Купец перевел:
— Господин адмирал недоволен вашим приемом. Почему вы не предлагаете ему стул?
— У нас нет стульев, — пожал плечами Мартынов. — Их увезли на судах…
В самом деле, стулья из комнаты вынесены. Вдоль стены стояли две длинные скамьи.
— …Кроме того, если господин адмирал считает хозяином порта меня, невозмутимо продолжал есаул, — и ждет от меня знаков уважения, зачем он позволяет своим людям бесчинствовать здесь?
В порту раздавались беспорядочные выстрелы. Черные космы дыма резко обозначались на голубом небе.
Брюсс немного успокоился. Маленькое лицо стало похоже на жесткую, крашенную охрой маску.
Одну скамью перенесли на середину комнаты, и контр-адмирал осторожно уселся.
— Это право победителя! — Он кивнул на окно, снял фуражку и пригладил редкие, словно приклеенные к черепу волосы.
— Нельзя победить мирное, беззащитное поселение, — возразил Мартынов. — Его можно разрушить, разграбить, сжечь. Но победить невозможно, как невозможно даже на многих судах увезти чужую землю.
Еще до того как Чэзз перевел слова Мартынова, по резкости, с какой они были произнесены, Брюсс понял, что перед ним упорный противник.
Он пристально вгляделся в энергичное, нахмуренное лицо есаула. За долгие годы жизни Брюсс научился довольно точно сортировать человеческие типы, характеры. Среди мужчин, приходивших наниматься во флот, он безошибочно различал отцов семейства, замученных нуждой и домашней канителью; романтиков, которые сбегут с корабля в первом южном порту; молодчиков, предпочитающих палубу тюрьме. Брюсс всегда хвалился тем, что даже на Востоке, где многим его коллегам видятся сотни одинаковых масок, он различает индивидуальные черты, характеры, психологические группы.
Теперь перед ним стоял рослый, красивый мужчина, и Брюсс затруднялся отнести его к какой-либо из изученных им категорий. Упрямый взгляд умных карих глаз обещает разумную и сильную волю. Да и держится он слишком независимо для сложившейся ситуации. Но чувствует ли он юмор? Есть ли у этого, по всей вероятности храброго офицера широта воззрений и интерес к психологическому миру противника — то, что адмирал считает непременным свойством цивилизованного человека?
— Ничего не поделаешь, — сказал Брюсе с притворным сожалением, — люди слишком обозлены. Они долго ждали этой минуты.
— Да, господин адмирал, слишком долго!
Брюсе нахмурился.
— На эскадре немало людей, посетивших эти воды в прошлом году, можно понять их нетерпение.
— В прошлом году их встретили еще менее любезно, — поддержал адмирала Мартынов. — Я здесь человек новый и с интересом взглянул бы на ветеранов Камчатки. Говорят, в Англии недовольны ими и даже лишили их наград?
Мартынов говорил в сочувственном тоне, но едва Чэзз перевел эти слова, как Никольсон, стоявший за спиной Брюсса, почувствовал неудержимый порыв злобы. На его мощной груди, достойной служить моделью для портняжных мастерских морского ведомства, — хоть шаром покати. И русский офицер, как будто нарочно, не сводит с него глаз.
— Во всяком случае, — сказал Брюсс, — можете быть уверены, что никому из ваших людей не будет сделано вреда.
— Об этом мы сами позаботились, господин адмирал.
— Где ваши суда? — спросил Брюсе с неожиданной резкостью.
— Они ушли.
— Куда? Я заставлю вас говорить!
Мартынов помрачнел. Он сделал резкое движение, и шинель, сползшая с правого плеча, упала на пол. Только теперь Брюсс заметил, что у есаула нет руки, что в его сильной фигуре есть что-то совсем молодое, юношеское. Есаул остановил Степана, попытавшегося набросить ему на плечи шинель.
— Я нахожу подобный вопрос большой неделикатностью со стороны господина адмирала. Разве в британском флоте отсутствует понятие о чести? Переведи точно! — прикрикнул Мартынов на Чэзза.
— Мне многое о вас известно, — Брюсс снова изменил тон на мягкий, почти дружеский. — Необыкновенный подвиг! Счастье, обретенное в этом диком крае… Я восхищаюсь вашим мужеством.
Если бы он знал, как пошло звучали в устах Чэзза его слова, содержащие, по мысли Брюсса, максимум благородства и терпимости! Купец заикался под презрительным взглядом есаула.
— Я сделал только то, что сделал бы всякий русский, преданный родине, — сдержанно ответил есаул. — Я потерял руку — многие отдали жизнь за Россию. Вы ничего не узнали бы от меня, если бы мне и был известен пункт назначения эскадры. Но он неизвестен мне, господин адмирал. Направление судов должно было решиться с выходом в океан. В зависимости от попутного ветра. Ситха, Охотск, Аян и даже американские порты — весьма возможные пункты. Еще толковали о Батавии, об Анадыре, а также о гостеприимстве короля Сандвичевых островов.
Брюсс засмеялся звонким, дребезжащим смехом, будто рассыпалась горсть монет и они покатились в разных направлениях.
— Сразу видно, что вы не моряк. Эскадра, обремененная женщинами и детьми, не станет шататься по морю.
— Контр-адмирал Завойко весьма осторожный человек. Он не сказал ничего определенного, полагая, что вы окажетесь слишком настойчивы.
— Я хотел бы верить вам, — миролюбиво промолвил Брюсс. Затем, будто между прочим, спросил: — Где теперь находится китобойное судно "Аян"?
— Не знаю.
— Оно должно находиться здесь.
Чэзз предусмотрительно перевел:
— Встречные китобои сказали мне, что "Аян" в Петропавловске.
— Не может быть! — Мартынов удивленно переводил взгляд с Брюсса на Чэзза. — "Аян" по пути в Петропавловск не встречался ни с кем. Судно покинуло гавань ночью третьего дня и, воспользовавшись темнотой, проскользнуло мимо вашей эскадры.
Это — слишком! Он не только обманывает английских офицеров, но и бросает им обвинение в недостатке бдительности. Гнев, сотрясавший тщедушное тело Брюсса, когда он впервые высадился на русский берег, снова овладел им.
— Я приказал привести "Аян". За ним послан пароход в эту… ну-у… Мистер Чэзз, куда послан пароход?
Под взглядом Мартынова лицо купца становится фиолетовым.
— В Раковую бухту, сэр, — промямлил он, испуганный тем, что английский адмирал так любезен с этим казаком.
Брюсс злорадствовал:
— Что вы ответите на это?
— Вам повезло, сэр, — брови Мартынова зловеще сошлись на переносице. — У вас хороший переводчик.
Брюсс недоумевал. Что это? Наглость, мальчишество, безрассудное упрямство? Даже изобличенный, прижатый к стенке русский офицер держится независимо и гордо. Странная порода! Русские, которых он наблюдал в Лондоне, дипломаты, помещики, сорившие деньгами, не представляли собой ничего загадочного, ничего из ряда вон выходящего. Откуда же это? Много ли таких в России?
Адмирал поднялся. На первый раз хватит. Услужливые руки английских офицеров убрали скамью.
У дверей он повернулся и посмотрел на Мартынова в упор, с выражением непреклонной решимости.
— Доставьте мне флаг Петропавловска. Он по праву принадлежит нам.
— Флаг нужно взять в бою, — ответил Мартынов, выходя из-за стола. Попробуйте, господин адмирал! Он находится там же, где и фрегат "Аврора". Очень сожалею, но ничем не могу отблагодарить любезных офицеров, сдавших нам в бою на Никольской горе знамя Гибралтарского полка.
Брюсс не дослушал Чэзза до конца. Дробно застучали адмиральские каблучки по ступенькам.
— Ну, Степан, — сказал Мартынов, тяжело переводя дыхание, — а ты говорил: "Золото-о-о, блеск!"
— Эх, Алексей Григорьевич! — Степан мотнул головой. — Не зря мы с вами горе хлебали. Теперь и я скажу: не зря!
Маша ждала мужа дома, тревожно прислушиваясь к беспорядочным выстрелам в порту.
Петропавловск горел.
Особенно усердствовали англичане с "Пика", с корвета "Тринкомали" и линейного корабля "Монарх". Казалось, они хотели продлить удовольствие: всякий день пожары возникали в новом месте. Они жгли избы, выгоняя на улицу женщин и стариков, не успевших бежать из Петропавловска. Пьяные оравы глумились над камчадалками, грабили уцелевшие дома. Молодчики Никольсона подожгли пустующее здание казначейства, казармы, баню, пекарню, провиантский магазин, уничтожили морскую аптеку.
Пользовались щедрым кредитом Чэзза и, напившись, отправлялись на береговые батареи, вытаскивали уцелевшие фашины, бревна и жгли гигантские костры, распевая непристойные песни вперемежку с "Правь, Британия!".
Никто не мог или не хотел сказать им, куда ушла камчатская флотилия. Молчали русские. Молчали камчадалы, на которых Никольсон пытался повлиять угрозами, насилием и ромом.
Неприятельская эскадра действовала без твердого, разумного плана. Пароходы таскали на буксире фрегаты то в малую бухту, то из нее. Время от времени какой-нибудь корабль уходил из Авачинской губы и вскоре возвращался, словно испугавшись чего-то в океане.
