Когда Зорьку, протащив по всему баймаку, вновь подвели к собственному куту, вернее к бане, ей уже надоело не только реветь, но и упираться, потому что просто замёрзла в одних рубахах по морозу шататься. Зато в бане было тепло, даже жарко. Банька у мамы была маленькая, семейная от силы человека три взрослых входило. Поэтому внутрь протиснулись только Данава, сама Зорька, да до безобразия толстая Дануха, непонятно, как протолкавшая свои телеса в проём предбанника. Вообще-то, по правилам, невесту должны были раздеть, но матёрая со своим братцем посчитали эту процедуру ниже своего положения, поэтому большуха просто рявкнула:
— Давай, сама нагишайси, да на пологе раскорячивайси.
Зорьку уговаривать было не надо. Она быстренько скинула с себя холодные рубахи с покрывалом. Огляделась. Лучше бы она этого не делала. Первое, что она увидела перед собой, это мерзкую голову Данавы. Лысую, без единого волоска, без бороды и усов и кажется даже без бровей. Сама голова маленькая, глазки маленькие, ехидные. Мерзопакостная ухмылка на губах. Всё лицо и лысина густо изрисовано татуировками. Бррр! Свои маленькие ручки сцепил на щуплой груди, постоянно шевеля высохшими пальчиками, как паучок на паутине. Зорька от увиденного скривилась в отвращении, но тут же получила тычок от большухи:
— Ну кась, сдрисни на верхь, нам ящё твоих подружек, долбанутых приходовати надобноть. Нека с тобой тута рассусоливати.
Дальше началась мерзкая процедура, о которой Зорьке даже вспоминать не хотелось. Брат с сестрицей разложил её на пологе, ноги раздвинули, чуть не выломав и начали меж ног ковыряться. Тфу! Матёрая её пару раз больно шлёпнула по ляхе, рыча, чтоб не зажималась. Затем резкая, острая боль. Ярица выдержала, не издав ни звука. Она знала, что с ней будут делать и к чему надо быть готовой. Кто-то из этой парочки одобрительно похлопал её по животу, скорей всего это был колдун, уж очень легонько, матёрая приложилась бы по-другому, после чего оба выперлись из бани, оставив Зорьку одну. Только тут она с облегчением вздохнула и позволила себе расслабиться.
Всё, что колдун с большухой с ней делали, было элементарной проверкой на наличие девственности. Ну, нисколько проверкой, сколько её лишения специальным деревянным тупым ножиком, сильно похожим на мужской уд. Таким образом колдун «выменивал девичью красу» у банника[37] на её будущую плодовитость. Девственность, как таковая, особо тщательно не оберегалась, но приветствовалась. Если б Зорька была не девственной, матёрая с колдуном и слова бы не сказали. Данава нашёл бы там, что порезать, крови пустить, а Дануха просто врезала бы маме за недосмотр, хотя, по правде сказать, оторвалась бы на ней от души. На сторону, как правило, продавали девственниц, если конечно не шёл разговор о какой-то конкретной девке, которая приглянулась. Там уж извини, какая есть. Хотя в этом случае ары, например, могли потребовать снизить цену. Очень уж их волновала чистота собственной крови. Кроме того, они покупку осматривали и проверяли в полном объёме. Мяли груди, ягодицы, руки, ноги. Заглядывали в рот, придирчиво считая зубы. Трепали за волосы, проверяя прочность. Покупатель порой ковырял в каждой дырке, даже там, после которой палец приходилось мыть. Зачем? Зорьке было не понятно. Что они там искали? В общем эта «обязаловка» для невест была противна до омерзения и длилась, как им казалось, вечность. Зорька от процедуры прощупывания и проверки отверстий была освобождена. Данухе это было «на хуй не нужно», как она выражалась, а Данаву интересовали больше мужики и Зорькины прелести его абсолютно не впечатляли. Вообще, в отличии от покупателей арья, речные колдуны особо над невестами не изгалялись. Они же все как один, мужиками были только снаружи, а по сути своей бабы бабами. Зорька никогда не понимала, как они вместо баб с мужиками жили? Или у них там всё как-то по-другому было устроено? Это для неё была полная загадка, отгадку которой она даже не хотела знать.
Затем, шумной толпой, к ней в баню залезли все её три подружки. Им всем ещё только предстояла данная процедура. Зорька была первой. Поэтому вместо того, чтобы мыть невесту, смывать, так сказать, «кроваву девичью красу», они накинулись на неё с расспросами. «Ну чё? Ну как? Больно? Противно?» и так далее по всему списку. Зорька, в окружении подружек расхорохорилась и с видом уже бывалой бабы, с неким тоном пренебрежительности давала девкам первичный инструктаж. Она рассказывала обо всём дотошно и с подробностями и видя их напуганные рожи, специально сгущала краски, наслаждаясь их потешным видом. За нескончаемым щебетанием, оханьями и аханьями, девки и не заметили, как пролетело время и поэтому для них стало полной неожиданностью, когда в баню заглянула Зорькина мама и грозно рявкнула:
— А ну хватит тут трещать. Расселись, как сороки на ветках. Зорька! Быстро одеваться и за стол.
Это был облом. Ярица вскочила, вспомнив, что нудная невестование ещё не закончилось. Надо было идти к столу, где матёрая со своим приближением уже мёда хмельного набрались и перед каждой надо было спину гнуть в поклонах с обязательным «спасибо», не понятно за что, и только получив от каждой какое-нибудь нудное нравоучение, большуха подводила итог, объявив Зорьку полноправной невестой бабняка. Для самой Зорьки с этого момента начинались очень трудные обязательные времена в сорок дней невестования. Вернее, сорок дней считалось в чистом виде без этого дня, начала и дня выхода из этого жестокого поста морального воздержания. Для неё эти шесть седмиц были не просто испытанием, а истинным наказанием. В присутствии баб ей вообще запрещалось издавать какие-либо звуки, не то что говорить. Ей нельзя было поднимать глаза, когда с ней кто-нибудь из баб говорил, даже мама! Все шесть седмиц она имела право только слушать и безропотно подчиняться, выполняя всё, что этим бабам проклятущим в голову придёт. На время она становилась самой бесправной единицей общества. Но Зорька знала, что этот экзамен надо было сдать. И за любую оплошность будут бить, в первую очередь, её собственная мама. Конечно, до смерти не забьёт, лишь для поучения, ломки нахрапистости и гонора, а вот другие бабы, особенно из Данухинного круга и до смерти забить могут, коль норов на показ выставишь, да не обломаешься. Переламывали девок по-взрослому. Всё. Детство кончилось. Хотя в родном бабняке всё же делалось снисхождение, не то что чужачкам. Пришлые невесты наматывали сопли и слёзы на кулак с самых Волчьих Свадеб аж до Купальной седмицы. Кое кто не выдерживал, руки на себя накладывал, хотя это было редкостью. Матёрая, как правило, брала всех чужих под своё покровительство, не допуская особого беспредела со стороны баб. Справедливости ради, Зорька отметила про себя, что в их бабняке бабы всё же как-то с пониманием относились к чужачкам, как к бедолагам, даже где-то жалея, но и не давали особо распускаться и от рук их отбиваться. Если невеста, хоть своя, хоть со стороны вела себя подобающе, то её особо не задирали. Кто и мог «пригнуть», так это сама большуха, или на худой конец Сладкая. И Зорьку всем бабняком, тоже начали готовить к Купальной седмице уже всерьёз и чуть ли каждодневно.
Тех трёх аров, что приехали торговаться, новоиспечённая невеста, увидела на следующий день. В первый раз она встретила их, когда с Милёшкой тащили ушат воды с реки. Зорька заметила, как все трое её глазами пожирали, оценивая. Второй, в тот же день, ближе к вечеру, когда с поленницы у бани дрова набирала. Они втроём совсем близко подошли, к самому заборчику и самым наглым образом пялились, даже вдоль заборчика прошлись, раздевая её глазами с разных сторон. У Зорьки тогда ещё какие-то двойственные ощущения возникли. Во-первых, было неприятно такое дотошное внимание, а во-вторых, приятно было ощущать повышенное внимание чужих на своей персоне. И какое из этих ощущений преобладало, тоже было непонятно. В общем мура какая-то. С одной стороны, радовало то, что атаман оставил её при родном бабняке, с другой, вдруг забрезжил маленький лучик надежды на лучшую долю с возможностью вырваться из этого о постылого бабняка в городскую сказку. Полная мешанина в голове. Чего-то хотелось, а чего непонятно.
И сейчас, сидя на лежаке, у Зорьки было примерно такое же состояние. Замуж хотелось, вроде бы как, а страшно было так, что аж ничего не хотелось. Тут ещё вспомнилось, что ары брали только девственниц, а она то уже нет! А вдруг он этого не знает. Как он себя поведёт? И самое главное, как самой то себя вести? Сдаться в образе сорокадневной невесты? Покорной и послушной? Или наоборот проявить характер и показать ему, что она не корова какая-то безропотная, а и госпожой в его доме быть сможет. Эта идея почему-то показалась ей более привлекательной. К тому же, рассуждала она, начиная с их первого знакомства, она была именно такой. Дикой, необузданной, наглой и нахрапистой. И он запал на неё, а в этом она уже не сомневалась, именно на такую своенравную, с характером. «Точно,» — подумала в результате короткого размышления, — «Я должна быть ему под стать. Либо примет меня такой какая я есть, либо убьёт. Плевать!»
