— Может, догнать кого-нибудь из ландштурмистов и пощекотать кончиком шашки? — спросил Белов, с сожалением затыкая бутылку початком и засовывая ее подальше от глаз командирских в переметную суму — слишком сумрачным и тяжелым сделался взгляд сотника, лучше не рисковать. — Все веселее будет.
— Валяй. Но времени на эти тараканьи игры даю немного — два часа. Через два часа все должны быть здесь, на этой площади, — сотник примял ногою хрусткий сухой снег, — все, до единого человека.
Он рассчитывал так: эскадрон, который ушел с обозом в Журамин, к вечеру поспешит обратно, ночевать в Журамине не останется, немцы ночевать в чужих постелях не привыкли и обязательно вернутся — на этом и строил свою стратегию сотник Григорий Семенов.
А что касается науки ждать, то ее надо осваивать, она такая же важная в военном деле, как и наука наступать.
Белов покрутил головой в поисках напарника, но никому не хотелось бить ноги ни себе, ни коню и охотиться на ландштурмистов — гоняться за этими тараканами в поле себе дороже, и Белов утих, скис и через десять минут об охоте уже не вспоминал.
Прямо на площади, на земляной обочине, проступившей сквозь снег я поблескивавшей оттаявшей мокретью, развели костер и, вогнав в размякший рыжий суземок два кола с рогульками, развели костер. Огородили перекладину, навесили ее на рогульки и украсили черным закопченным котелком — с некоторых времен эту легкую, склепанную из алюминиевого листа посудину с собой возил Никифоров — выполнял негласное общественное поручение.
Казаки — люди в большинстве своем обстоятельные, питаться всухомятку, без горячего, не привыкли, так что котелок, два месяца назад найденный в немецком обозе, оказался очень кстати. Никифоров при общем молчаливом согласии оприходовал его, проверил на дырявость, почистил снегом, льдом — «шоб вони фряцевой тут не осталось ни капли» — и теперь тешил горячей едой дружков своих Белова да Лукова, ну и остальных станичников — тоже.
Луковских жирных зайцев тоже приспособились готовить в этом котелке, прежний котел был уж очень здоров, хотя алюминий — металл не для жарева и тушений, он мигом притягивает к себе всякий кусок мяса, заставляет его дымиться, за таким котелком глаз да глаз нужен, иначе все очень быстро сгорит, кроме зайчатины в нем и супы варили, и диковинное блюдо, похожее на лапшу — длинные лохматые стебли, скатанные из теста, под названием макароны: то ли немецкое, то ли итальянское, то ли папуасское изобретение... У всех, кто смотрел на хозяйственную троицу — Никифорова, Лукова и Белова, — душа начинала невольно радоваться.
Расселись вокруг костра, лошадей поставили рядом, на морды им накинули мешки с трофейным овсом.
— Спасибо немакам, — всякий раз кланялся Белов, насыпая овес в торбы, — от моего коня — особенно. — Белов с шутовским видом совершал второй поклон.
Надо бы ближайшие дома проверить, — произнес Семенов с озабоченным видом, — вдруг там кто-нибудь из немцев застрял? Не то вытащат пулемет да начнут садить по нашим головам — вот тогда мы и закукарекаем.
На неровной узкой улочке, ведущей к центральной площади деревни, показался сгорбленный человек с клюкой. Небритое лицо его было сосредоточенно, он держался одной стороны улицы и почему-то опасливо поглядывал вверх, на крыши домов.
Казаки, увидев этого человека, замолчали — что-то необычное было сокрыто в нем, сколько годов было ему — не понять: могло быть и тридцать пять, и сорок семь, и семьдесят шесть — есть категория людей, которая живет вне времени, поэтому возраст их определить невозможно. Этот человек принадлежал к таким людям.
— Белов, — тихо обратился к казаку сотник, — подсоби-ка дедку.
Казак подвел непрошеного гостя к костру.
— Вот, ваше благородие, говорит, что в восемьсот семидесятом году был в России.
— Почти полвека назад, — уважительно проговорил сотник, подвинулся, освобождая место рядом с собой.
Вид у гостя действительно был вневозрастной, на висках — ни одной седой волосинки, но старческая редина и просвечивающая сквозь прозрачно-темные волосы дряблая кожа делали поправку, слезящиеся глаза с красными веками тоже не могли принадлежать молодому человеку.
— Он и по-русски гуторит вполне сносно, — сообщил Белов,
— Да, да, да, — закивал головой пришелец, — я был Россия, пришлось узнать русский.
— А чем вы занимались в России?
— Я... я... как это? Момент, — предупредил он, полез в карман, достал оттуда старые часы в медной узорчатой луковице. — Вот. Я ремонтировайт это вот. — Он нажал на кнопку, одна половинка луковицы отворилась, послышалась чистая серебристая мелодия. — Видите?
Сотник перегнулся через плечо старика, глянул на луковицу, одобрительно поцокал языком:
— Хорошие часики, однако.
— Сам собрал, — похвастался пришедший, — из отдельных деталей.
— А корпус, луковицу как — тоже сами делали?
— Корпус нет, корпус я взял от старых русских часов и подогнал под него механизм.
— Немцы, что стоят здесь, в Руде, они как... не обижают вас?
— Не-ет. Смирные люди. В основном старики.
— А кавалеристы? Отсюда высыпал целый эскадрон.
— И кавалеристы ничего. Когда спят, — пришедший засмеялся, смех у него был молодым и звонким, будто у мальчишки, — вместе с лошадьми.
Сотник протянул руки к огню, погрел их, потом задумчиво похлопал плеткой по голенищу сапога. Спросил у незваного гостя в упор:
— Кто-нибудь из немцев в деревне остался? А? С одной стороны, мы вроде бы всех их выкурили, а с другой... А? Всякое ведь может быть... А?
Он не рассчитывал, что бывший часовщик ответит взаимностью — пришедший был немцем, а немец немца выдавать не станет.
Незваный гость молча подвигал из стороны в сторону нижней челюстью — соображал... Семенов понял — настаивать не надо, хотя ответ может быть всякий. В том числе и с выстрелами. Война на то и война, чтобы на ней стреляли. Выстрелы в Руде могут загрохотать в любую секунду,
— На нет и суда нет, — произнес сотник миролюбиво.
— Я очень хорошо отношусь к русским, — наконец проговорил пришелец, вздохнул, глаза его затуманились — видно, с Россией у него были связаны хорошие воспоминания.
Пауза была затяжной.
— Весьма похвально, — произнес Семенов.
Пришелец повернулся к улице спиной, приблизил лицо к сотнику, проговорил тихо и совершенно бесцветно:
— В третьем доме с краю находятся два немецких офицера.
Сотник присвистнул:
— Застряли, значит, голуби...
— В общем, вы... ваше дело военное, вы тут разбирайтесь, а я топайт дальше. — Бывший часовщик обстукал клюкой землю перед собой, словно пробовал ее на твердость, и, не прощаясь, двинулся дальше.
Некоторое время был слышен стук его клюки, а потом он стих.
Белов, сидевший на корточках у пламени, проводил пришельца взглядом и вскочил на ноги:
— Разрешите мне, ваше благородие... Я мигом растрясу эту перину.
— Погоди, Белов, — осадил его сотник. — Рано пока. Минут двадцать выждем. Иначе мы выдадим этого мастера вместе с его часами и вообще со всеми потрохами.
Через двадцать минут Белов, взяв с собою двух дружков, Лукова и Никифорова, неспешно двинулся по улице. Винтовки все трое держали на весу, патроны сидели в патронниках — в любую секунду казаки были готовы стрелять. Лица казаков имели одинаковое отсутствующее выражение, лишь в глазах поблескивало любопытство. С одной стороны, им интересно было увидеть, как живут люди в чужой стороне, с другой — по телу полз холодок, предупреждающий об опасности, все-таки они находились на войне.
— Богато живут, — завистливо произнес Луков, — нам бы так.
— Придет время — и мы заживем так же, — убежденно заверил приятеля Белов, — в России ведь как — то понос, то золотуха, то война с Японией, то плохая погода, то барин вдруг оказался круглым дураком. Для того чтобы было хорошо, надо, чтобы все это совместилось. Когда совместится — все будет великолепно.
— Такого не будет никогда.
— Не скажи, друг сердечный, построим дороги — станем жить как кум королю. — Белов засмеялся.
Луков не выдержал, выругался беззлобно:
— Болтун!
Дом, где находились немецкие офицеры, казаки взяли в клещи — выйти из него незамеченным было невозможно, главный вход выводил на широкую, застекленную до самой крыши веранду, хозяйственная дверь, в русских подворьях считающаяся черной, была не в задней стене, как положено, а в боковой части дома, хорошо видимой с улицы, от этой двери к сараю, увенчанному высокой двухскатной крышей, будто боярской шапкой, вела темная, хорошо натоптанная дорожка — там находился сортир. Было слышно, как в сарае нервно квохчут куры.
Окна дома, завешенные легкими шторками, были темны и безжизненны. Ни одна из шторок не шелохнулась, когда казаки подошли к дому.
