Это оказался Сьевнар Складный, почему-то отлетевший при падении в сторону от остальных и запутавшийся в ветвях.
Когда его высвободили, то обнаружили, что он еще дышит, хотя и остается без сознания. Кровь совсем отлила от его лица, делая его бледно-серым, как у покойника. Вряд ли он долго проживет после такого падения, рассуждали пожилые воины, знающие толк в ранах…
Воины на руках перенесли Сьевнара к дому Бьерна Полторы Руки, известного тем, что одинаково хорошо лечит людей и скотину. Вежливо постучали ногами в дверь, переговорили с хозяином, внесли раненого в центральное, жилое отделение дома, с очагом и мебелью.
Для начала Сьевнара уложили на длинный, деревянный стол. Бьерн с помощью дочери и жены ловко стянул кольчугу с неподвижного тела. Кожаные одежды с присохшими от крови завязками аккуратно разрезали ножом, отмачивая теплой водой…
Все знали, когда-то Бьерн Полторы Руки ходил в далекие викинги с самим конунгом Рагнаром Победителем Великана. Конунг повредил левую руку сражаясь со злобным великаном чащи, а Бьерн чуть не потерял свою правую еще раньше, когда чужая секира, пробив кольчугу выбила из плеча лоскуты мяса и осколки кости. Рука, хоть и зажила, но тоже начала сохнуть.
Рагнар, разгорячась пивом и вином, сам отсек себе высохшую руку, а Бьерн, по упрямству натуры, решил свою вылечить. Сначала ходил по знахарям и лекарям, но их заговоры и притирания не помогали. Воин плюнул на них, сам взялся за дело. Собирал целебные травы, днями отпаривал руку в чанах с горячим, душистым настоем, даже смастерил для руки особый каркас из деревянных планок, заставлявший ее двигаться, когда дергали за веревочки.
Над таким невиданным лечением посмеивались сначала, но быстро примолкли. Рука постепенно начала шевелиться.
Наверное, Бьерну повезло больше, чем Рагнару, судили потом, в его ране не было колдовства великана – просто рана. Со временем рука начала двигаться еще лучше, пальцы уже могли хватать предметы, а локоть – сгибаться. Такой сильной как раньше она не стала и гнулась плохо, сутками вращать весло на корабельном руме он уже не мог. Но все-таки рука перестала быть мертвой, служила хозяину как могла, хотя прежняя сила все-таки не вернулась.
Быстрые на язык жители фиордов прозвали его Бьерн Полторы Руки.
А воин, вылечив себя, начал лечить других, постепенно сделав это своим ремеслом. Так и пошло…
– Молодые тех времен уже не застали, только знают о них со слов стариков, – неторопливо рассказывал о давних временах Полторы Руки, разоблачая раненого. – А какие люди были! Какие воины! Какие великие подвиги совершались во славу богов! Сколько водных дорог было пройдено, сколько богатства добыто с мечом в руке. Нет, сейчас уже не найдешь таких героев…
Бьерн любил поговорить о былом. Но целительское дело знал, даже его журчащий, негромкий голос звучал словно бы успокаивающе.
– А ратника вашего я вылечу. Если живой до сих пор, если богам угодно сохранить ему жизнь, может, и вылечу… Да вы хоть любого спросите – кто самый сведущий в лекарском деле на побережье? Бьерн Полторы Руки, скажут! И правильно скажут! Бьерн Полторы Руки, хвала Одину, долго живет, многое знает… К кому все бегут, если скотина хиреет, если зубы ноют, если кости ломит? Ко мне все бегут, помоги, мол, избавь… А если можно помочь, почему ж не помочь? Воин ваш, конечно, искалечился сильно, косточки живой не осталось, но если будет угодно богам, значит, выживет… – без остановки журчал Полторы Руки.
Дружинники оставили хозяину серебра, еще потоптались во дворе и ушли.
Сьевнар Складный ничего этого не знал и не видел. Он так и не приходил в сознание.
Со стороны казалось, он вообще ничего не видит и не чувствует. Лежит, как колода, на широкой деревянной скамье, куда его втроем переложили Бьерн, жена хозяина Ильма, и дочь Сангриль.
Но это было не совсем так. Он чувствовал. Только жил при этом где-то очень далеко, в прошлом. Снова стал маленьким поличем Любеней, которого походя украли дружинники молодого ярла Рорика.
Ему, опять семилетнему, было тоскливо и страшно от новой судьбы. Одинокой, злой судьбы мальчишки-раба.
Пройдет еще много времени, много волн разобьется о каменистые берега фиорда, прежде чем мальчик-раб станет мужчиной и воином дружины. Заслужит право сидеть на верхнем, почетном конце стола, наряду с прославленными ратниками.
Как это получилось? Тоже случайно. Повезло. Остался в живых, не погиб от голода и холодов, не упал как старая кляча от непосильной работы. И свеоны приняли его, как равного, одарили нерушимым дружинным братством и дали оружие, и место на руме драккара.
Повезло?
Нет, не так. Не везение – судьба! И – оберег Велеса, незримо сохраняющий его во всех предрягах, когда жить, кажется, нет уже ни сил, ни возможности. Дядька Ратень, могучий волхв, умирая, отдал ему весь свой дух без остатка, прикрыл своей силой-живой, как широким щитом, думал повзрослевший Любеня…
* * *
Да, дружина Рорика вернулась из Гардарики без славы и богатой добычи. А он, Любеня, стал рабом с пригнутой к земле головой. Словно сразу сделался старше на много лет. На целую жизнь старше себя, прежнего.
Может – больше, чем на целую жизнь. Словно он умер, и родился заново, уже в другом месте – темном, страшном.
Он помнил, ярлы-владетели сначала все допытывались у него, маленького, про какие-то сокровища князя Добружа, которые, якобы, укрывают поличи в своих лесах. А что он знал?
Слышал про сокровища князя, да! – честно отвечал Любеня. Про них все слышали, не только поличи, во всех родах знают, что есть они, лежат где-то. Взрослые говорили между собой, а он слышал, да, есть. Где? А кто же их знает…
Кто может знать? Князь Добруж может, его, чай, сокровища-то. Да только он ничего не скажет. Потому что умер. Волхв Ратень сам закрыл глаза беглому князю, проводил его на огненную дорогу. С огненной дороги, однако, никто не возвращается. Волхв? Тоже мог знать. «Так ведь он тоже умер, ваши же воины посекли его мечами на берегу Лаги, что ему теперь говорить! – сердился Любеня на непонятливость свеев. – Сами посекли, а сами спрашиваете…»
Конечно же, он не врет, а чего ему врать-то? Все умерли, что тут скажешь…
Ярл Рорик много смеялся от его ответов. И все вокруг смеялись.
– Бойкий будет раб, – заметил Рорик старому Якобу.
Старик согласно кивал в ответ.
Ярл Рорик быстро отстал от мальчика со своими вопросами. Только плечами пожимал, мол, я ж говорил – мальчишка не знает ничего, не зачем время тратить. Старший владетель, заметил Любеня, вообще был равнодушен к богатству, предпочитал отточенное железо звонкому золоту.
Вот молодой ярл Альв долго не отставал. Сначала просто допрашивал, потом бил, щипал, накидывал на шею тонкую веревку и затягивал ее так, что дыханье останавливалось, а перед глазами плавали красные червяки. Однажды начал прижигать раскаленным железом, и это было больнее всего, что Любеня испытывал в своей жизни. А тот только пристально вглядывались в лицо мальчика, не обращая внимания на его крики.
Глаза у младшего ярла были злыми, маленькими, с короткими белесыми. Холодный, равнодушный взгляд и брезгливо поджатые губы – это Любеня навсегда запомнил. Презрительная брезгливость младшего владетеля казались ему куда страшнее, чем громогласный гнев старшего.
Наверное, именно тогда маленький мальчик Любеня впервые начал понимать, что такое быть рабом, вещью, которую при случае не жалко сломать и выкинуть, вспоминал он потом.
Глухая, потаенная ненависть к младшему ярлу так и осталась с тех пор.
А тот…
Самое удивительное, Альв тоже невзлюбил мальчишку. Давал затрещину при каждом удобном случае, поддавал ногой, выкручивал уши до боли, даже колол кончиком ножа. Просто так, от нечего делать, при случайной встрече.
Любеня кожей чувствовал неприязнь к себе младшего владетеля. Только боги знают, какие замысловатые кружева выписывал мальчик-раб по поместью, лишь бы не попадаться лишний раз на пути младшему ярлу. Хорошо, тот все время раздавал какие-нибудь распоряжения по хозяйству, его высокий, противный голос был слышен издалека, как предупреждающий сигнал.
С годами Альв Ловкий, в отличие от своего брата-воителя, набирал ширину не в плечах, а в поясе, круглел щеками и подбородком, но голос у него оставался все таким же пронзительным, как у подростка. Отовсюду слышен.
Почему так случилось? Почему Альв невзлюбил его? Какие обиды могли встать между знатным владетелем фиорда и бесправным рабом-недомерком? – думал потом Любеня. Словно Альв, хитрый как Локи Коварный, где-то в глубине догадывался, что маленький раб так и не покорился до конца. Не сдался под его пытками, не сказал всего…
