Как горд был муж, когда показывал ей город! Ее особенно восхитила длинная череда пристаней у реки. «Все сплошь дубовые, – сообщил он. – В Британии столько дубов, что от каждого дерева берут только здоровый ствол, а остальное выбрасывают». Они прошли по широкой улице от моста до форума. Девушка сочла площадь внушительной, но искренне поразилась одному огромному зданию, тянувшемуся по всему северному краю. То была базилика – средоточие канцелярий, где собирались городской совет и судьи. Пока Мартина благоговейно взирала на пятисотфутовый неф, муж сообщил: «Крупнейший на севере». Там было на что взглянуть: дворы и фонтаны губернаторского особняка, несколько общественных бань, множество храмов и колоссальный амфитеатр. Ощущение сопричастности этому метрополису было пронзительным. «Рим называют Вечным городом, – заметил моряк, – но и Лондиниум является частью Рима».
И девушка, хотя не могла этого выразить, приобрела понимание того, что значит быть частью великой культуры. Античная культура Греции и Рима, собственно говоря, и являлась миром – от Африки до Британии. В общественных местах фронтоны и арки, колонны и купола, колоннады и площади Рима обладали пропорцией, несли в себе объем и массу, пространство и порядок, внушавшие глубокое удовлетворение. Частные дома, роспись, мозаики и сложная система центрального отопления создавали уют и навевали покой. В мирной тени ее храмов безупречная геометрия камня соединялась с внутренней тайной святилищ. В Риме веками сочетались познанное и потаенное. Формам, им созданным, суждено было отзываться по миру на протяжении двух тысяч лет – и далее; быть может, до скончания человечества. Это великое культурное наследие, и Мартина, хоть не могла произнести таких вещей, интуитивно их понимала. Она полюбила этот город.
Муж регулярно отбывал в Галлию с британской бытовой керамикой и возвращался с богатыми красными чашами с Самоса, украшенными львиными головами; привозил кедровые бочонки с вином и чудесные амфоры с оливковым маслом и финиками. Последние предназначались в основном для состоятельных домов, но кое-что он оставлял себе, и жили они славно. Иногда он вывозил на продажу бочонки с устрицами, добытыми на огромных отмелях эстуария, и пояснял: «Их доставляют прямиком к императорскому столу в Риме».
Когда он отсутствовал, она любила гулять в одиночестве, перебираться на остров вброд. Там, где в давние времена проживал друид, теперь стояла прелестная вилла. А иногда Мартина выходила через верхние западные ворота и удалялась на две мили к великому перекрестку, на котором высилась прекрасная мраморная арка. А то еще поднималась к южным грядам и любовалась панорамой.
Но постепенно рождалось смутное беспокойство. Возможно, ей просто одиноко.
Она часто молила богов послать ей ребенка. У вершины западного холма отстроили храмовый комплекс, где был и храм Дианы, однако Мартина сомневалась в содействии целомудренной богини. Большинство женщин посещали многочисленные святилища кельтских богинь материнства; ее обращения к ним были тщетными. В одном таком капище ей показалось особенно уютно. Дорога шла через нижние западные ворота, пересекала реку и проходила близ священного колодца, где обитала кельтская водная богиня. Девушке казалось, что та ее слышала и была настроена благожелательно. Но ребенок так и не появился.
В своей несчастливости Мартина не была уверена вплоть до одного весеннего дня.
Их дом находился в южном пригороде. Это было милое место. Достигнув гравийной косы, отходившей от южного берега, деревянный мост сколько-то тянулся на опорах так, что не захлестывался приливом, когда коса превращалась в остров. По достижении топкого южного берега дорога шла поверх огромных бревен, сложенных поперек и покрытых землей и щебенкой. Прогуливаясь здесь, Мартина остановилась взглянуть на рабочих, трудившихся на заболоченном берегу.
Те возводили опорную стену. Это было большое сооружение: дубовые балки сначала выстраивали в огромный квадрат, после чего засыпали. Постройка высоко вздымалась над линией воды, почти как дамба или пристань. Наблюдая, Мартина осознала еще одну вещь. Стена поглотила несколько футов реки, слегка ее сузив. Когда девушка поделилась этим с одним из рабочих, тот улыбнулся:
– Верно подмечено! Мы отобрали у нее чуток. А может, на следующий год отхватим еще. – Он рассмеялся. – С рекой, понимаешь, как с женщиной: используем и приручаем. Так уж заведено.
Она побрела по мосту, раздумывая над услышанным. Не такова ли была ее жизнь? Муж никогда не был с ней груб. Но и с какой бы стати? У него послушная молодая жена, всегда привечавшая его по возвращении в порт. Был ли он добр к ней? Вполне. Она понимала: сетовать не на что. Перейдя через мост, Мартина свернула направо и устремилась по берегу на восток мимо причалов и лавок, пока не дошла до восточного угла, где река встречалась с городской стеной.
Место было тихое. Там, где стена изгибалась, стоял большой бастион, но ныне он пустовал. Выше закруглялся склон восточного холма, пока не достигал стены, чем превращал этот участок побережья в закуток, напоминавший естественную открытую сцену. По склонам расхаживали во́роны, как будто ждавшие в тишине начала некой пьесы.
Женщина, оказавшаяся здесь в полном одиночестве, взглянула на высившуюся перед ней городскую стену. Та, безусловно, заслуживала восхищения. Светлый песчаник, доставленный вверх по реке из Кента, был аккуратно уложен, образуя фасад. Середка, достигавшая в основании почти девяти футов в толщину, была заполнена камнем и известковым раствором; для пущей же прочности на весь поперечник уложили по два-три слоя красной черепицы через каждые три фута. В итоге возникло отличное сооружение футов двадцати высотой, опоясанное вдоль тонкими красными полосами.
И вдруг с непрошеной, ужасающей и абсолютной ясностью до Мартины дошло, что она вовсе не счастлива, а жизнь ее превратилась в тюрьму.
Но даже с таким пониманием можно было бы влачить ее неопределенно долго, когда бы не Секст.
Сперва его домогательства возмутили Мартину, однако она задумалась. Ей были известны другие девушки, имевшие немолодых мужей и тайно принимавшие любовников. Секст не унимался, и что-то в ней сдвинулось. Возможно, дело в возбуждении, а может статься, ей просто хотелось избыть печаль, но мало-помалу она позволила мысли сформироваться. Не завести ли и ей любовника?
Именно тогда в ее размышления прокрался Юлий.
Дело было не только в мальчишеской живости, ясных голубых глазах и очевидных физических достоинствах. Причиной являлся его слабый солоноватый запах и то, как пригибались в труде могучие юные плечи, а также пот, блестевший на руках. Единожды допустив эту идею в сознание, она испытала почти болезненное желание отдаться ему. Я сорву цвет его молодости, улыбнулась она про себя. Девушка коварно дразнила его, сперва приближаясь, затем увиливая, одновременно продолжая кокетничать с Секстом. Оказалось, что от такой игры можно получать огромное удовольствие.
«Он мой», – пробормотала Мартина, получив письмо. И все же теперь, когда момент наступил, она боялась. А вдруг поймают? Муж обязательно отомстит. Неужто она готова рискнуть всем ради этого мальчишки? И вот она долго созерцала закат, гадая, что делать, пока наконец не решилась.
Муж был в отъезде. Вечер нагнал на нее смутную, чувственную тоску. Довольно грустить. Завтра же на мост.
– Твой ход.
Юлий мигом очнулся от размышлений. Не странно ли смотрел на него отец? Юноша попытался сосредоточиться на доске и медленно сделал ход.
Он пребывал в безопасности, дома. Мирная уютная картина. Ему было видно в прилегавшей кухне мать и сестру, которые готовили на завтра угощение для соседей, назначенное после игр. Они с отцом, как обычно, сидели на раскладных стульях в главной комнате скромного дома за вечерней партией в шашки. Вот только мысли о солдатах не оставляли его ни на секунду.
Юлий глянул в сторону кухни. Спасая шкуру, он не успел переговорить с сестрой. Что видела толстуха?
На кухонной стене висела пара уток. На истертом столе виднелась говядина – излюбленный продукт островитян, – а также огромная миска устриц с реки. Там же стояло и ведерко с улитками, которых откармливали молоком и пшеницей, а завтра зажарят в вине и масле. В широком мелком котелке сворачивался мягкий сыр. Еще были приправы к подливе. Гастрономические изыски римлян, перенесенные в Британию, весьма аппетитны: фазаны и лань, фиги и тутовые ягоды, грецкие орехи и каштаны, тимьян и мята, лук, редис, репа, чечевица и кочанная капуста. Островитяне-кельты научились готовить также улиток, цесарок, голубей, лягушек и даже, случалось, сонь, сдобренных специями.
Мать и дочь трудились молча. Первая, тихая и скучная, занималась готовкой. Толстуха порывалась перекусить, тогда как родительница, не меняясь в лице и не прекращая дела, оберегала семейное добро и лупила ее. Юлий увидел, как мать направилась к миске с угрями. Хрясь! Проверив содержимое, она бросила девушке пару слов, и та пошла к шкафу, а мать вернулась к приготовлению подливы. Хрясь! Потом мать отлучилась к окну. Толстуха изловчилась и сунула в рот немного свежевыпеченного хлеба. Хрясь! Сестрица довольно чавкала.
