Так Наполеон победил Вандею без единого выстрела. «Реставратор религии», он, правильно оценив клерикальное влияние в этой провинции, не жалел средств на строительство здесь семинарий. Он покорил сердца ветеранов девяносто третьего — ему принадлежали слова: «Они были настоящие герои!» — объявив амнистию последним мятежникам и вернув права некоторым эмигрантам. По его указу выделялись деньги на восстановление селений, усадеб и церквей. Осознав, как неудобны проселочные дороги для продвижения армии, он построил великолепные стратегические дороги и разрешил формировать местные войска по поддержанию порядка. Аристократия, участвовавшая в мятеже, стала более терпима к режиму императорской власти. Аристократы пошли в армию, заняли высокие посты в министерствах, в Государственном совете, в дипломатическом корпусе. Людовик XVIII мог рассчитывать в Вандее на немногих приверженцев. Но Бокажи, которые были особой частью Вандеи и хранили свои традиции, остались ему верны.
— Дитя мое, — сказал аббат Гудон, — я не хотел бы вам навязывать свое мнение и тем более доставлять неудобство. Я читаю в вашем сердце, как в открытой книге, благодаря Господу и свету его, а не моим скромным способностям. Но если бы вы подробнее рассказали мне о том, что говорил вам шевалье, как он отвечал на ваши вопросы…
— Отец мой, я ничего не опустила. Уверяю вас. Я столько думала об этом.
— Я уверен, что вы напрасно беспокоитесь.
— Вы так думаете? — воскликнула она горячо. — Вы действительно считаете, как и я, что, несмотря на его высказывания, я могу ему верить?
— Увы, я думаю, что шевалье старается выиграть время.
— Вы не должны судить его слишком строго. Если бы он был верным сыном церкви, вы были бы более снисходительны к нему. Но он, я уверена, способен умереть за веру, в то время как многие молодые люди, которые исправно посещают службу…
— Я верю, но это его не извиняет. Время несчастий уже далеко в прошлом. Чтобы ответить на ваш вопрос, я бы добавил, насколько позволяет мой человеческий разум, что в его мозгу царит смятение. О! Я не хочу бросать в него камень. Его можно понять, но нет ничего, что могло бы оправдать эту отсрочку, это промедление. Шевалье влечет какая-то идея, которая его целиком захватила. Но у него нет реальных планов, он не предпринимает никаких действенных шагов к ее реализация. Мне кажется, он вас обманывает, сам находясь в заблуждении. Если он хочет что-то предпринять, нечему откладывает свои планы на все более позднее время? Чего он ждет? Что жареные куропатки начнут сами падать ему в рот? Или когда его наставник придумает что-нибудь гениальное, если он на это еще способен? Даже допуская, что он что-то собирается сделать, может быть, подчиниться новому режиму — на все воля Господа, король, император только исполнители воли его! — зачем он вас мучает? Наоборот, в качестве его супруги вы, а я вас хорошо знаю, могли бы ему во многом помочь.
— О, отец мой, что я должна делать?
— Пока ничего. Еще слишком рано. Шевалье трудно взрослеет, позднее своих сверстников, это последствия драмы в Нуайе.
— Но для вас открыты все мысли и сердца.
— Дитя мое, только Бог способен на это. Все, что я могу сказать, это то, что в г-не Ландро борются добро и зло. И я не знаю, что победит…
— Я чувствую, что могу помочь ему.
— Дитя мое, вы любите, я не ставлю вам это в упрек. Но как мало вы получаете взамен! Ваша душа тянется к Богу. В нем вы никогда же разочаруетесь. Он возвращает любовь стократно. Он присутствует в каждом из вас постоянно. Два пути перед вами: один легкий и простой, но коварный и неясный, другой возвышенный ж трудный. Это не есть что-то особенное. Каждое существо имеет свою судьбу: земную и небесную. Трагедия заключается в выборе. Но иногда он приходит во сне.
— Во сне, отец мой? Я не понимаю вас.
— Человек засыпает, чтобы проснуться в настоящей жизни. Я имею в виду единственный путь, который стоит пройти, не тот, который ведет к богатству или к славе, а тот, что ведет к Богу.
— Спасти мятущуюся душу, — разве не к этому нас призывает Бог?
— Это значит разделить то же падение. В человеке есть убежденность, гордыня, которая идет не от Бога.
— А если я чувствую, что могу избежать этого? Могу помочь добру победить зло в душе человека?
— Любовь тоже дает искупление. Но здесь я не могу дать вам совета, здесь я бессилен.
Элизабет, кроме молитвенника, книг по истории и географии из библиотеки своего отца, читала только «Атала» Шатобриана. Под его влиянием она все больше и больше желала, чтобы шевалье, если и не выказывал такие же пылкие чувства, то хотя бы относился к ней более нежно, иногда делал комплименты ее прическе или платью. Чтобы его поцелуй не был похож на рассеянный дежурный поцелуй кузена. Однажды она призналась в этом матери. Мадам Сурди не читала «Атала» и отнюдь не была романтичной по натуре. Робкие намеки Элизабет ее всполошили и даже немного шокировали.
— Дорогая Элизабет, — обратилась она к дочери, — я надеюсь, ты не уступила его домогательствам, как это сейчас принято? После этого одна плачет и страдает, а другой уже через неделю после свадьбы исчезает и не может вспомнить, где живет супруга. Особенно это относится к офицерам Наполеона, которые так же торопятся продолжить свой род, как и умереть. К счастью, Юбер более серьезен.
— К счастью, да. Но разве нормально то, что он не выказывает своих чувств ко мне?
— Мне кажется, они достаточно очевидны.
— Но не мог бы он их проявлять чуть более… явно?
— Если бы он их проявлял более явно, как ты говоришь, я давно бы отправила его в Ублоньер. Он и дня не остался бы под моей крышей. Или немедленно женился бы… Но ты, ты почему спешишь изменить свое положение? Твой отец и я, мы ждали свадьбы восемь лет. Он каждый день приходил в наш дом и я, уверяю тебя, ничего, кроме знаков уважения, от него не видела. И, однако, мы друг друга любили. А помолвка состоялась, когда нам едва исполнилось восемнадцать лет.
— И никакое приданое вас не волновало!
— Не смейся. Мы жили в трудные времена, моя дорогая! Сурди не лопалось от богатства. Твой дед сидел весь в долгах.
— Положение Юбера намного лучше.
— У него тоже свои проблемы, свои трудности. Такой человек, как он, не согласится влачить жалкое существование. Я в курсе его дел. Впрочем, закончим разговор об этом. Ты сейчас переживаешь трудный период. Постарайся понять, что положение Юбера достаточно деликатно. Он гость в Сурди и твой суженый. Его поведение мне кажется безупречным! Подумай только, что было бы, если бы прислуга застала тебя в его объятиях или, еще хуже, вас целующимися? Какой позор! Это недопустимо! Поверь мне, он правильно себя ведет. А для того, о чем ты думаешь, у вас будет целая жизнь.
— Может быть, но это не так уж и много! Я так хочу быть счастливой! Так хочу…
Хорошо ли, плохо ли, прошел еще год. Шевалье часто уезжал «по делам», которые уводили его в разные концы департамента. На все вопросы он отвечал: «Я не нарушаю законов, действую через посредника. И думаю, смогу получить триста процентов прибыли. А пока я не спускаю глаз с человека, от которого это зависит», иногда он ночевал в Ублоньер, где для этой цели обустроил флигель. Невестка Перрин приносила ему еду. Он устроился во флигеле, чтобы «никому не мешать». Но мадемуазель Сурди рассказывали, что несколько раз из-за дверей флигеля уже после полуночи доносился веселый смех и звуки пирушки. Она также узнала, что ее жениха не раз видели в кабаках Эрбье и Пузожа. Элизабет теперь часто тихо плакала и под предлогом плохого самочувствия не выходила к ужину. Однажды мадам Сурди поднялась в ее комнату и заметила припухшие, красные от слез глаза дочери.
— Что тебя расстроило, моя милая? — с тревогой спросила она.
Элизабет рассказала о своих подозрениях:
— Он не любит меня! Если бы он меня любил, то не поступал бы так. Он путается с дворовыми девками, но и это еще не все, к нему во флигель ночью, тайно приходят женщины, а уходят от него на рассвете. Этому есть свидетели.
— Дитя мое, тебе мои слова могут показаться грубыми, но настало время вывести тебя из неведения. Юбер уже не мальчик, он мужчина. Лучше, если он будет волочиться за женщинами до свадьбы, чем после нее. Это пустяк, на который ты не должна обращать внимание.
— Но мама, а если будет ребенок?..
— О, от случайных связей не бывает детей, моя невинность. Никогда! Запомни это!
— Может, он об этом не знает. А дети бывают, просто говорят — «отец неизвестен».
Мадам Сурди была продуктом эпохи Просвещения. Она сохранила, несмотря на свои несчастья, набожность и строгие патриархальные нравы края, легкое отношение к мужским похождениям. Кроме того, шевалье был ей почти как сын, и она в глубине души по-матерински даже гордилась его «победами».
