Богомила Соловья слушали сотни новгородцев, среди них были и гридни из княжеской дружины, а с ними тысяцкий Иван Путята. Он поспешил на княжеский двор, нашел там Добрыню и сказал ему:
- Воевода, знай: Богомил возвестил народу, что под Овручем Ярополк убил Олега, да прочит нам опасицу. Иди к князю и уведоми.
- Того надо было ждать. Но не Ярополк убил, мыслю я, а Свенельд за сына посчитался. Да сие без разницы, - ответил Добрыня и задумался.
- Не косней, воевода. И миг потерянный бедою обернется!
- Ведаю, но не понукай. Дело вельми тяжкое. Добрыня горестно вздохнул и отправился в княжеский терем.
Мудрый муж, пока шагал в княжеские покои, пришел к мысли о том, что Ярополк, толкаемый Свенельдом, ищет единоличного княжения над всей Русью, что Олег - первая жертва идолищу власти. Теперь Ярополк, сам не заколов любимого коня близ кострища брата, двинет дружину на Новгород, чтобы добыть Владимиров удел. И уж если не пощадил единоутробного брата, то с братом, к которому никогда не питал родственных чувств, расправится с холодным сердцем. Но была в том, о чем думал Добрыня, и его личная неприязнь к Ярополку. Многажды обижал заносчивый княжич его сестру Малушу, заменявшую сиротам мать. Добрыня сам слышал из уст Ярополка поганые слова «рабыня» и «холопка», да и Владимира он кликал «рабичем». Много горечи накопилось в душе Добрыни к Ярополку.
Придя в просторную трапезную, воздух которой крепко настоялся на смоляном духе, Добрыня стал нетерпеливо ждать князя. Он мог бы пройти в опочивальню, да счел, что в большом зале сподручнее говорить суровые слова. В короткие минуты ожидания Добрыня нашел, как ему показалось, путь к спасению от возможного нападения Ярополка на Новгород. Когда князь Владимир пришел в трапезную, воевода знал, что ему сказать.
В эти утренние часы Добрыня часто сидел за столом с молодым князем. Он вошел в покой вместе с матушкой Малушей. Видя их рядом, Добрыня всегда удивлялся, как схожи сестра и Владимир. В облике племянника ничего не было от Святослава, но все от Малуши. Ростом он был на голову выше матушки - вот и все отличие, хотя и Малуша была не маленького роста. В остальном все у них было близкое: глаза - большие, темно-синие, внимательные и спокойные, прямые благородные носы, полные, красиво очерченные губы, лики не круглые, но чуть удлиненные. Лишь подбородки разнились: у Владимира он был потверже. Об одном сожалел Добрыня - о том, что Перун не наделил племянника той силой, какую носил отец. Но ловкости было не отнять. Будто и тут он повторил Малушу, как повторил её в нраве твердом и стойком. Многое радовало Добрыню в племяннике. В военном деле Владимир был искуснее многих опытных и сильных воинов и брал своё ловкостью, увертливостью, быстротой удара и разума. Меч в его руках сверкал молнией, и его удары были всегда неожиданны. Да и храбрости, расчетливости Владимиру было не занимать.
Сошлись Владимир и Добрыня, князь улыбнулся воеводе. Он же, нагнув голову в поклоне, сказал без обиняков, как воин воину:
- Принес Богомил весть плачевную. Под Овручем Ярополк убил Олега. Сеча была, и многие русичи полегли, да больше древляне.
Малуша заохала, запричитала, глаза повлажнели. Владимир склонил голову, бледность разлилась по лицу. Он долго молчал, потом тихо заговорил:
- Мы с тобой предвидели сей исход. Скорблю по брату младшему. - Ещё помолчал, потом произнес твердо, так, что не отрекся бы от сказанного: - Пойду в Киев, спрошу, почему лишил живота единоутробного брата, как смел исполнить приговор Свенельда.
Малуша, которая стояла сбоку от сына, уже плакала. Когда ей довелось растить осиротевших братьев, то меньшой, Олежка, всегда был ласков, послушен, и Малуша питала к нему такие же материнские чувства, что и к родному сыну. Как не излиться горем женскому сердцу?! Владимир привлек плачущую мать к себе, погладил её по спине.
- Не надо лить слезы, матушка. Я отомщу за Олега. Да прежде коварному варягу Свенельду. Он виновник смерти брата. Он и Люта своего погубил корысти ради.
- Сам берегись, сын мой. Свенельд - злой рок нашей судьбы. Только он виною злодейству. Это я ведаю. Да и батюшку твоего предал и не спас в трудный день, - горевала Малуша. - Но с ним ты ноне не сладишь. Берегись его, - повторила Малуша.
- Чего мне бояться?! Злодей не отважится шагнуть в мои пределы! - решительно ответил молодой князь.
Добрыня понял, что теперь его черед сказать своё слово:
- Кровь и горе возбудили твой разум, князь-батюшка. Идем к столу, примем брашно[25], на то воля богов, и розмыслом добудем истину.
Он первым шагнул к столу и увлек Владимира и Малушу.
Его сестра уже не плакала. Умытое слезами лицо посвежело и, как прежде, привлекало взор. Шел Малуше всего тридцать четвертый год, и она была в расцвете женской стати, да вот уже сколько лет вдовствовала. Утешала себя тем, что будет растить внуков.
Сели к столу. Добрыня налил князю и его матушке медовой сыты, себе же кубок крепкой медовухи наполнил, не мешкая, выпил и речь повел:
- Тебе, Владимир, и тебе, сестрица Малуша, слушать, а мне говорить, потому как ведаю движение помыслов воеводы Свенельда. Он всегда был хитрой лисой. Ноне же, как потерял сына, и волком рискнет обернуться. Ярополк у него в хомуте и в вожжах, и правит им Свенельд, как Велес, бог скота, велит…
Малуша и Владимир смотрели на Добрыню не отводя глаз. Было видно по их очам, что они оба любили этого витязя, во всем доверяли ему и чтили за родимого отца.
- Ноне вижу, как Свенельд повернул дружину княжескую не в теплую сторону к стольному граду Киеву, дабы покой обрести, но двинулся навстречу северному ветру. Влечет его Смоленск, Полоцк манит - там князья удельные сидят, да и к Новгороду потянется, молодого князя за гузно взять.
- Истинно говоришь, дядюшка, - отозвался Владимир.
- Потому и зову к розмыслу. Говорю своё: ноне нам, князь-батюшка, не выстоять против Свенельда. Его дружина могуча, она против греков стояла и побежала их. Вот и раскинь умом…
- Жду твоего наставления, дядюшка, - поспешно ответил Владимир. - Ты вместо батюшки мне, тебе и вершить.
- Говорю: есть ноне один верный путь - не мещкая идти к варягам-свеям и нанять там дружину. Денег не пожалеть, дабы могучую иметь.
- Но моих денег и на тысячу воев не хватит, - заметил князь.
- Ведаю. Потому завтра же выйду на Словенский, холм, спрошу новгородцев, чем сподобятся. Ещё схожу на Торговую сторону и крикну всем купцам, посадским и торговым гостям, что у нашего князя беда на пороге. И скажу прямо, что нужны деньги, дабы защитить Новеград. Ты любим горожанами, и они дадут, сколько нужно.
- Радуешь меня, дядюшка. Я наберу дружину све-в, воинов сильных и умелых. Новеград в обиду не дам.
- Токмо с дружиной варягов-свеев ты мало чего достигнешь, - заметил Добрыня.
- Потому и я пойду искать, но воинов-русичей. Позову самих новгородцев и словен изборских. Ярополк им не нужен. Ещё схожу к кривичам й чуди, их увлеку. У Суздаля и Ростова попрошу воев. Всем скажу правду. Вот тогда…
- Тогда не одолеть Свенельду земли Новгородской, - горячо отозвался Владимир.
Однако Добрыня видел за своими последними словами другое. Не только о Новгороде пекся, но далеко за окоем смотрел мудрый воевода. Думал он о том, чтобы князь Владимир продолжил изначальное дело своей бабки и своего отца, расширял пределы Руси, под единый стяг ставил да не давал ходу удельному дроблению державы.
Удельная Русь - радость для врагов. Ещё великий князь Игорь говорил, что Византия первая покусится на лоскутную Русь, как только узнает, что на её просторах нет единой державы. Греки большие охотники на лакомые русские куски. Помнил Добрыня, как они уловили малую оплошность Святослава, когда он ушел с ратью из Переяславца и взял путь на север по Дунаю. Император Цимисхий тут же воспользовался ошибкой князя Святослава, собрал отборное войско, в которое вошли его «бессмертные» легионы, тридцать тысяч конницы и десять полков пехоты, и без роздыха двинул их на Переяславец.
- Цимисхий возник под крепостью, как злой дух, - рассказывал Добрыня Владимиру. - Русичей в городе было всего восемь тысяч, и никто не ждал нападения греков, потому как мир у Византии с Русью был. Ратники занимались мирными делами, но, увидев врага, взяли в руки оружие, и Свенельд, движимый честолюбием, вывел дружину навстречу врагу. Едва покинув крепость и бросив восемь тысяч ратников почти на пятьдесят тысяч греков, Свенельд потерпел полное поражение. Греки растоптали русичей. Правда, сам Свенельд не вел в бой дружину, он остался в крепости, а когда греки взяли её, скрылся с двумя сотнями воинов в княжеском дворце. Сами русичи сражались там до последнего. И никто не ведает до сей поры, как удалось Свенельду выбраться из дворца, бежать из крепости.
Закончив сей печальный рассказ о промахе князя Святослава, Добрыня ещё раз предупредил Владимира:
