничего иного, как последовать совету Гумонды, внять его мольбе и идти вниз, избрав нечто среднее между падением и скольжением. Придется ему выжать из своего «гроба с музыкой» все, на что тот способен. Да, Требле надо было искать спасения в бегстве, вернее, в падении! Но тут началась какая-то чертовщина, что-то вродо телепатии. Требла уже не летел на своем «гробе с музыкой» — он правил санями. Двое саней неслись навстречу друг другу, словно повинуясь закону взаимного притяжения. Некоторое время они двигались на одной и той же высоте. Левой рукой Требла поднес к глазам полевой бинокль. И увидел:
…он увидел желтый шарф, а над ним лицо до жути похожее — хотя и моложе на двадцать лет, до жути похожее на лицо того шотландца, которого несколько часов назад встретил в читальном зале отеля Бадрутта…
…даже если бы возница в подлетавших «санях» носил шотландскую юбочку, Требла не сумел бы разглядеть этого в свой полевой бинокль, ведь «облучком» саней был кокпит боевого самолета. Не будь тогда война, можно было миновать друг друга, миновать, подобно двум саням, подобно двум кэбам на площади Пиккадилли, подобно двум фиакрам на аллее в венском Пратере. Но мы НЕ разошлись как в море корабли, ибо шла война.
Дальнейшее было неминуемо.
Ведь во время войны противникам НЕ МИНОВАТЬ ДРУГ ДРУГА.
Без малейшего коварства, будто повинуясь священным правилам рыцарских турниров, я пошел в ЛОБОВУЮ атаку и выпустил…
…выпустил пулеметную очередь, после чего что-то угодило мне прямо в лоб. Я не почувствовал боли, только глухой толчок, а потом над переносицей появилось тупое ощущение локальной потери чувствительности. Я был ВЫНУЖДЕН ответить залпом на залп. Разведчик «бранденбургер» имел на вооружении всего лишь один бортовой, укрепленный намертво пулемет, чей ствол приварен к оси пропеллера. Сидя в «бранденбургере», черт бы его побрал, пилот может наводить и ПОПАДАТЬ В ЦЕЛЬ, только ворочая всем «телом», маневрируя самолетом. «Бранденбургер» был летучим пулеметом, который умел только одно: всем своим «телом» стрелять из позиции, какую заняло это тело, — стрелять, отвечать на выстрелы и попадать в цель. О несчастный пилот-разведчик, несчастный!
Я рванулся в сторону и тем самым угодил на торфяную кучу, одну из последних по дороге к Сан-Джану, и мгновенно прицелился из «вальтера» в тень маленькой копны сена, откуда выпалили в меня; я ответил выстрелом на выстрел в ту же долю секунды, целясь всем туловищем; треск «вальтера» рассек ночь, и внезапно совсем близко затявкала разбуженная собака, к ней присоединились еще две-три. Но они лаяли недолго. Скоро опять наступила тишина, высокогорная долина погрузилась в великое безмолвие. Согнувшись, я побежал вдоль последних торфяных куч (а может, и не торфяных) и, почувствовав что-то вроде глухого толчка в середину лба, подумал: КАК РАЗ В ТО ЖЕ МЕСТО, В СТАРОЕ МЕСТО, В ТО, КУДА ОНИ ПОПАЛИ ТОГДА. Но почему, почему глаза у меня не застилает кровавая пелена?
— Ты все видела… и слышала? — пробормотал я задыхаясь. — Они стреляли в меня. Беги… Беги-беги-беги от света!
— Никто в тебя не стрелял. Во всяком случае, сейчас.
