Но последней каплей стала воскресная проповедь Мередита, где тот прошелся насчет греховности людей, которые, подобно Принну, отвергали ниспосланных Богом епископов. Марта встала и молвила негромко, но внятно:
– Это не есть дом Бога.
Воцарилась удивленная тишина. Она повторила:
– Это не дом Бога. – Почувствовав, что Доггет дергает ее за руку, она хладнокровно продолжила: – Я должна высказаться.
И высказалась.
На многие годы запомнилась эта маленькая речь в церкве Святого Лаврентия Силверсливза, хотя продолжалась не больше минуты, пока Марту не уволок церковный староста. Она касалась папизма, кощунства, истинного Царства Божьего – облеченная в простые слова, понятные каждому протестанту в общине. Но крепче всего засела в памяти страшная фраза: «Есть два великих зла, что ходят по этой земле. Одно зовется епископом, а второе – королем».
«Теперь и ей, конечно, отхватят уши», – судачил народ.
Джулиусу понадобилась вся сила убеждения, чтобы спасти Марту. Епископ Лондона отправил бы ее в тюрьму, но Джулиус продолжал чувствовать себя виноватым перед Гидеоном, а потому в первый же вторник после ее выходки осторожно ей объяснил:
– По-моему, тебе лучше покинуть страну. Не думала, куда податься?
– Я поеду в Массачусетс, – безмятежно ответила та.
Так и вышло, что летом 1637 года Марта, ее юная дочь и оба сына Доггета приготовились к отплытию из Лондона. Гидеон с семьей еще не могли отправиться в путешествие, а поскольку Гидеону был нужен помощник в его мелком ремесле, то решили, что сам Доггет останется в Лондоне примерно на год, пока они не разберутся, как быть.
На пристани в Уоппинге собралась разношерстная компания: несколько ремесленников, адвокат, проповедник, два рыбака. Был также молодой выпускник Кембриджа, недавно получивший наследство – отчасти от продажи таверны в Саутуарке. Его звали Джон Гарвард.
Последние слова Марты перед отплытием лодки были обращены к миссис Уилер:
– Обещайте присмотреть за моим мужем.
Миссис Уилер дала в этом слово.
Осенью 1637 года к массачусетским берегам причалило много кораблей. На одном прибыли Марта и Джон Гарвард. В основном суда пришли из Англии, но были и из других стран.
Мало кто обратил внимание на старый корабль с грузом мелассы из Карибского бассейна, медленно подходивший к берегу. Через пару сезонов о нем позабыли бы даже начальник порта и клерк, отметивший его прибытие в Плимут, не выбери капитан местом упокоения промежуточный порт с короткой стоянкой. Этот случай запомнился тем, что волосы старого моряка были белы, но кожа – черна. «Черный, что твоя шляпа», – сказал клерк жене.
Орландо Барникель умер спокойно, ибо в душе понимал, что дольше жить ему незачем.
Годы, последовавшие за буканьерством, не принесли Черному Барникелю большого удовлетворения. Постепенно он перешел к занятию более мирному и стал капитаном по найму. Он был известен как умный и опытный морской волк, чьи корабли ходили в любую погоду, и владевший искусством избегать неприятностей.
А где были его сыновья? Он знал, что двое умерли. Третий стал варваром-корсаром, средиземноморским пиратом – фигурой меньшего пошиба, чем был он сам. Четвертый – кто мог ведать? Они покинули его и ни к чему не пришли; теперь ему открылось, что такова неизбежная участь черного в мире белых.
Но перед смертью Черный Барникель решил, что нужно выплатить последний долг. Он обратился к адвокату и продиктовал ему с глазу на глаз короткий документ, каковой вручил верному помощнику с простым поручением передать его Джейн, которую подробно описал.
– Бог знает, жива ли она и как теперь зовется, – сказал он, – но я оставил ее в Виргинии.
И после в течение часа, еще остававшегося ему, в молчании взирал из окна на неприветливый скалистый берег и беспощадное холодное море.
Кто мог подумать, что дело зайдет так далеко? В 1637 году король Карл I и архиепископ Лоуд сочли, что достаточно приструнили английских пуритан, и обратили взоры на север. Поступил приказ незамедлительно заставить несгибаемых шотландских пресвитериан следовать англиканскому церемониалу. Через считаные недели Шотландия вскипела. А в следующем году поднялось несметное войско скоттов, готовых умереть за свою протестантскую веру. Они поклялись. Они вооружились. Они были готовы идти на Англию. В истории Шотландии их действия отозвались набатным словом: Ковенант.
Для Карла настало время жестких мер. Он призвал самого свирепого слугу, доверенного лорда-лейтенанта, который несколько лет руководил несчастной Ирландией и правил там железной рукой. Граф Страффорд вернулся и собрал войска, но половина их объединилась с ковенантерами. Бесполезные переговоры тянулись больше года, после чего Карл нехотя созвал парламент. «Ибо смею сказать, – рассудил он, – что английские джентльмены выставят славную армию против грабителей-скоттов, явившихся к нам на порог». Парламентарии потребовали обсудить правление Карла, и тот, придя в нетерпение, через несколько дней распустил этот Короткий парламент, как его назвали впоследствии. «В таком случае армию придется нанять», – решил Карл. И с этим возникли величайшие трудности.
Все дело было в деньгах. Он попросил Лондон о займе. Никто не откликнулся. «Будем чеканить монету, если понадобится наличность», – заявил купцам Страффорд. Что же касалось отказа в ссуде, то он во всеуслышание посоветовал королю: «Удвойте сумму, сир, и повесьте нескольких олдерменов. Это поможет».
– Если бы король ко мне прислушался, то не очутился бы в таком положении, – сокрушался Джулиус в беседе с братом.
Но увы. Видя слабость короля, расчетливые шотландцы заняли север Англии и не думали уходить без выплаты огромной контрибуции. Поэтому Карлу пришлось заново созывать парламент, и тот собрался осенью сорокового года.
– Эти парламентарии ничем не лучше изменников, – злобно заявил Генри. – Они с шотландцами заодно.
Конечно, так и было. Но они не были ни изменниками, ни даже радикалами – всего лишь джентльменами из глубинки, уставшими от правления Карла. Один, преклонных лет, по имени Хэмпден, сзывал крестовый поход против «корабельных денег». Другой, восточно-английский сквайр Оливер Кромвель – дальний родственник секретаря Томаса Кромвеля, столетием раньше распустившего монастыри, – избрался в парламент впервые и был потрясен безбожным, по его мнению, двором. Но всех важнее был Пим, вожак и отменный тактик.
– Пим рассуждает очень просто, – сказал Джулиусу солидный джентльмен в беседе на Королевской бирже. – Покуда шотландцы прочно сидят на севере – а они пообещали так и сидеть – и пока мы отказываем королю в деньгах, Карл пойман в тиски. Он ничего не может сделать. – Джентльмен издал смешок. – Теперь, как видите, самое время закрутить винт.
Что и последовало. Королевское право на сбор пошлин отменялось; парламент надлежало созывать каждые три года, а нынешнему – заседать столько, сколько его члены сочтут нужным; Ольстерская колония должна быть возвращена лондонцам. Унизительные для Карла акты принимались один за другим. К ноябрю Страффорда отправили в Тауэр, а через месяц – и архиепископа Лоуда.
И все же Джулиус не волновался, хотя весной 1641 года парламент продолжил свою мрачную деятельность. Парламенты перечили королям веками, едва представлялась возможность; они низвергали фаворитов и даже лишали монархов любовниц! Пусть ситуация была скверная, но вряд ли безнадежная. Странно, но причиной беспокойства Джулиуса оказались не деяния великих парламентских мужей, а дела много меньшие, касавшиеся его скромного прихода Святого Лаврентия Силверсливза.
Все началось вскоре после созыва парламента. Джулиус живо помнил этот день, потому что тогда же освободили Уильяма Принна и безухого пуританского героя победоносно сопровождала по улицам огромная толпа. Крики еще звенели у Джулиуса в ушах, когда тот обнаружил у двери Гидеона Карпентера. Он удивился еще сильнее, когда гость, не сводя с него глаз, протянул большой бумажный свиток и спросил:
– Не угодно ли подписать?
– Подписать – что? – осведомился Джулиус.
– Петицию. Мы собрали почти пятнадцать тысяч подписей. Это насчет упразднения епископов и всех их дел под корень. – И Гидеон показал созвездие собранных подписей.
Джулиус слышал об этой петиции. Инициатором был Пеннингтон, неистовый пуританин из муниципального совета; пламя раздули агенты пресвитериан-шотландцев, недавно прибывшие в город, и подписались многие ненавистники Лоуда и его Церкви. Но как бы ни ссорились король и парламент, Джулиус не мог представить, чтобы Карл соизволил хотя бы взглянуть на такой документ.
– Зачем вы принесли мне это? – спросил он и получил еще один обескураживающий ответ.
– Вы не оставили мне шанса, когда секли, – спокойно произнес Гидеон и пристально взглянул на него. – Но я вам даю.
