и легонько прошелся по ней пальцами. Кровеносные сосуды хорошо снабжались кровью и в нормальном ритме толкали ее, закупорок нигде не было видно. — Хм… Да, дело не в этом. — Он прощупал бабку, следя за реакцией жеребца. Одиссей фыркнул. Кит осторожно подвигал копытом вперед-назад. Одиссей снова фыркнул. — Ставлю на кон, что у тебя растяжение сухожилия, старина!
Он отвел коня в стойло, расседлал, обтер досуха, а потом принялся за лечение. Принес из колодца ледяной ключевой воды и остудил воспаленное место, снова и снова смачивая тряпку. Это заняло довольно много времени. Когда посчитал, что нога уже достаточно остудилась, наложил давящую повязку. Тем, что он мог производить такие манипуляции, Кит был обязан господину Витусу, который научил его.
— Придется тебе постоять несколько дней в стойле и как следует отдохнуть, старина! — Одиссей постриг ушами. — Вот тебе морковка за то, что ты такой бравый парень!
Кит погладил коня по морде и направился к главному строению, где была контора Кэтфилда. Когда он, коротко стукнув, вошел, управляющий сидел за бухгалтерскими книгами. Кит снял шапку и, немой как рыба, встал у двери. Кэтфилд выдержал время, поставил еще пару подписей и только потом поднял глаза:
— Ну, Кит, как там дела с Одиссеем?
— Если уж вы меня спрашиваете, сэр, так по мне у него воспаление сухожилия. В ноге слишком много жару. Поэтому я остудил это место и наложил повязку. Если ничего не случится, сэр, то через недельку на Одиссее снова можно будет выезжать.
— Рад это слышать. Ты же знаешь, Одиссей любимый жеребец старого лорда.
— Да, сэр.
Естественно, Кит это знал. В конце концов, он всю жизнь провел в поместье. Он вырос вместе с Одиссеем и хорошо помнил, как любил его светлость верховые прогулки. В последний раз старый лорд выезжал, если не изменяет память, с год назад. Тогда он еще был в добром здравии и не страдал дрожанием конечностей, которое в последние недели приковало его к постели. Кит всей душой переживал за старого господина, потому что любил его. Он, как и вся челядь, постоянно наблюдал за развитием жестокой болезни и каждое воскресенье ставил в церкви свечку за здравие. Только вот Господь не внимал их молитвам. Здоровье его светлости все слабело. Сначала это были только руки, которые старый лорд не мог удержать в покое. Потом добавилось дрожание головы. А когда спустя продолжительное время все уже стали надеяться, что его состояние больше не будет ухудшаться, болезнь нанесла новый удар: шажки старого господина становились все короче и короче, и вскоре он уже был не в состоянии переставлять ноги. Кресло и постель стали его обиталищем. И под конец, видимо, чтобы до краев наполнить чашу страданий, болезнь отняла у старика голос. Он стал похож на свистящий, едва внятный шепот. Витус, молодой господин Гринвейлского замка, пустил в ход все свое врачебное искусство, чтобы справиться со страшной напастью, но, что бы он ни пробовал, ничего не приносило облегчения.
— Может быть, было бы неплохо, сэр, если бы я немного рассказал его светлости об Одиссее?
— Хорошая мысль, Кит, молодец! Давай! Только не слишком утомляй его светлость.
— Само собой, сэр!
— Тогда лети, а когда вернешься, доложишь. Работа на сегодня еще не закончена.
— Да, сэр!
Кит натянул шапку и ринулся выполнять распоряжение. Он вихрем пронесся по землям имения, наверх, ко дворцу, взбежал по широкой наружной лестнице через две ступени и вскоре оказался на первом этаже, где старому господину обустроили покои. У дверей он наскочил на Хартфорда, личного слугу его светлости. Хартфорд, потому как расценивал службу при своем хозяине как наиважнейшую в замке, был склонен к кичливости, но сейчас от нее не осталось и следа. Его глаза были широко раскрыты от ужаса.
— Мне кажется, конец близок! — пролепетал он.
— Что ты такое говоришь! — Кит ушам своим не верил. — Еще сегодня утром его светлость хорошо покушали, по крайней мере, так хвасталась толстая миссис Мелроуз.
— Не забывай, с кем говоришь! — даже в этой ситуации Хартфорд вспомнил, что надо держать дистанцию. — Тысячу раз тебе говорил, обращайся ко мне «сэр»!
— Да ради бога, сэр! Только расскажите, что с лордом!
Хартфорд уселся на стул, стоявший подле дверей, и уронил голову на руки. Чванливые манеры слетели с него, как старый хлам:
— Если бы я только знал! Он вообще не может говорить! А дыхание у него такое… неглубокое… Что мне делать? Что делать?!
Мысли Кита разбегались нестреноженными скакунами. Он подавил порыв броситься к ложу его светлости — это ничего не даст. В лечении лошадей он кое-что смыслил, но вот искусство врачевания человеческого тела было для него тайной за семью печатями. А врачебная помощь была необходима, уж это-то он соображал, причем как можно скорее.
— Я поеду за доктором Бернсом! — пришел он наконец к решению.
Бернс был, конечно, глубоким стариком, к тому же о нем поговаривали, что он обладает скорее алхимическими, чем врачебными способностями, но все-таки врач!
— А когда пошлю его сюда, поскачу дальше в Лондон, чтобы известить молодого господина и его друзей! — добавил он.
— Никак рехнулся?! Это же пятьдесят миль!
— Ну и что! Я преодолею их, даже если придется скакать день и ночь! Завтра утром я буду в Лондоне. А там уж разыщу всех троих! Ты вот что, дождись здесь доктора Бернса и пошли кого-нибудь сообщить мистеру Кэтфилду, что я уехал! — Не теряя больше ни секунды, Кит развернулся и вылетел стрелой.
— Хорошо, парень, — пробормотал в пустоту Хартфорд.
Отчаяние овладело им. Он даже не заметил, что с ним снова говорили неподобающе фамильярно.
Мой дорогой Витус!
Когда ты будешь читать это письмо, болезнь уже разрушит мое бренное тело, но — да будет на то воля Господня! — не мою бессмертную душу.
Я счастлив, что еще могу в здравом уме и твердой памяти писать тебе эти последние строки. Точнее сказать, диктовать их. Адвокатус Хорнстейпл оказал мне любезность, предоставив для этих целей свою руку. Он также является тем, кому я отдал на хранение мое завещание. Пусть он лично передаст тебе его.
Моя последняя воля проста. Я хочу, чтобы вы с Арлеттой были счастливы. В случае если, несмотря на все мои молитвы, ее больше нет в живых — на все воля Всевышнего! — ты наследуешь все. Если же она жива — яви, Господи, Свою милость! — завещаю вам обоим свое имущество в равных частях. Ты, Витус, наследуешь мой дворец, поместье и все угодья. Арлетта как моя внучка
