Научной дискуссии не было. Да по тем временам и не могло быть. В годы самой вдохновенной и жестокой борьбы с космополитизмом, изгнания из советского быта и истории всего иноземного академик Игорь Эммануилович Грабарь осмелился высказать предположение, что знаменитый московский Пашков дом — тогдашняя Ленинская библиотека — представляет собой творение не великого русского зодчего Василия Ивановича Баженова, а какого-то, по существу, безвестного французского архитектора кавалера де Герна.
Правда, никаких документальных подтверждений авторства В. И. Баженова не существовало (их нет и до сих пор), а аналогичные по стилю, по архитектурному „почерку“ чертежи подмосковного Никольского-Урюпина несли полную подпись кавалера. Правда, сравнительный анализ Пашкова дома с Царицыном, неосуществленным проектом Большого Кремлевского дворца, очень немногими связываемыми с именем Баженова домами выглядел совсем неубедительно, а родство с постройками Никольского-Урюпина и соседнего Архангельского бросалось в глаза с первого взгляда. Аргумент, выдвинутый против старейшего и опытнейшего историка русского искусства, не подлежал опровержению: все лучшие постройки, где бы и когда бы они ни были возведены, должны принадлежать национальным мастерам. „Очередное помешательство“, по едкому замечанию Игоря Грабаря.
…На пожелтелом листе старой гравюры дом рисовался огромным, в крутых ступенях высокого фронтона, тесно поднимающихся под черепичную кровлю этажей, в наплывах могучих каменных волют, отчеркнувших углы широкого фасада. Целая крепость среди россыпи рубленых домов, амбаров, банек и частоколов. Первая мысль о Голландии стиралась привычным обликом старой Москвы, еще не успевшей по-настоящему ощутить ветер петровских перемен. Впрочем…
Местоположение необычного дома не оставляло сомнений — участок Пашкова дома. И. Е. Забелин уточнял, что стоявшее здесь ранее здание составляло собственность думного дьяка Автонома Иванова сына Иванова. Изображавшая панораму Москвы гравюра голландского мастера Петра Пикара была датирована 1714 годом, и Забелин высказывал мысль, что, хотя строительство дома относилось ко времени правления царевны Софьи, свой „голландский“ облик он получил после перестройки, осуществленной очередным владельцем — самим „Алексашкой“ Меншиковым. Предположение тем более невероятное, что обращение к западноевропейской архитектуре, собственно к Голландии, всегда связывалось с преобразованиями петровских лет — никак не с 1686 годом, когда был закончен дом. И тем не менее документы не оставляли сомнений: Елизаров двор становится собственностью думного дьяка Автонома Иванова в 1680-х годах, когда и начинается спешное строительство.
Имя Автонома Иванова малоизвестно любителям истории, но необычайно существенно для понимания петровского и предпетровского времени, связанных с ними в государстве перемен. Сын приходского московского попа, дослужившийся до одной из высших приказных должностей, а вместе с нею приобретший сказочные богатства. Шестнадцать тысяч душ, не говоря о множестве земель и круглом капитале, — такими возможностями располагали далеко не все представители даже самых знатных семей. Еще во времена Софьи сумел Автоном оказаться при управлении Поместным приказом и получить в той же должности звание думного дьяка. Всем обязанный царевне, он тем не менее в числе пяти думных дьяков без колебаний подписывает в 1689 году грамоту об ее отрешении от правления. Ставкой многоопытного приказа становится юный Петр.
И почему-то настороженный, подозрительный ко всем сотрудникам предыдущего правления Петр поручает думному дьяку ведать сразу тремя приказами — Иноземским, Рейтарским и Пушкарским. А ведь именно от них зависело формирование обновленной русской армии. Автоном Иванов работает рука об руку с Иваном Григорьевичем Суворовым, родным дедом великого полководца. Имя И. Г. Суворова сохранилось в названии расположенной рядом с Преображенской площадью улицы, где помещалась его „изба“ — канцелярия генерального писаря, иначе начальника генерального штаба. Генерального штаба Преображенского и Семеновского полков.
Что же касается богатств Автонома Иванова, то он находит им применение вполне в духе требований Петра. В 1705–1706 годах в Москве формируется из служилых людей и рекрут „драгунский полк думного дьяка Автонома Иванова“, вскоре переименованный в Азовский. Сам дьяк командовать полком не мог — его замещал в этом некий Павлов, зато нес расходы по содержанию, обмундированию и вооружению солдат. И в том, что полк отлично сражался под Полтавой, хорошо показал себя в Прутском походе 1711 года, была определенная и вполне оцененная Петром заслуга Иванова.
Неудивительно, что разделял доверенный дьяк и вкусы Петра, его тяготение к западноевропейским формам жизни. Мало кто из бояр мог похвастать таким огромным, как ивановский, домом, к тому же выстроенным на новомодный голландский манер. Дворец на Ваганькове был как раз делом рук Автонома Иванова, а не Меншикова — документы опровергали утверждение И. Е. Забелина. В так называемой Мостовой переписи Москвы 1716 года, проведенной через два года после появления гравюры Петра Пикара, владельцем дома по-прежнему числился „думной дьяк Автоном Иванов с сыновьями Николаем и Василием“. Зато имени „Алексашки“ Меншикова среди тех, кто располагал дворами или землей на Ваганькове, вообще не было.
Следующее названное Забелиным имя — царевна Прасковья Иоанновна. Ее действительно нетрудно было соотнести именно с Меншиковым. После ссылки былого временщика в Березов в 1727 году несметные богатства „Алексашки“ оказались поделенными, и прежде всего между членами царской семьи. Опальная царица Евдокия Лопухина, возвращенная из ссылки и торжественно поселенная в Новодевичьем монастыре, получает меншиковские кареты и лошадей, герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна, старшая племянница Петра, — дворец экс-фаворита у Боровицких ворот Кремля, Прасковья Иоанновна — дом у Мясницких ворот с выстроенной при нем церковью Архангела Гавриила, иначе — Меншиковой башней.
Значит, дом Меншикова у Боровицких ворот в принципе существовал, и сестры могли, предположим, поменяться своими владениями. Оставалось предположить еще и то, что Меншиков каким-то образом приобрел двор Иванова уже после переписи 1716 года. Но вот почему именно этот двор?
Скупые строки документа: „Лета тысяча семьсот тридесятого июня в тридесятый день от флота ундер лейтенант Николай Автономов сын Иванов, не последний в роде, продал он ко двору ее высочества государыни царевны Праскевии Иоанновны московский свой двор в Белом городе в приходе церкви Николая Чудотворца, что на Старом Ваганькове, на Знаменской улице, со каменным и деревянным строением за 3 тысячи рублей“. Места во времени для А. Д. Меншикова попросту не оставалось. Тем самым переходило в область легенд и утверждение многих авторов о том, что конфискованный в связи со ссылкой „Алексашки“ ивановский дом был в дальнейшем возвращен его освобожденным из Березова детям.
Но как же много говорила покупка Прасковьей Иоанновной ивановского дома! Еще недавно связанная самым скудным денежным содержанием, принужденная рассчитывать каждое новое платье, каждую пару штопаных чулок и стоптанных туфель, спавшая в измайловском дворце в одной из проходных комнат, лишенная надежд на царственный брак, Прасковья неожиданно оказывается не просто царской сестрой. Выбор на престол Анны Иоанновны пришелся далеко не по вкусу ее сестрам, которые, по донесениям иностранных дипломатов, начинают составлять партию против новой императрицы.
Современные дипломаты со всей серьезностью рассматривали шансы на престол Прасковьи Иоанновны, в пользу которой говорил сам факт брака, хотя и не объявленного, с Иваном Ильичом Дмитриевым-Мамоновым, располагавшим большими связями. Глухо упоминалось и о ребенке царевны, которого, по всей вероятности, писал замечательный живописец петровских лет — Андрей Матвеев. Дворец близ Кремля, тем более былой великокняжеский двор, был необходим Прасковье Иоанновне, чтобы утвердить свое изменившееся положение около престола. Но главное — приобретала она дом у родственников мужа: дочь Автонома Аграфена и царевна Прасковья были замужем за родными братьями.
Однако все планы царевны были почти мгновенно разрушены, и — кто знает! — не благодаря ли тайному вмешательству новой императрицы. Скоропостижно умирает не получивший вовремя медицинской помощи Иван Ильич Дмитриев-Мамонов. Вскоре уходит из жизни и сама Прасковья. Приближенные Анны Иоанновны настаивают на том, что она много лет тяжело была больна, случайно оказавшиеся при дворе иностранцы вспоминают о ее цветущем виде. Так или иначе Прасковьи не стало, а дом на Ваганькове остался без хозяев.
