– Как это на каком? На Юго-Западном, ясное дело. Мы же туда едем. Под самый, стало быть, Сталинград. Не бывал там, случаем?
– Да какой астраханец туда не ездил! – улыбнулся я. – Нас в школе возили. На экскурсию. Мамаев курган, Родина-Мать, панорама, музей на набережной, дом Павлова. Всё видел.
Петро посмотрел на меня с прищуром:
– А что такое Родина-Мать? И дом Павлова. Не слыхал о таких.
– Да ладно! Живешь в России, и не слыхал? У тебя в школе что по истории? Или ты прогуливал? Ещё скажи, о Волгограде не слышал никогда, – сказал я с улыбкой.
Лицо Петра осталось серьезным.
– Я не в России живу, а в СССР. По истории у меня твёрдый трояк, это да. Но что такое Волгоград, правда не знаю.
Я помолчал немного. Потом прошептал:
– Петя, ты из меня идиота не делай, пожалуйста. Какой ещё СССР? Его тридцать лет назад развалили. А Сталинград с 1961 года Волгоградом стал. Тоже, скажешь, не слышал о таком?
Петро помолчал, делая одну глубокую затяжку за другой. Докурил, пока пальцы не стало обжигать. Затушил окурок об дощатый пол, выбросил его наружу.
– Ты, Коля, чокнутый, – сказал мне, поднимаясь. – Скажи спасибо, офицеров тут нет. Иначе бы тебя, как врага народа, шлёпнули без суда и следствия. Несёшь какую-то… хрень! Ладно, я спать.
Он ушёл, а я остался в полном недоумении. Это шутка такая у него, что ли? Кто не знает, что Сталинград переименовали в Волгоград после смерти Сталина? И про битву, про памятник на Мамаевом кургане. Про панораму битвы, в конце концов. Мне стало неприятно. Те, кто организовал эту «забаву», явно заигрались.
Я вернулся на своё место. Долго лежал, глядя в потолок. Не выдержал и спросил, чувствуя, что спутник не спит.
– Петя, какое сегодня число?
– 1 июля.
– А год?
– Пошёл ты…
– Ну я серьёзно, Петь.
– На тебя жара так действует, что ли?
– Тепловой удар, ага.
– 1942-й, – буркнул напарник и отвернулся, зашуршав сеном.
Мне так и хотелось сказать: «Очень смешно!» Промолчал. Всё увиденное за сегодняшний день говорило о том, что Петро не шутит и не обманывает. Иначе я бы не оказался 28-летним казахом с сержантскими треугольниками на петлицах, едущим с лошадьми в старинном вагоне, управляемым не локомотивом, а паровозом. Иначе бы сегодня на нас не напал какой-то допотопный самолёт с пропеллером на носу, да ещё стреляющий. Притом пули настоящие – вон сколько лошадок пострадали!
У меня от всего голова кругом и складывается ощущение, что я на самом деле попал в прошлое. Да не в какое-нибудь, а в самое начало Великой Отечественной угодил. Аж холод по спине от такой мысли! Я же помню, что большинство тех, кто воевал в 1941-1942-м, до Дня Победы не дожили. Потери-то были огромными! Стало страшно. Я сжался в комок, натянул шинель до самого подбородка.
«Ерунда это всё. Так не бывает, – попробовал себя успокоить. – Смотрел я фильмы про тех, кто в прошлом оказывался. Как они там называются? Даже термин придумали – попаданцы. Так вот, Костя, рассуждаем логически. Такое возможно? Нет. Значит, всё вокруг – или чья-то злая шутка, или я теперь лежу в дурке обколотый, и мне всякая фигня мерещится. Значит, просто надо подождать, пока отпустит».
Я стал засыпать, состав дёрнулся, и мы покатили дальше. Через несколько часов я проснулся от того, что Петро меня ткнул в бок носком ботинка:
– Вставай, приехали.
– Куда? – протирая спросонок глаза, спросил я.
– На Кудыкину гору, – недовольно ответил напарник. Из чего я сделал вывод, что он всё ещё дуется на меня.
Я поднялся, наскоро умылся теплой водой, съел пару сухарей. А дальше события закрутились намного быстрее, чем прежде. Раздалась команда «Выводи лошадей!», и мы с Петром начали сооружать мостки. Затем помогали животным выбраться из вагона, а дальше пришлось стреножить их, чтобы не разбрелись по степи. Оказалось, что стреножить – это связать передние ноги верёвкой. Я-то думал, это издевательство, а вышло – мера предосторожности.
Попутно пытался понять, где мы оказались. Увидел неподалеку маленькие домишки, окруженные деревьями. «Вроде посёлок какой-то», – подумал, но Петра спрашивать не стал. Он был увлечён работой. Да и обиженным выглядел. Поглядывал на меня искоса. Следил, как справляюсь.
Сначала было страшно. Никогда с лошадьми дела не имел! Такие огромные, как оказалось! Я же видел их только издалека, вблизи не приходилось. А тут – ноги им связывай. Всё боялся, что лягнут. Но те хотя и фыркали, парочка даже укусить попыталась. Но кое-как справился. Провонял весь, ужас как. Потом, правда, принюхался. Привык, перестал внимание обращать. Хотя очень трудно. Жарища стоит страшная, пот градом. Сначала я вытирал его руками, потом бросил. Да и лишняя жидкость в теле вроде как кончилась. Даже гимнастёрка промокла пару раз и высохла, покрывшись белыми следами – соль.
Когда вывели всех лошадей, стали ждать. Меня так и подмывало поназадавать кучу вопросов. Но кому? Петро дуется, а офицеров не видать. Наконец, увидел одного. С парой кубиков на петлицах. Он шёл мимо, и я к нему:
– Товарищ офицер! Можно спросить?
Он остановился так, будто на невидимую стенку наткнулся. Развернулся ко мне, вытаращив глаза. И вдруг как рявкнет:
– Смирр-р-р-на!
Я замер на месте, вытянувшись. Не знаю, откуда у меня это умение? В кино видел, кажется. Задрал голову и смотрю в синее небо. Аж страшно стало.
– Как звать, боец?
– Константин Гранин! – ответил я.
– Ты как обращаешься к старшему по званию? Устав не учил?! – очень строго поинтересовался офицер. Я мельком глянул на него: совсем зелёный! Лет двадцать от силы. Мой ровесник же, чего разошелся!
– Слышь, братан. Хорош комедию ломать, а? – сказал ему. – Я уже понял, что тут театр, а вы типа актёры. Я-то что здесь забыл?
– Молча-а-ать! – вдруг заорал офицер и стал рвать клапан кобуры. Выхватил оттуда пистолет и прямо мне в нос направил. – Руки! Руки вверх! – а сам аж трясётся от нервного возбуждения.
Мне стало жутко. Он что, заигрался совсем? Тут слышу чей-то быстрый топот. Вижу краем глаза: Петро. Примчался, вытянулся по струнке рядом со мной:
– Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться!
– Разрешаю.
– Не обращайте на него внимания, товарищ младший лейтенант. У него тепловой удар случился. Он вчера весь день был сам не свой.
– Почему к доктору не обращался? – сбавив накал, спросил офицер. Но пистолет продолжил держать перед моим лицом.
– Так он это… по-русски плохо говорит, – сказал Петро.
– Что-то я не заметил, – сурово проговорил младший лейтенант. – Как, говоришь, его зовут?
– Кадыльбек Агбаев, – ответил за меня напарник.
– Да ну? – прищурился офицер. – А мне он сказал, что Константин Гранин. Ну-ка, боец, покажи солдатскую книжку! – потребовал он.
Я медленно расстегнул нагрудный карман, протянул лейтенанту. Тот взял документ, полистал, сравнил фото с оригиналом. Вернул мне.
– Ещё одна такая выходка, рядовой Агбаев, и ты у меня дисциплинарным взысканием не отделаешься. Как понял?
– Понял, товарищ младший лейтенант! – резво сказал я, подражая интонации Петра.
– Свободны! – сказал офицер и поспешил по своим делам.
Петро шумно выдохнул.
– Ты, Колян, плохо кончишь, – сказал мне.
– Да, ты прав, – ответил я. – Мне солнышком по темечку долбануло.
– А кто такой Константин этот? – спросил Петро.
– Да сам не знаю, – пожал я плечами. Ну не говорить же ему, что это я, только непонятно как оказавшийся в теле казахского парня.
– Ладно, пошли, пора в путь, – сказал мой напарник. – Надо вещи забрать.
Он пошёл к нашему вагону, я за ним. Вытащили свои вещмешки, нацепили на спины. Подошли к лошадям. Вскоре мимо проскакал ещё один офицер. Скомандовал, чтобы начали выдвигаться. Те бойцы, что были впереди нас, стали снимать с лошадей верёвки, и потом погнали их по дороге, что тянулась вдоль посёлка. Потом следующая партия, и ещё одна, а там и до нас очередь дошла. Петро забрался без седла на вожака – чёрного жеребца, и остальные животные покорно потянулись за ним. Я шел рядом, возле стремени, и через час перестал соображать из-за жары и постоянного желания пить.
