– Дай-кось я тебя сам поведу… Темно-то как! Во где убивать людей хорошо. Не хошь ли, я тебя угроблю?
– Что за глупые шутки! – возмутился князь.
– Ха-ха-ха… Осторожней. Здеся ступенька…
Бадмаевские капли подействовали, и далее, до какой-то определенной черты, Юсупов сохранял воистину спартанское спокойствие. Лазоверт завел мотор, велел пассажирам плотное захлопнуть дверцы кабины, и автомобиль поплыл между сугробов вдоль заснеженной улицы, подмигивая редким прохожим желтыми совиными глазами фар… Распутин устроился поудобнее и начал:
– Иринку-то покажешь?
– Покажу.
– А не боишься? – с бесовской вежливостью спросил Гришка, хихикнув, и больно пихнул Юсупова в бок. – Сам ведь знаешь, каки слухи-то обо мне ходят… Мой грех – бабье люблю.
Здесь же, в машине, он признался:
– А ко мне тут Протопопов заезжал. Говорит, меня убить кто-то хочет. Но этот номер у них не пройдет. Я ему так и сказал – руки коротки!
Заранее предупреждаю: следственное дело об убийстве Распутина сожжено лично Николаем II сразу же после революции, а само убийство, несмотря на кажущееся изобилие материалов, до сих пор полностью еще не раскрыто, будучи отлично замаскировано самими же убийцами. Меня не покидает ощущение, что, помимо пяти участников убийства, в юсуповском дворце был кто-то еще. Кто они? Об этом убийцы сохранили мертвое молчание. В литературе имеется намек, будто в задних комнатах дворца сидел сам А. Н. Хвостов, бывший министр внутренних дел. Мало того, полиция зафиксировала женские крики, но имен этих женщин раскрыть уже не удастся. Во всяком случае, там не было знаменитой красавицы Веры Каралли, а слухи упорно держались, что не Ирина, а именно она, звезда русского киноэкрана, послужила главной приманкой для вожделений Распутина. Я пришел к выводу, что заговор раскинулся гораздо шире, нежели о нем принято думать. Глухая тропинка домыслов заводит меня даже в крымский Ай-Тодор, где проживала императрица Мария Федоровна. Гневная, несомненно, была поставлена в известность, что Распутин будет устранен с горизонта русской действительности…
Итак, продолжим отбор фактов! Пуришкевич сказал:
– Едут. Капитан, ставьте «Янки дудль дэнди».
На дворе хлопнула дверца автомобиля, послышался топот распутинских ног, отряхивающих снег с ботов, и – голос:
– Кудыть идти-то мне, мила-ай?
– Вот сюда, – мелодично ответил Юсупов.
Пуришкевич продел пальцы в дырки кастета.
* * *
Музыка и голоса сразу привлекли его внимание.
– Никак гости у тебя?
– Это у жены. Скоро уйдут…
Гришка с любопытством ребенка обошел помещение, разглядывая убранство. «Шкафчик с инкрустациями особенно заинтересовал его. Он, как дитя, забавлялся тем, что выдвигал и задвигал многочисленные ящички». Юсупов далее пишет, что в этот момент он сделал последнюю попытку уговорить его покинуть столицу, но я не верю в это, – не ради отъезда Распутина был составлен заговор! Феликс придвинул пирожные, взялся за бутылку.
– Хорошее крымское из моих имений… попробуй.
– Не, – сказал Распутин, – У меня ишо опосля вчерашнего гудит все. Давеча уже похмелял себя… Не буду пить!
«Но я твердо решил, – писал Юсупов, – что он ни при каких обстоятельствах живым отсюда не выйдет».
– Пирожные вот… угощайся.
– А ну их… Сладкие? Что я, не маленький.
Делать нечего. Надо заводить беседу.
– Так зачем к тебе заезжал Протопопов?
– Все об этом… быдто меня умертвить хотят. – Распутин вдруг треснул кулаком по столу, так что рюмки вздрогнули; поблескивая глазами, заговорил напористо: – Ничего со мной не случится! Нет таких мазуриков, которых бы я боялся. Уж скока раз хотели меня продырявить, но господь всегда разрушал козни нечистого. Погибнет тот, кто руку на меня вздымет!
Юсупову от этих слов стало не по себе, но князь успокоился, когда Гришка вполне ровным голосом попросил дать чаю.
Феликс поднялся, сказал невозмутимо:
– Будет и чай. Я на минутку отлучусь…
Он поднялся наверх, где маялись заговорщики.
– Что делать? Эта зажравшаяся скотина ото всего отказывается. Вина не хочет. От пирожных воротится.
– А как его настроение? – был задан вопрос.
– Н-нева-ажное, – с заминкою произнес Феликс. – Похоже, он о чем-то догадывается… намекает!
Дмитрий Павлович горячо заговорил:
– Феликс, не оставляй его одного. А вдруг он, привлеченный граммофоном, пожелает подняться сюда…
– Веселое дело, – буркнул Пуришкевич, – если он здесь увидит его высочество с револьвером и мое ничтожество с кастетом!
– Надо без шума, – добавил Лазоверт.
Юсупов спустился вниз – к Распутину.
– Чаю подожди. Все-таки давай выпьем…
Гришка согласился: «А! Налей». Хлопнула пробка, и этот звук был услышан наверху («Пьют, – шепнул Дмитрий, – теперь ждать осталось недолго…»). Но Юсупов по причине, которая и самому была непонятной, наполнил вином те бокалы, в которых не было яда. Распутин с удовольствием выпил.
– А вон мадерца, – узрел он. – Плесни-ка мадерцы.
Юсупов, чтобы исправить свою ошибку, хотел наливать мадеру в бокал с ядом, но Распутин неожиданно заартачился:
– Лей в эту, из которой я уже пил.
– Да ведь нельзя мешать крымское с мадерой.
– Лей, говорю. Ты ни хрена не понимаешь.
Феликс доказал, что нервы у него крепкие. Одно неверное движение, и бокал, из которого пил Распутин, упал и разбился.
– Ну вот, – заворчал Гришка, – ты хуже коровы…
Мадеру с цианистым калием он пил с особенным удовольствием, причмокивая, похваливал. Потом сказал:
– Чего ж это Иринка твоя не идет? Я, знаешь, брат, ждать не привык. Даже царицка меня ждать не заставляет.
– Погоди. Придет.
– Налей-ка еще, – протянул Распутин бокал…
С неохотой съел пирожное с ядом. Понравилось – потянулся за вторым. Юсупов внутренне напрягся, готовый увидеть перед собой труп. Но Распутин жевал, жевал… Он спокойно доедал восьмой птифур. И, поднося руку к горлу, массировал его.
– Что с тобою? – спросил Юсупов в надежде.
– Да так… першит что-то.
«Распутин преспокойно расхаживал по комнате. Тогда я взял второй бокал с ядом, наполнил его вином и протянул Распутину. Тот выпил его с тем же результатом… Внезапно его лицо исказилось яростью. Ни разу я не видел его таким страшным. Он вперил в меня взгляд, полный сатанинской злобы… Между нами как будто шла безмолвная, таинственная и беспощадная борьба».
– Чаю подавать? – спросил Юсупов.
– Давай. Жажда началась… мучает…
Увидев на тахте гитару, он попросил спеть ему. «Мне нелегко было петь в такую минуту, однако я взял гитару и запел:
Все пташки-канарейки так жалобно поют,
А нам с тобой, мой милый, разлуку подают.
Разлука ты, разлука, чужая сторона,
Никто нас не разлучит, одна сыра земля.
Подайте мне карету да сорок лошадей,
Я сяду и поеду к разлучнице своей…»
В это время наверху Пуришкевич сказал:
– Ничего не понимаю… При чем здесь песни?
– Я тоже, – поддержал Дмитрий, – не могу уяснить, что там творится. Если Распутин мертв, то не сошел же Феликс с ума, чтобы распевать над покойником дурацкие песни. А если Распутин жив, тогда для меня остается загадкой назначение цианистого калия… Ничего не поделаешь – надо сидеть и ждать.
Часы отмечали половину третьего. Юсупов уже стал бояться, что заговорщики, не выдержав напряжения, ворвутся в подвал.
– Я схожу посмотрю, что там у моей жены…
Капитан Сухотин держался молодцом, а доктор Лазоверт скис. Сначала он нервно мотался по комнатам, пересаживаясь из одного кресла в другое, потом осунулся и стал белым-белым.
– Господа, мне дурно, – сознался он. – Никогда не думал, что могу быть такой тряпкой. Стыжусь… простите меня…
Два Георгия украшали грудь этого врача, не раз смотревшего в лицо смерти. Но одно дело – война и фронт, другое – убийство. Пуришкевич посоветовал ему выйти на двор, умыться снегом. Лазоверт спустился к автомобилю, где упал в обморок и долго лежал на снегу. Юсупов тем временем поднялся наверх.
– Что-нибудь одно: или наш Распутин действительно святой или… Будь проклят Маклаков, давший нам калий! Яд беспомощен. Гришка выпил и сожрал все, что отравлено. Но только рыгает и появилось сильное слюнотечение… Нужно решать скорее, ибо скотина выражает крайнее нетерпение, отчего Ирина не приходит, и он измучил меня вопросами… Даже подозревать стал…
Великий князь сказал, даже с облегчением:
– Видать, не судьба! Отпустим Гришку с миром… Будем искать случая расправиться с ним в ином месте.
– Тогда зачем же вся эта комедия? – вспылил Сухотин.
– Отпустить? – забушевал Пуришкевич. – Ни в коем случае! Если животное загнали на бойню, значит, надо выпустить кровь… Второй раз его так удачно не заманишь… зверь хитрый. А живым он отсюда выйти не должен!
– Но как же быть? – растерянно спросил Митя.
