По прошествии десятиминутного срока акт политической смерти был исполнен. Уголовную преступницу, Юлию Николаевну дочь Бероеву, сняли с эшафота. Военная команда после отбоя удалилась с площади, где остались одни полицейские и народ, не видя уже перед собою сдерживающего оплота, волнами отовсюду хлынул к арестантке. На многих женских глазах виднелись слезы — и трудовые, убогие гривны да пятаки со всех сторон посыпались к ногам Бероевой.
— Прими, Христа ради!.. Прими, несчастненькая! — то и дело слышались в толпе сочувственные, сострадающие восклицания. Кто находился ближе всех к осужденной, тот поднимал с земли эту мирскую лепту и старался всунуть то в руку, то в карман ей подобранные деньги; сама же Бероева стояла, поддерживаемая солдатом, смутно сознавая окружающие предметы, в каком-то апатическом, бессильном состоянии, весьма близком к бесчувственности.
— Бог весть, может, еще и занапрасно, может, она и не виновата еще — всяко ведь бывает! — толковали в народе.
— Надысь, сказывают, тоже одного безвинного наказали…
— Да уж теперича виновата ли, нет ли — дело поконченное.
— Не приведи господи!.. Сохрани и помилуй, заступница-матушка! — слышится слезно-сокрушенный бабий голос.
— А для ча ж не пороли ее? — раздается в другом конце голос мужской.
— Потому — благородная, надо быть, — откликаются ему.
— Да и слава богу… Что хорошо?.. Страсть ведь и глядеть на это, потому — человек ведь…
— Нет, ничево: мы привыкши к эфтим делам!..
— Привыкши!.. Да ты откелева?
— А здешние… Обыватели, значит, с самой с Конкой — тут и живем.
— Ну, это точно что… А мы — деревенские, так нам оно в диковину.
— По-настоящему, по-божескому, то есть, рассудить теперича, так хорошенькой душе и глядеть-то на это не след бы, да уж так только, прости господи…
— Любопытно, Дарья Савельевна, очинно уж любопытственно!..
— Я доседова с самой Гороховой бежала все… думаешь себе — хоть грошик подать ей: со всяким ведь это может случиться.
— А из себя-то она какая хорошая — и смотреть-то жалость берет.
— Гей, ребята! Пойдем глядеть: палачей повели в кабак водку пить.
— Это уж завсегда палачам по положению, опосля эшафота… Пойдем, робя!
— Да чево там глядеть-то? Абнаковенно — пьют… Нешто, кабы самим хватить по-малости?..
— Эка, «чево»!.. Поглядим! Цаловальник с них и денег николи не берет!
— Зачем не брать?
— А так уж испокон веку ни один не возьмет — это верно! И как только выпьет палач, так он сейчас, вслед за ним, и посудину, и шкальчик об землю хрепнет, разобьет, значит, чтобы никто уж опосли из него и не пил боле. А ино даже так и в кабак не впустит, а возьмет, да вынесет к порогу — тут и пей себе!
— Это точно, потому как палач по начальству присягу такую дает, что от отца-матери отрицается, коли бы и их пороть — он все ж таки должон беспеременно — отказаться не моги! — и, значит, он от бога проклятой есть человек за это.
— Как же проклятой, коли ему от начальства приказано так?
— Приказано! Силой ведь никто в палачи не тянет. Разве уж коли сам человек добровольно пожелает тово, а насильно идти начальство не заставляет.
— Это уж самый что ни на есть анафема, значит: хуже последней собаки — почему что даже не каждый убивца-разбойник в палачи пойдет!
— А и достается же этим цаловальникам, коли ежели который попадет в их лапы — на кобылу!
— Еще бы не достаться! потому — злость…
И среди таких разговоров народ расходится в равные стороны.
Но замечательно нравственное отношение этого народа к палачу и преступнику: последний для него только «несчастный», за которого он молится и подает ему свои скудные гроши, тогда как о первом у него свои поверья имеются, и, кроме презрительной ненависти, он ничего к палачу не чувствует. Факт знаменательный и полный глубоко гуманного смысла: в этих поверьях, в этом битье стакана и посудины, в этом презрении к исполнителю кары, быть может, самым ярким образом выразилось отвращение народа нашего и к самой казни.
Потому что много страданий, много боли и крови лежит на его прошлом… Уж и без того преступник тяжким лишением прав и предстоящею каторгою несет искупительную кару закона. «С одного вола двух шкур не дерут» — говорит народный разум.
Это старая история… это старая история, однако она всегда повторяется (нем.) — из стихотворения Генриха Гейне.
Крестовский имеет в виду судебную реформу 1864 г. По этой реформе учреждался гласный суд, формально независимый от министерства юстиции. (Ред.)
Текст настоящего издания печатается по: В.В.Крестовский. Петербургские трущобы: Книга о сытых и голодных. В 3 т. 1935.
Что скажет общество? (фр.).
Желтая перчатка (фр.).
Сударыни (фр.).
Это очаровательно! это очаровательно! (фр.).
Приличный человек (фр.).
Вор, специализирующийся на кражах платья (жарг.).
Воровское искусство высшего класса (жарг.).
Замаскированный вход в заведение (жарг.).
Участник воровской шайки из трактира «Ерши» (жарг.).
Лорнет, бинокль (жарг.).
Деньги (жарг.).
Ассигнации (жарг.).
Серебряный рубль, серебряные деньги (жарг.).
Одна комната (жарг.).
Возьми глаза в руки и смотри сквозь стекла! Может, сыщик какой! (жарг.)
Шинель (жарг.).
Полицейский (жарг.).
Собака (жарг.).
Выгодное воровское предприятие (жарг.).
Хороший (жарг.).
Негодный (жарг.).
Воровская доля (жарг.).
Вся выручка одному (жарг.).
Распределять выручку (жарг.).
Любой человек, не вор (жарг.).
Фальшивый паспорт (жарг.).
Женский (жарг.).
Особая воровская профессия (жарг.).
Завсегдатаи, постоянные посетители (фр.).
Наворованное (жарг.).
Есть с водкой (жарг.).
Гроник — грош; каника — копейка; колесо — рубль (жарг.).
Скупка и перепродажа краденых вещей (жарг.).
Сбыть ворованное (жарг.).
Плохо (жарг.).
Хорошо (жарг.).
Вынул кошелек да вытащил серебряную табакерку (жарг.).
Барышник во что ценит золотые часы? (жарг.).
Термин для обозначения всякой воровской вещи (жарг.).
Часы с цепочкой (жарг.).
Рыжик — червонец; править — просить (жарг.).
Полуимпериал (жарг.).
Серебряный рубль (жарг.).
Попался в воровстве (жарг.).
Камень (жарг.).
Взят полицией и отвезен в участок, тюрьму (жарг.).
Бежать (жарг.).
Стремить — смотреть, остерегаться (жарг.).
Будочник (жарг.).
Патрульный казак (жарг.).
Сидит в части (жарг.).
Попасть в тюрьму (жарг.).
Общая складчина на выкуп попавшегося (жарг.).
Откупиться (жарг.).
Слам — взятка; крючок — полицейский письмоводитель; выручка — квартальный надзиратель; ключ, ключай — следственный пристав (жарг.).
