— Мы не будем больше на госпожу робить! Мы будем ждать истинной воли!
— Это что такое? — испуганно и растерянно оглянулся генерал на исправника. — Разве это не воля?
— Какая же это воля, без земли! — вразумительно сказал Кашкин.
— Ах, вот вы как! — разозлился князь и посулил: — Да знаете ли, что сюда солдаты идут! Засеку всех!
— О том известно; только попробуйте, ваше сиятельство, худо будет! — гордо выпрямился Кашкин. — Ваши наделы и уставные грамоты принимать не будем!
В эту пору дедка с пожарки протолкался-таки вперед и бухнулся в ноги генералу:
— Батюшка, смилуйся, зачитай-ка и мне золотую строку!
— Высечь бунтовщика! — совсем вышел из себя князь и указал полицейщикам на старика. Те, подхватив деда, повлекли его куда-то. Но тут заводские женки не утерпели и завопили:
— Смей только, окаянцы, наших мужиков тронуть! Попробуй, мы покажем тогда! Мы на рогачи вас поднимем!
И в самом деле, откуда только у них в руках появились рогачи, ухваты, кочерги. Они угрожающе кричали:
— Оставь деда! Глух и немощен он!
По площади прошло волнение, раздались выкрики:
— Не давай, братцы, наших бить!
— Громада, ратуйте! — закричал понявший все дед, и народ словно вихрем закружило. Кашкин с горщиками бросился на полицейщиков, отталкивая их от деда.
Генерал в страхе разглядывал мгновенно преобразившуюся толпу, не узнавая людей. И куда ни падал его взгляд, везде он встречал враждебные и решительные лица.
— Не будем на госпожу работать! — кричали кругом.
Чувствуя свою беспомощность, князь Астратион, опекаемый исправником и полицейщиками, дрожа от гнева, вернулся в демидовские покои.
Свою угрозу князь Астратион осуществил на другой день. К вечеру в Тагил пришла полурота солдат. Их разместили в Ключах, на Кержацком конце и в Гальянке, и там сразу начались переполох и суматоха. Обнаглевшие солдаты беззастенчиво без спроса ловили кур, поросят, резали их, и все шло в большой солдатский котел. Служивые приставали к приглянувшимся молодкам. На улицах стояли крик, визг и ругань. Отчаянно отбивались от назойливых вояк заводские женки. Полуротный поручик Ознобышев, пьяница с угреватым и неприятным лицом, на жалобы тагильцев только усмехался.
— Что, вкусили? Не хотели по-хорошему, отведаете плети! Постоем уморим! — грозил он.
Ни слезы женок, ни плач детей, ни просьбы степенных мужиков не доходили до его сердца.
— Разорят нас твои солдатишки! — пожаловался ему кержацкий наставник Назарий.
— А ты что думал, борода! На то и солдат, чтобы бить и зорить супостата отечества! — грубо перебил его поручик.
— Да нешто мы супостаты своему отечеству? — возмутился старик. — На рабочем да мужике отечество только и держится, лиходей!
— Ах, вот как заговорил! Высечь строптивого! — крикнул офицер вестовым.
— Батюшка, да за что же? — взмолился кержак.
— Высекут, там узнаешь, как разговаривать с господами! — Поручик указал на дверь. — Убрать немедленно и высечь!
Через минуту солдаты вытолкали старца и отхлестали. Однако кержак, не издав ни одного стона, только прикусил губу.
— Ишь ты, какой терпеливый и мстительный — и не застонал даже! — удивился солдат.
…В полдень заводских снова согнали на площадь. Против толпы замерли солдатские ряды. Вперед вышел князь Астратион. Обливаясь потом, к нему подбежал пан Кожуховский:
— На двух домнах идет выпуск чугуна. Прошу повременить, ваше сиятельство!
Но Астратион не пожелал ждать. Осмелевший в присутствии солдат, он быстро вошел в роль карателя.
— Шапки долой! — желчно закричал он толпе.
Нехотя и неторопливо заводские обнажили головы. Народ, понурясь, молчал.
— Выборных сюда, грамоту будем подписывать! — властно предложил князь.
Никто не отозвался. Глубокая тишина застыла над площадью.
— Что же вы молчите? — злобясь пуще, закричал генерал.
— Мы неграмотные и подписывать грамоты не можем! — сдержанно отозвался за всех Кашкин.
— Сечь буду! — рассвирепел князь. — Тебя первого исполосую!
— Не смей! — отозвался работный и оттолкнул полицейщика, протянувшего к нему руки. — Убирайтесь, пока не поздно, пока народ не обиделся!
— Как ты смеешь! — побагровел генерал и сам с плетью бросился на Кашкина, но тот не дремал и, проворно вырвав из рук князя плеть, забросил ее в толпу.
— Уходи, твое сиятельство, не ручаюсь за себя! — поднял он увесистые кулаки и стал наступать на князя. На обветренных скулах мужика перекатились тугие желваки. Работный скрипнул зубами: — Эх-х, берегись!..
Встретясь с напряженным, решительным взглядом работного, Астратион попятился.
— Бунт! Это бунт! — истерически закричал он. — Стрелять!
Сквозь шум и крики раздалась отрывистая команда поручика:
— Приготовиться!
— Так ты в русских людей стрелять удумал! — разозлились заводские женки. — Мужики, чего ждете! Бей злодеев!
В солдат полетели камни, поленья, куски руды. Вся площадь пришла в движение. Работные бросились к солдатам, хватали за штыки, вырывали их. Раздался залп, двое упали убитыми…
Первая пролитая кровь отрезвила людей. Толпа стала разбегаться, голосили женки, плакали дети. Толкая друг друга, люди спасались в огороды, в распахнутые дворы, скрывались за грудами руды.
Солдаты не преследовали разбегавшихся. Полицейщики схватили одного Кашкина и озлобленно скрутили ему на спине руки:
— Попался, окаянный! Погоди, разочтемся за твою брехню!
Кашкин угрюмо молчал. Толкая в спину, его увели и бросили в кирпичный амбар.
— Сиди, скоро доберемся! — посулили полицейщики.
Заводские женки подобрали убитых и отнесли к часовне. Оттуда доносился истошный плач обездоленных женщин. У тел столпились рудокопы. Старец Назарий горестно склонил голову и укоризненно промолвил:
— Эх, нехорошо получилось!.. Мыслю, покориться надо… Гляди, кровь братская пролилась…
Пожилой горщик с изборожденным ранними морщинами лицом угрюмо посмотрел на старца и сказал резко:
— Неправильно говоришь! Не покоряться надо, а стоять на своем. И запомни, дед: дело всегда прочнее, когда кровь за него человеческая пролита… Без крови и царь не узнал бы, что у нас робится. А теперь, глядишь, узнает и заступится за нас. Может, пожалеет о крови и вспомнит о воле!
— Это ты верно молвил! — поддержал его сосед, высокий сухой молотобоец. — Клад коли злые люди зарывают, и то заклинают на пять-шесть голов для того, кто хочет добыть его! А ведь мы ищем волю для всего народа, — что же тут плакать о двух. Гневаться надо против бар пуще!
…Князь Астратион пожелал увидеть Кашкина. Отворили дверь амбара и подвели к князю связанного возмутителя. Работный стоял прямо, горделиво подняв голову. Он не опустил глаз перед угрожающим взглядом князя.
— Дознался я, что ты читал мужикам обольстительный лист! — начал князь. — Где ты его брал?
— Насчет чего изволите спрашивать, не пойму! — спокойно отозвался Кашкин и угрюмо посмотрел на карателя.
— Кто читал «Колокол»? — не сдерживаясь больше, закричал Астратион. — Где его брал?
— Добрые вести попутным ветром занесло. И не знаю, какой колокол тревогу среди бар поднял. А что будет, барин, если в набат вдруг ударят? Тогда, поди, проснутся все! Вся Расея пробудится. Ух, и туго доведется вам, барин!
— Да знаешь ли ты, о чем говоришь! — закричал князь. — За такие речи тебя ждет виселица!
— Эх, ваше сиятельство! — презрительно сказал Кашкин. — Всю Расею не перевешаешь! Найдутся люди — и на тебя ошейник наденут! — Глаза заключенного озорно блеснули.
— Ты с кем разговариваешь? — побагровел генерал. — Ведь ты разбойник!
— Это еще кто знает, ваше сиятельство, кто из нас совершил разбой! — смело ответил работный. — Я за народ свой иду!..
Не сдержав гнева, генерал размахнулся и кулаком ударил Кашкина в челюсть. Тот отхаркался кровью и укоряюще сказал:
— Повязанного всякая козявка может обидеть! — Он напрягся, мускулы на руках его вздулись буграми, веревки натянулись, вот-вот лопнут. Астратион отошел от заключенного и на прощание пригрозил:
— Завтра же повешу!
— Меня-то повесишь, а думку народную не удастся. Она рано или поздно настигнет бар! И тебе, барин, не миновать расплаты!..
Генерал, не слушая его, удалился, позвякивая шпорами.
Над заводом спустилась ночь. Безмолвие охватило Тагил, демидовские хоромы и людей. Князь ходил из угла в угол, стараясь унять возбуждение. Оно не проходило, на душе росла тревога. Глухо отдавались шаги в большом зале. В темном кабинете старинные часы с башенным боем пробили полночь. А сон все не шел…
Не спала и встревоженная Аврора Карловна. Беспокойство заставило ее пройти в покои гостя. Он с нежностью посмотрел на молодую женщину.
— Все беспокоитесь? — ласково спросил он.
— Беспокоюсь, — призналась она и бессильно опустила руки. — Скажите, князь, долго ли продлится это?..
