Зловеще восходило это утро. Смоляные ветки горели на стенах день и ночь. Чорштын пылал со всех сторон. Это был тревожный сигнал повстанцам, — но никто не шел.
— Что же делать? — спросил Костку Лентовский, сидя в кухне, где горел огонь.
— Вот что! — крикнул Костка и, выбив чеканом оконное стекло, оправленное в олово, вырвал кусок олова и бросил в огонь. — Пули будут.
После этого, по его примеру, весь металл, бывший в замке, стали переливать на пули; из крыши вырывали гвозди, бабы выламывали мрамор из полов, вырывали из мостовых камни; кто чем мог отбивался от осаждающих.
Наступил полдень, а помощь не приходила.
— Что же будет? — спросил Лентовский, глядя на войско епископа, которое в это время обедало.
Но Костка, контуженный в лоб, ничего не ответил. Он пошел перевязать рану, потому что кровь заливала ему глаза.
На пороге он встретил Марину, которая несла на стену пули, отлитые в кухне из канделябр Платенберга.
— Есть у тебя полотно? — спросил он.
— Чистая рубашка, — сказала Марина и, приподняв юбку, оторвала кусок полотна.
— Перевяжи, — сказал Костка.
Она перевязала.
— Где твой брат Собек?
— Он придет.
В этот миг пушечное ядро пробило окно и, кроша кирпичи, застряло в потолке над их головами.
— Только бы продержаться! — сказал Костка. — Впрочем, меня не возьмут. Не дадимся!
Перед глазами Марины вдруг встало лицо Щепана Куроса, молодого мужика из Ментуса: любовница, которая несла ему обед на стену, упала у его ног и умерла, раненная пулей в грудь. Страшно было его лицо в эту минуту.
Марина уже заметила, что мужики о чем-то между собой шепчутся и переглядываются. Она слышала, как Мацек Новобильский, первый после Лентовского человек, говорил своему двоюродному брату Юзеку: «Никто не придет. Пропадем мы тут все — и больше ничего».
А Юзек Новобильский, великан, поднимавший вола, мрачно опустил свои ястребиные глаза.
— Но что же с Собеком? Что с Топорами? — говорил Костка. — Что с твоим братом, Марина?
— Не знаю, пан. Он должен бы уже здесь быть. Обещался прийти еще прошлой ночью. А Собек такой человек — если что кому-нибудь или самому себе обещает, то сделает, хоть бы ему сам Хворь-Змей с черными крыльями да кровавый бог смерти со своей палицей загородили дорогу.
— Будь что будет, — сказал Костка, качая головой. — Я уже второй день на ногах, две ночи глаз не смыкал, такой сон одолевает меня, что не могу выдержать. Вздремну немного.
— Не ложитесь, пан, — сказала Марина. — Кто знает, что может случиться?
— Будь что будет! Может быть, тем временем подоспеет Собек или Чепец с Савкой…
И он бросился на постель Платенберга.
Между тем пушки епископа и старосты любовльского гремели без перерыва и крушили стены замка. Полковник Яроцкий брал замок с лихорадочной поспешностью, потому что боялся, что подойдет помощь. Он имел верное известие, что подгаляне уже выступили и идут напрямик через горы. Ведет их Собек Топор. Должно быть, что-нибудь задержало их в пути, но они могут прийти с минуты на минуту.
Осажденные об этом не знали и потеряли всякую надежду на подкрепление. Ни пехота, ни драгуны на штурм не ходили. Яроцкий берег их на случай атаки с тылу. Только пушки крушили да крушили стены, убивая людей, укрывавшихся за ними. В погребе, чтобы укрыться от пуль и подкрепиться вином, сидели оба Новобильских, Курос и еще четыре горца.
— Что могло случиться? Отчего никто не приходит? — сказал Юзек Новобильский.
— Не сумею тебе сказать, брат, — отвечал Мацек. — Собек Христом-богом клялся, что придет с людьми еще ко вчерашнему вечеру. Да ведь он и тогда не знал, что с нами будет, не знает и теперь, когда пушки так гремят среди гор, что Озвена[18] оглохла. Никого ниоткуда не видно.
— Ну, так что же будет, крестный? — спросил Курос. — Неужели нам всем погибать, как погибла моя Антоська несчастная?
— А ведь правда, — сказал Кулах из Людзимежа.
— Повесят нас, либо на кол посадят, либо четвертуют, — сказал Баганцар из Кликушовой.
— Велят палачу поясов из нашей кожи нарезать, — сказал мужик из Леска.
— Искромсают нас на кусочки…
— Даже и похоронить на освященной земле не позволят.
Мужики повесили головы.
— Баб с детьми оставим сиротами…
— Добра своего, земли-матушки лишимся…
— На пытку пойдем…
— А ничего не добьемся…
— Был мужик мужиком, — мужиком и останется…
— Был пан паном, — им и останется…
— Такой уж, должно быть, порядок на свете и воля божья…
— Что тут станешь делать?
— Мы своей смертью мира не спасем…
— Да и никого…
— Пан Костка нам, пожалуй, добра хотел…
— Да и Лентовский…
— Но уж коли нельзя — так нельзя…
— А что кому от нашей смерти прибудет? Ничего.
— Или от мук наших?
— Коли чему перемениться — оно и так переменится, а нет — так нет.
— И если даже удержим этот замок, нам лучше не будете.
— Правда, что не будет.
— Кто нами верховодит, тот пускай и вывозит. Погибать никому неохота.
— Еще бы! Кому головы своей не жалко?
В эту минуту в дверях погреба появился Лентовский. Высокий, седобородый.
— Эй, мужики! — закричал он, — Там, на стенах, только пятеро здоровых осталось, а вы здесь?
— Здесь, — ответили ему мрачно.
— О чем толкуете?
С минуту помолчали, потом Юзек Новобильский сказал:
— Даром погибать никому неохота.
Лентовский понял и побледнел.
— Так чего же вы хотите? — тихо спросил он.
— Где полковник? — сказал, избегая прямого ответа, Мацек Новобильский.
— Пошел рану перевязать.
Наступило молчание. Вдруг загремел пушечный выстрел, и от удара ядра за спиной Лентовского посыпались из стены камни.
— Сам видишь, — сказал Юзек Новобильский.
— У нас только человек десять еще цело, — а их тысячи.
Вдруг Щепан Курос вскочил со скамьи.
— Что долго разговаривать? — закричал он, — Сдать замок — и все тут!
Мужики только этого и ждали.
— Замок надо сдать! Он правильно говорит! — закричали, вскочив с места, оба Новобильских, Кулах и трое остальных.
— Ребята! Побойтесь бога! — крикнул Лентовский. — И замок отдать и под нож идти? Уж лучше погибнуть в этих стенах!
— Уж я-то знаю, что делать, — воскликнул Мацек Новобильский. — Меня учить нечего! Я в войске бывал.
И он собрался бежать.
— Куда тебя несет? — остановил его в дверях Лентовский.
— На стену! Замок сдавать!
— Без пана полковника нельзя!
— Это ты сам его спрашивай!
— Не пойдешь!
— Пойду!
— Маршал, пустите нас! — закричали мужики, которым Лентовский, стоя в дверях погреба, загораживал дорогу.
— Без пана полковника — нельзя!
— Поговори еще! — дерзко крикнул Курос и обхватил старика, чтобы оттащить его в сторону.
Осмелели и остальные. Они схватили Лентовского, а Юзек Новобильский сказал:
— Пока что мы тебя здесь запрем.
И, втолкнув Лентовского в подземелье, они захлопнули дверь.
А Мацек Новобильский взбежал на стену и стал высоко махать белым платком.
Полковник Яроцкий заметил платок и приблизился к стене.
— Чего вы хотите? — крикнул он.
— За Костку и за Лентовского отпустите нас на свободу?
Яроцкий боялся крестьян, шедших на подмогу, и потому ответил:
— Отпустим!
— Поклянетесь?
— Поклянемся!
— И подпишетесь?
— И подпишемся!
— Так перестаньте стрелять! Пришлем договор для подписи!
— Ладно!
Мацек побежал к Иозелю Зборазскому, вытащил испуганного еврея за шиворот из-под груды перин и заставил его писать условия сдачи.
Пушки замолчали.
Мужики не стали разыскивать Костку. Не хотели смотреть ему в глаза. От Марины они узнали, что он спит.
А Марина вошла в комнату и увидела Костку на постели Платенберга. Сон его одолел.
Она потрясла его за плечо.
Костка вскочил:
— Что? Собек с Топорами?
— Нет, — ответила Марина, — мужики сдали замок.
— Как? Что? — закричал Костка, вскакивая на ноги.
— То, что говорю. Жалко мне вас.
— Кто сдал? Где Лентовский? Убит?
— Нет, заперт в погребе.
— Правду говоришь?
— Правду.
Костка упал на постель.
— Прислушайтесь, если не верите, — сказала Марина. — Пушки перестали стрелять.
Костка прислушался.
— Правда, — сказал он.
— Жалко мне вас, — повторила Марина.
Страшным показалось Костке молчание пушек.
«Как смерть», — сказал он про себя.
Вдруг им овладел бешеный гнев. Он топнул ногой, прошептал сквозь зубы проклятие, собрался бежать… Продержаться еще час, два… помощь придет!
Он бросился к двери, хотел выбежать на двор замка, но тяжелая дубовая дверь, ведущая на лестницу, была заперта снаружи. По-видимому, она была чем-то приперта. Он повернулся к окну, но из окон покоев Платенберга двора не было видно. Виднелись только далекие Татры, а перед ними — широкая равнина. Под окном — отвесный склон утеса, на котором стоял замок. Спастись было невозможно.
