В Глазго мы приехали на другой день, и майор повел нас в интендантский склад, где какой-то солдат с тремя нашивками на рукаве и множеством ленточек, спускавшихся с фуражки, улыбнулся во весь рот, увидев Джима, и три раза обошел вокруг него для того, чтобы лучше его разглядеть, точно Джим был Карлейльским замком. После этого он подошел ко мне, ткнул мне в ребра, пощупал мои мускулы, и остался мной почти так же доволен, как и Джимом.
– Это самые настоящие, майор, самые настоящие, – повторил он. – Будь у нас тысяча таких молодцов, мы могли бы отразить самых лучших солдат Бонапарта.
– Как солдаты маршируют? – спросил майор.
– Плохо, – сказал он, – но они могут выучиться. Самые лучшие солдаты были отправлены в Америку, и у нас в полку все ополченцы и новобранцы.
– Фуй! Фуй! – сказал майор. – А против нас все старые и хорошие солдаты. Вы двое можете прийти ко мне, если вам будет что-нибудь нужно.
С этими словами он, кивнув головой, ушел от нас, и тут мы начали понимать, что майор, наш начальник, совсем не похож на того майора, который случайно оказался нашим соседом по деревне
Ну хорошо, – к чему же буду надоедать вам всем этими подробностями? Я испортил бы хорошо очинённое гусиное перо, если бы стал описывать все, что делали мы, то есть Джим и я, в интендантском складе в Глазго, как мы познакомились с нашими начальниками и товарищами, а они с нами. Вскоре получено было известие о том, что те лица, которые собрались в Вене и разрезали Европу на части, как будто бы она была задней ногой баранины, все разъехались, – каждый отправился к себе на родину, и что все солдаты и лошади их армий были посланы против Франции. Мы слышали также и о том, что в Париже были большие смотры и маневры, что Веллингтон находился в Нидерландах, и что нам и пруссакам придется выдержать первый удар. Правительство отправляло в нему солдат на кораблях, и делало это так поспешно, как только могло, и каждый порт на восточном берегу был загроможден пушками, лошадьми и боевыми припасами. 3 июня и мы также получили приказ выступить в поход, и вечером в тот же день сели на корабль в Лите, а вечером на следующий день прибыли в Остенде. Я в первый раз в жизни видел чужую страну, – то же самое можно сказать и о большинстве моих товарищей, потому что мы только что поступили на военную службу. Мне кажется, что я еще и теперь вижу перед собой синие воды, линию пенящегося прибоя, длинное желтое взморье и странные ветряные мельницы, махавшие своими крыльями – пройди всю Шотландию с одного конца до другого, этого нигде не увидишь. Это был чистый город, который содержался в большом порядке, но жители были ниже среднего роста, и у них нигде нельзя было купить ни эля, ни овсяных лепешек.
Отсюда мы отправились в такое место, которое называется Брюгге, а после этого в Гент, где мы соединились с 52-м и 95-м полками, – это были полки, которые принадлежали к одной с нами бригаде. Гент – такое место, которое замечательно своими церквами и каменными зданиями, и, надо сказать правду, что из всех городов, в которых пришлось нам побывать, это был единственный город, где церкви лучше, чем в Глазго. Отсюда мы пошли дальше в Ат; это – деревушка на речке, или скорее на ручейке, который называется Дендер. Тут нас расквартировали – по большей части в палатках – потому что была прекрасная солнечная погода, и по всей бригаде началось ученье с утра до вечера. Нашим главным начальником был генерал Адамс, а полковника звали Рейнель, и оба они были прекрасными закаленными в боях воинами; но что ободряло нас всего более, это то, что мы находились под командой герцога, а его имя действовало на нас, как призыв сигнального рожка. Сам он с главной частью армии находился в Брюсселе, но мы знали, что скоро увидим его в том случае, если бы понадобилось его присутствие
Я никогда не видел такого большого числа англичан, и, признаться, я чувствовал к ним какое-то презрение, с каким всегда относятся к англичанам шотландцы, живущие близ границы. Но солдаты тех двух полков, которые соединились с нами, были такими товарищами, каких только можно было желать. В 52-м полку считалось в строю тысяча человек, и между ними было много старых солдат, которые побывали на Пиринейском полуострове. Они, по большей части, были из Оксфордшира. 95-й полк был полк карабинеров, которые носили темно-зеленые мундиры вместо красных. На них было странно смотреть, когда они заряжали, потому что они завертывали пулю в пропитанную салом тряпку и затем забивали ее деревянным молотком, но они умели стрелять дальше и правильнее, чем мы. В то время вся эта часть Бельгии была наполнена британскими войсками, потому что гвардия находилась у Энгиена, а кавалерийские полки – дальше в сторону, чем мы. Вы понимаете, что Веллингтону было необходимо развернуть все свои силы, потому что Бони (Бонапарт) находился под защитой своих крепостей, и мы не могли сказать, с какой стороны он неожиданно появится, а он, наверное, должен был явиться там, где его совсем не ожидали. С одной стороны, он мог отрезать нас от моря и, таким образом, от Англии; с другой стороны он не мог занять положение между пруссаками и нами. Но герцог был не глупее его, потому что он собрал вокруг себя свои кавалерийские и легкие полки, наподобие паутины большого паука, так что в ту минуту, когда французы переступили бы границу, он мог расставить всех солдат на надлежащих местах.
Что касается меня, то мне жилось в Ате очень хорошо, и я нашел, что жители – люди очень добрые и простые. Там жил один фермер, которого звали Буа, и наша стоянка находилась на его полях; он был большим приятелем со многими из нас. В свободное от ученья время мы выстроили ему деревянную ригу, и не раз мы с Джебом Стоном, солдатом, стоявшим за мной в заднем ряду, развешивали для просушки его мокрое белье, и, казалось, ничто так не напоминало нам обоим о доме, как запах этого сырого белья. Я часто вспоминал об этом добром человеке и его жене; не знаю, живы ли они до сих пор, – надо думать, что они уже умерли, потому что уже и в то время они были очень пожилыми людьми. Иногда к нему приходил вместе с нами и Джим, который сидел вместе со всеми в большой фламандской кухне и курил, но теперь он был уже не похож на прежнего Джима. Он всегда отличался какой-то суровостью, но теперь от горя он превратился в кремень, я никогда не видал улыбки на его лице, и он редко говорил со мной. Он думал только об одном – как отомстить де Лиссаку за то, что этот последний отнял у него Эди; и он сидел по целым часам, опершись подбородком на руки, сверкая глазами и хмурясь, занятый всецело одной только мыслью. Сначала это казалось солдатам смешным, и они насмехались над ним, но когда они узнали его покороче, то увидели, что он не такой человек, над которым можно смеяться, и оставили свои насмешки.
В то время мы вставали очень рано, и обыкновенно, как только начинала заниматься заря, мы были уже под ружьем. Однажды утром – это было 16 июня – мы только что выстроились, и генерал Адамс подъехал к нам, чтобы дать какой-то приказ полковнику Рейнелю; они находились на расстоянии длины ружья от меня, и вдруг оба они начали пристально смотреть на Брюссельскую дорогу. Никто из нас не смел пошевелить головой, но глаза всех солдат полка устремились в эту сторону, и мы увидали, что какой-то офицер с кокардой генеральского адъютанта скачет по этой дороге со всей скоростью, на какую только была способна его серая в яблоках лошадь. Склонив голову над ее гривой, он хлестал ее по шее поводом, как будто бы ему нужно было спасать жизнь.
– Посмотрите-ка, Рейнел! – сказал генерал. – Это как будто бы похоже на то, что начинается дело. Что вы думаете об этом?
Оба они поскакали галопом вперед, и Адамс разорвал поданный ему посланным конверт, в котором лежала депеша. Конверт еще не успел упасть на землю, а он уже повернул назад свою лошадь и поскакал, махая письмом над головой, точно это была сабля.
– Распустить солдат! – кричал он. – Генеральный смотр и через полчаса выступление в поход.
Вслед за этим началась страшная суматоха, и все передавали друг другу новость. Накануне этого дня Наполеон перешел границу, оттеснил пруссаков и, пройдя довольно большое расстояние вглубь страны, находился на востоке от нас со стопятидесятитысячным войском. Мы бросились собирать наши вещи и завтракать, а через час выступили в поход и навсегда оставили за собой Ат и Дендер. Да и нужно было спешить, потому что пруссаки не прислали Веллингтону никаких известий о том, что происходило, и хотя, как только до него дошел слух об этом, он двинулся из Брюсселя, как хорошая старая дворовая собака из своей конуры, но едва ли ему можно было прийти вовремя на помощь к пруссакам.
Было ясное теплое утро, и когда бригада шла по широкой Бельгийской дороге, то пыль поднималась от нее кверху клубами так, как поднимается дым от батареи. Скажу вам, что мы благословили того человека, который посадил тополя по обе стороны этой дороги, потому что их тень была для нас лучше питья. Направо и налево от этой дороги шли по полям и другие дороги, одна в очень близком расстоянии, а другая на расстоянии мили или больше. Какая-то пехотная колонна шла по ближайшей дороге, и между нами происходило, так сказать, состязание в скорости, потому что мы шли так быстро, как только могли. Колонна эта была окутана таким облаком пыли, что мы могли видеть только стволы ружей и медвежьи шкуры, которые мелькали то там, то сям, и вместе с тем над этим облаком поднимались голова и плечо ехавшего верхом офицера и развевающиеся знамена. Это была гвардейская бригада, но мы не знали, какая именно, потому что вместе с нами шли в поход две таких бригады. На дальней дороге видна была также большая пыль, но сквозь нее мелькало по временам длинной линией что-то блестящее, подобно множеству серебряных бус, нанизанных на нитку, и вместе с ветром долетала до нас такая музыка, которой я никогда не слыхивал – какой-то грохот, бряцанье и звон металла. Сам я никогда не догадался бы, что это значит, но наши капралы и сержанты были опытные солдаты, и один из них со своей алебардой шел рядом со мной; это был человек, который мог все объяснить и дать совет.
