Но Сальваторе только пожал плечами.
На следующих выходных Анджело исчез. Было ясно, что он подался на Лонг-Айленд. Сальваторе остался в городе. Когда Анджело вернулся, то ничего не сказал, но на следующий день дядя Луиджи передал ему письмо от Терезы, которое, верно, доставил Анджело. Она выражала надежду, что он простит, поймет, что они останутся друзьями. Он чуть не разорвал его, но в итоге с отвращением бросил в ящик стола.
– Я, может быть, уеду в Калифорнию, – сообщил он дяде Луиджи.
– Мне будет одиноко, – печально ответил тот.
Стремясь хоть как-то утешить, дядя сказал ему еще одну вещь:
– Пойми, Сальваторе, что, кроме меня и заинтересованных сторон, никто и не знает, что это ты ухаживал за Терезой. Ничего не было сказано. Ничего не произошло. Все знают одно: Тереза подружилась с двумя братьями и за одного выходит замуж. Ты сохранил лицо, о brutta figura и речи нет.
В тот момент утешение было слабым, но пролетели недели, и Сальваторе начало казаться, что это хоть что-то.
Его поразила и скорость, с которой родные Терезы признали Анджело. Было решено, что он немедленно переедет на Лонг-Айленд. Его приобщат к скромному малярному делу, но он будет также рисовать вывески для местных предпринимателей и выполнять другие декоративные работы. Ясно было одно: с такими связями у его новых родственников от заказчиков не будет отбою.
– Я думал, ему не нравится работать на заказ, – бросил Сальваторе дяде Луиджи.
– А, ну так теперь-то он женится! – ответил дядя. – Он сказал, что, пока болел, до него начало доходить, что кирпичи не для него. А работать на заказ ему понравилось больше, чем он думал. – Дядя Луиджи развел руками. – Приходится приспосабливаться! Мужчина должен быть ответственным!
Но больше всего Сальваторе потрясло все более властное обращение Анджело с невестой. Прожив на Лонг-Айленде всего две недели, тот вернулся в их квартиру по каким-то мелким делам. Сальваторе по случаю заставил себя заговорить с братом. Но когда он обронил, что Тереза, возможно, захочет переселиться в город, Анджело лишь улыбнулся и покачал головой.
– Нет, – возразил он хладнокровно, – пусть не обманывается. Я заставлю ее жить на Лонг-Айленде.
Сальваторе не мог поверить, что это говорит его младший брат.
Понадобилось еще время, но постепенно он, хотя и с трудом, осознал, что Тереза, ее родители и дядя Луиджи правы, как бы это ни было унизительно.
Это брат был талантлив. Это брату хватало для трудов головы. Это Анджело будет сидеть в кабинете, писать письма и следить за счетами, а он, Сальваторе, останется под открытым небом. Несмотря на его десять тысяч долларов, бизнесменом станет не он, а Анджело. Судьба жестока, но такова судьба.
Свадьбу сыграли на Лонг-Айленде во второе воскресенье июня. Сальваторе, ясное дело, не захотел быть дружкой, и дядя Луиджи тактично поручил эту роль Джузеппе. Событие было не рядовое. Карузо пригласили нескольких городских друзей, зато родня Терезы созвала пол-округи – впечатляющее свидетельство ее веса в общине.
Церемония не могла не ранить Сальваторе. У него екнуло в груди, когда он увидел Терезу в подвенечном платье. Его вдруг затопил прилив любви, когда он задался вопросом: как же это произошло?
Что касалось младшего брата, то он его даже не сразу узнал. Анджело коротко подстригся и отпустил усы. Его лицо, худое и вытянутое больше, чем у братьев, казалось уже не нежным, но мужественным и поразительно красивым. Он подошел поздороваться с Сальваторе с уверенностью и грацией танцора.
А тот в очередной раз поразился жестокой мудрости Терезы и ее семьи. Они выбрали единственного Карузо, кто не был посредственностью и обладал потенциалом к росту. Они же, на свой скромный манер, помогут ему преуспеть. Сальваторе испытал зависть, но признал их правоту.
– Я очень горжусь тобой, – шепнул он, обняв Анджело. И это было сказано искренне.
После торжественной церемонии в церкви все отправились в дом Терезы. Свадьба была итальянская – дружка ждал на пороге с огромным подносом, уставленным спиртным, чтобы все выпили за здоровье жениха и невесты, а затем направились к столу, где сидели их матери, наблюдая за помощницами, которые вели учет подарков.
Семья, конечно, уже одарила молодоженов. Родные Терезы буквально засыпали их дарами, и хотя стороне Анджело было не угнаться за ними, их честь спас дядя Луиджи: он преподнес красивый китайский сервиз, а также подарок от самого великого Карузо, дополненный его большой фотографией с автографом. Все это было выставлено на всеобщее обозрение. Сальваторе долго ломал голову, что подарить, и теперь его красивая хрустальная ваза стояла рядом с сервизом дяди Луиджи.
Во время танцев невесте полагался шелковый мешочек, куда мужчины будут класть деньги.
Но за столом творилось иное. Здесь гости, так или иначе находившиеся у хозяев в долгу, выставляли подношения напоказ, а помощницы заносили их в перечень с указанием стоимости. Горе тому, кто пренебрежет долгом! Такие опозорятся как дешевки – они поистине станут brutta figura.
Поскольку Сальваторе был членом семьи, никто не ждал, что он задержится у стола. Но он, дойдя до помощниц, остановился и назвался.
– Я хочу сделать еще один подарок, – произнес он спокойно. – Это моему возлюбленному брату Анджело в день его свадьбы.
Он выложил на стол перед помощницами листок бумаги, и те ахнули. Это был чек на пять тысяч долларов.
Во второй понедельник июня 1927 года в Нью-Йорке произошло крупное событие. Первая половина мая прошла в поисках доблестных французских авиаторов, чей самолет сгинул во время перелета через Атлантику. Никто их больше не видел, но слух о том, что над Ньюфаундлендом и Мэном слышали рокот мотора, породил новые надежды. Однако ничего не нашли, и что бы с ними ни случилось, в Нью-Йорке об этом всяко не знали.
Но вот 20 мая молодой американец, о ком мало кто слышал, сумел взлететь с аэродрома Рузвельта на Лонг-Айленде в одноместном и одномоторном моноплане, который нарек «Духом Сент-Луиса». К исходу следующего дня он, пролетев сквозь дождь, туман и ветер, порою поднимаясь над облаками, а иногда чуть не касаясь атлантических волн, прибыл в парижский аэропорт Ле-Бурже, где уже собралась толпа в сто пятьдесят тысяч человек. С этого момента юный Чарльз Линдберг обрел мировую славу. Французы, несмотря на потерю двух собственных национальных героев, восприняли его подвиг близко к сердцу. В нарушение всех правил министерство иностранных дел на набережной Орсе вывесило звездно-полосатый флаг. Президент Франции пожаловал Линдбергу орден Почетного легиона.
Сейчас же Линдберг вернулся в Америку, и это была не та возможность, которую мог упустить великодушный Уокер, мэр Нью-Йорка. В понедельник, 13 июня, Чарльза Линдберга почтили торжественной встречей с серпантином и конфетти.
Сальваторе и дядя Луиджи наблюдали за шествием по Пятой авеню. Когда серпантин и конфетти дождем посыпались с неба, толпа взревела. Дядя Луиджи был крайне возбужден.
– Ты знаешь, когда состоялось первое такое шествие? – прокричал он Сальваторе.
– Нет, – откликнулся тот, – но ты мне, конечно, скажешь.
– В тысяча восемьсот восемьдесят шестом, в честь Статуи Свободы. Понимаешь? Франция подарила статую, Линдберг совершил первый полет до Парижа, и мы воздаем ему те же почести.
– Уловил. Vive la France![72]
– Esattamente![73]
По пути к дому Сальваторе с любовью посматривал на дядю. Тому уже было за шестьдесят, но он относился к миру с теми же любопытством и живостью, что и в тридцать. «Живи вечно, – подумал Сальваторе, – мне будет тебя не хватать».
– Ты просто молодец, что так отнесся к Анджело, – заметил дядя Луиджи. – Я бы, наверное, не смог.
– Ничего особенного, – ответил Сальваторе. И да, это было не так уж трудно.
Отчасти, нужно признать: это повысило его собственный авторитет в семье и произвело неизгладимое впечатление на всех присутствующих на свадьбе гостей. К тому же он не сомневался, что Паоло на то и рассчитывал: он должен поделиться с Анджело. Была и другая мысль.
– Этого хотела бы Анна, – сказал Сальваторе.
В каком-то смысле он обрел свободу.
1929 годВ середине сентября дядя Луиджи пошел проведать своего брокера. Обычно ему нравились эти визиты. Двадцать лет назад он подслушал в ресторане один разговор. Он всегда прислушивался, когда заходили дельцы с Уолл-стрит, а они временами заглядывали, так как слава о его первоклассной, домашней итальянской кухне разошлась широко. Дядя Луиджи узнал много важного. Брокерская фирма, о которой шла речь, была, как он услышал, очень солидной, ее услугами пользовались важные шишки с Уолл-стрит, но в ней принимали и мелкие вклады, а ко всем клиентам относились почти с одинаковым уважением.
Раз в год Луиджи приходил в офис фирмы. Он с удовольствием входил через красивую парадную дверь в помещение, где за столами корпели над документами клерки. Он с удовольствием садился в большое кожаное кресло в кабинете, стены которого были обшиты панелями, и обсуждал с почтительным старшим клерком состояние своих дел.
