– А вы чем торговлю вели?
– Луками и стрелами. Люди у меня мастеровые булы. От только и остались, – показал Хома на двух молчаливых молодых парней, – Хведько и Ярема. Хорошие хлопцы, стрелы добре делали. За десять штук татары барку соли давали. А потом Терешко ту соль по Днепру и Припяти развозил и продавал.
– Так и жили вроде б хорошо, чего ж понесло вас неведомо куда? – поинтересовался старый Рублев.
– Авжеж! Так добре, що света божьего не видели. Казав я уже. Богато людей от нас в вашу землю ушли. Не только купцы и мастеровые, но и селяне наши. Не хотят под вражьим ярмом быть!
– А где же бабы ваши? – спросил кто-то из сидельцев. – Аль, может, бобыли вы?
Киевляне сразу насупились, потупили головы.
– Женку мою литвин зарубал – скарб не хотела отдавать, а у брата Терешка и того хуже – еще в прошлом году полонили татары… – пригорюнившись, сказал Хома. – Они ж, – кивнул на мастеровых, – еще парубки. Думали, в Московии нареченных найдут, а у вас такое же творится.
– Да… – задумчиво молвил Лукинич. – Тут у нас ныне не до свадеб. Орда нежданно снова поднялась. да вы, небось, и сами уже все знаете. Так что, коль с огня да в полымя не хотите попасть, езжайте отсюда, пока татары не пригнали.
Но киевляне обиделись, у Терешка и мастеровых сердито заблестели глаза. Хома досадливо покачал головой, сказал с упреком, недовольно:
– Гадаешь, що напугал нас? Так нет. Мы не только луки и стрелы делать добре можем, а й стреляем не хуже!
– А коль нужда дойдет, и на саблях биться горазд! – с задором выкрикнул Терешко.
Лукинич приблизился к Хоме, хлопнул его ладонью по плечу:
– Сие славно! Насмерть вместе стоять будем!
Тохтамыш появился у Москвы сразу после полудня. Зеленый гребень Поклонной горы, который четко выделялся на покрытом лилово-серыми облаками небе, стал быстро заполняться ордынцами. Постояв немного, всадники начали спускаться по отлогому склону к Кремлю. И тотчас на пустынное пепелище Заречья, словно потоки вышедшей из берегов реки, хлынули татарские тумены.
Раздавались пронзительный скрип немазаных деревянных колес, ржание лошадей, рев верблюдов и ослов, гортанные выкрики людей, звуки вражеских дудок и бубнов. Все это сливалось в такой шум, что в нем, будто свист одиночных стрел в жаркой сече, глохли удары набатных колоколов, несшиеся с кремлевских башен и церквей.
Охватив взглядом несметные вражьи орды, ужаснулись москвичи. Никогда доселе к Москве не подступало столько врагов – ни в литовщину, ни при Батыге безбожном, говорят, даже.
Всюду конные татары, запряженные лошадьми, верблюдами, мулами передвижные арбы и кутарме – крытые повозки, вдали – схожие со сказочными чудищами тараны и черепахи.
– А Зубов, царствие небесное, говорил, что нет у татар осадных орудий, – озадаченно заметил Иван Рублев.
Лукинич ничего не ответил, угрюмо рассматривал скапливающихся в Заречье и Зарядье ордынцев. На этот раз они не останавливались в отдалении, осаживая коней в нескольких саженях от крепостных стен, неторопливо окружали Кремль со всех сторон.
– Уже вовсе без опаски располагаются, – с досадой произнес седой круглолицый окладчик Ермил Кондаков.
– Чего им бояться, ежели сила их такая… – проворчал дородный староста кузнецов Михайла Петров.
– Куда ж нам с напастью сей тягаться? На каждого по десять нехристей! – растерянно качал головой сотский котельщиков Истома Шлык; про себя сокрушался: «Пошто, дурень, с Москвы заблаговременно не отъехал, пошто не отъехал!?»
– Миловал Господь Москву раньше, чай, и ныне не оставит! – размашисто перекрестился Савелий Рублев.
– Эх! Бог высоко, князь далеко, а ордынец близко! – схватив большой камень, громко закричал кто-то из сидельцев.
И тотчас заволновалось все на прясле, послышались возбужденные, яростные голоса:
– Что ж люди начальные смотрят? Где сотские наши? Тысяцкий где? Да что ждать их! Бей ордынцев! Бей нехристей!
Вмиг были сняты заборола между зубцами, со стены полетели бревна, камни, лучники открыли стрельбу.
Все произошло так стремительно, что Лукинич и выборные не успели остановить сидельцев. Они метались между слобожанами и крестьянами, уговаривали, грозились, отталкивали. Но многие с утра перепились – было разгромлено немало боярских дворов с винными погребами, хозява которых бежали из Москвы. И вот теперь москвичи неистовой страстью продолжали срывать заборола, разбрасывали, не причиняя вреда ордынцам, ратный припас.
Андрейка, которого толпа оттеснила к Тимофеевской башне, делал то же, что остальные. Он уже успел выпустить несколько стрел, но из-за волнения и тесноты промахнулся. Наконец отроку удалось сбить с коня ордынца. Взмахнув руками, всадник грохнулся оземь и, дернувшись раз-другой, затих. На миг Андрейка застыл, ошеломленный, растерянный: он отнял чужую жизнь!.. Но тут же в его разгоряченной голове промелькнули пожар, беженцы, лютая расправа с дозором Зубова, и он, насупившись, деловито достал из колчана стрелу, сильно натянул тугую тетиву лука.
Тем временем татары уже выстроились в несколько косяков, обращенных широкими сторонами к стенам Кремля. Ударили бубны, засвистели дудки, над рядами понеслись гортанные выкрики мурз и бегов. Сорвав с плеч луки, всадники изготовились.
– Берегись! – раздалось на прясле, но было уже поздно. Словно стая воронья, взвились черноперые стрелы. Охнув, схватился за голову Емелька, упал бездыханным сотский Истома Шлык, трое свалились со стены. Сидельцы торопливо устанавливали заборола между зубцами, укрывались в башнях и за зубцами.
Возле Андрейки падали люди, с визгом неслись стрелы, но он не замечал ничего… Вот им сражен четвертый!.. Отрок возбужденно кричит:
– Еще один!
Смело высунулся из-за зубца, взял на прицел следующего. Но его уже приметили. Несколько татарских стрел, расплющивая наконечники и дробя камень стены, упали рядом, но одна, пробив бармицу, ударила в скулу. У Андрейки все расплылось перед глазами, кровь, заливая щеку, поползла по шее за ворот. Глухо стукнувшись о камень, упал под ноги лук. Отрок с миг стоял пошатываясь, будто хмельной, но тут глаза его закатились, и он рухнул навзничь.
Воздух раскололся!
Заглушая крики, звон колоколов, татарские бубны и дудки, на стенах загрохотали великие пушки и тюфяки. С шипением и свистом понеслись ядра. Прясло заволокло едким сизым дымом. Спешенные ордынцы, что с миг назад, таща длинные осадные лестницы, неудержимыми толпами рвались к Кремлю, дрогнули, смешались.
Огонь, грохот, несущиеся раскаленные камни!
Впервые на Русской земле раздались пушечные выстрелы, впервые кремлевские стены застлал пороховой дым. Нукеры никогда не ведали про такое! Бросая щиты, сабли, луки, отхлынули они от крепости. А сидельцы сразу взбодрились. Со стен, из бойниц башен вслед бегущим летели стрелы и камни. Оставляя на земле убитых и раненых, осадные лестницы и оружие, татары устремились на пепелище Великого посада и Зарядья. Лишь за несколько перестрелов от Кремля они останавливались, с трудом переводя дух, боязливо оглядывались на белокаменную громаду крепости.
– Бежит Орда! У-лю-лю! – ликуя, кричали осажденные.
– Отбили окаянных… – облегченно вздыхали другие.
– Спужались, нехристи, – любовно похлопал горячий ствол тюфяка Иван Рублев. – Мал, а шуму много чинит.
– Не только шума, но и дела! – с обидой поправил оружейника молодой русобородый помощник пушкаря.
– Господь не оставил! – крестясь на икону Нерукотворного Спаса, торжественно провозгласил рябой Вавил Кореев. Спас и еще с полдюжины других икон были взяты кузнецами из Андроникова монастыря и, по обычаю, выставлены на стене, чтобы помогали осажденным.
– Бог, бог, но главное, сам будь не плох! – бросил Иван.
«Сие – начало только, – не разделяя радостного оживления, царившего на прясле, хмурился Лукинич. – Скоро ждать нового приступа». Некоторое время он продолжал озабоченно разглядывать пепелище, затем приказал созвать начальных людей сотских со всего прясла.
– Что делать, тысяцкий, у меня пушкаря с великой пушки убило?! – подойдя к Лукиничу, взволнованно крикнул Тимоха Чернов.
– Повсюду ордынцев отбили, тихо как стало, аж дивно! – улыбаясь, сказал Никита Лопухов.
Лукинич не отвечал, то и дело бросая нетерпеливые взгляды, ждал, когда соберутся остальные сотские.
– Скоро татары снова на приступ пойдут, Тохтамыш своих ханов на Думу сзывает, – показывая на пепелище, строго сказал он выборным, что наконец собрались возле него. Вся окрестность до самого леса была заполонена ордынцами. Несколько десятков юрт, среди которых выделялась огромная белая, раскинулись вдоль кремлевской стены. Лукиничу она была хорошо знакома. Белая вежа – шатер великого хана АкОрды и КокОрды Тохтамыша. Кажется, вчера только он видел ее в степных просторах Тульской земли, а сейчас… К юрте все время подъезжали конные. Одни спешивались и тут же исчезали за белым войлочным пологом, другие продолжали оставаться в седлах.
