— Государь, вестник ослабел, ранен он. Мы его водой отливали. Говорил он еще, что татары хотят сей день покончить с Тулой. Темкин-воевода велел сказать, что он и люди его будут стоять твердо.
Иван растерянно обратился к Адашеву:
— Может, уж нет Тулы?!
Адашев тихо ответил:
— Нужно гнать гонца к Щенятеву, пусть спешат к Туле.
— Верно, верно! Нужно самого надежного. — Царь слегка повернулся в седле и поманил Юршу: — Знаю, ты скор шибко. Выручай Тулу. Скачи за Каширу на Тульский шлях, там стоят рати князей Щенятева, Курбского, Пронского, Хилкова. Скажешь мое слово: пусть спасут Тулу-град! И еще: завтра большим полком выходим в Каширу. А ты, воевода, — обратился он к Плещееву, — дашь сотнику Монастырскому людей и коней. Иди, верный слуга мой...
— Государь, — поклонился Юрша. — Будет все как сказал! Дозволь только взять мой десяток. Коней поменять нужно, наши измотались.
— Делай как знаешь. Вернешься, сотню дам. С Богом!.. А мы, други, возвращаемся в монастырь и помолимся о спасении Тулы.
Минуты не прошло — от причала уже скакал Плещеев, его люди и Юрша со своим десятком.
Часть вторая. ТУЛЬСКОЕ ДЕЛО
1
Верстах в пятнадцати от Тулы среди дубравы на зеленой поляне возвышался белый шатер крымского хана Девлет-Гирея, над шатром на высоком шпиле сверкал на солнце золотой полумесяц. Главный вход в шатер прикрывала расшитая кошма, над входом натянут полотняный навес, в его тени два нукера стояли с обнаженными ятаганами — знак того, что повелитель здесь.
К другой стороне шатра прижалась юрта, тоже белая. У ее входа хлопотали старухи татарки, на очаге в казане шипело жаркое, распространяя вокруг запах свежей баранины.
В дубраве под деревьями виднелись походные шатры и юрты приближенных хана. По краю поляны разъезжали верховые нукеры в полном вооружении — у каждого поверх красного, засаленного халата ременный пояс, нож и сабля на нем, а к седлу приторочен саадак с луком и стрелами. Ничто не должно потревожить отдых повелителя; царящую тишину осмеливаются нарушать призывным ржанием только игривые молодые кобылицы, с десяток которых паслось на поляне вблизи шатра: хан любил свежий кумыс и в длительных походах не отказывал себе в этом удовольствии. Еще года не прошло, как благословением Аллаха и Османской империи стал он крымским ханом, но уже успел освоиться с выгодами нового своего положения.
Изнутри шатер украшали толстые многоцветные ковры. Они покрывали пол, висели на стенах и разделяли шатер тяжелым занавесом на две половины. В первой, мужской половине, где хан принимал приближенных и военачальников, сейчас единственный огонек сальной плошки боролся с душной темнотой, а на ковре перед пологом парадного входа смутно рисовалось огромное черное тело спящего негра, на нем четко выделялась лишь белая набедренная повязка. Зато во второй половине горело множество светильников. Здесь у стен стояли сундуки, на них горки аккуратно сложенных одеял, всюду разноцветные шелковые и бархатные подушки. Это была женская половина и спальня хана.
Сам хан Девлет-Гирей сидел среди подушек, он только что поел плов и теперь, полузакрыв глаза, маленькими глотками пил шипящий кумыс. Позади него стояла черная рабыня и огромным опахалом навевала прохладу. А перед ним на подушках сидела его любимая наложница Хабиба, она тихо тянула заунывный мотив, аккомпанируя на комузе. В углу шатра стоял распорядитель ханского двора, евнух Насым-баши. Он внимательно следил за ханом, готовый выполнить любое его желание.
Хабиба тоже смотрела на хана, ей нравилось в нем все: и клинышек крашенной хной бороды, и усы, спадающие к уголкам рта, а особенно глаза, жесткие, холодные к другим, и теплые, оттаивавшие, когда они обращались к ней. Но вот пиала наклонилась, открылось ее донышко. Хабиба, продолжая напевать, отложила комуз, взяла из рук хана пиалу и пошла к евнуху. Движения ее плавные, будто танцует. Прозрачная розовая рубашка льнет к ее гибкому телу, подчеркивая покатые плечи и маленькие груди. Только ноги ее скрыты под широкими, цветастыми шароварами. Евнух из бурдюка наполнил пиалу кумысом, Хабиба вернулась и поставила пиалу перед ханом. Он взял девушку за руку и привлек к себе. Она котенком легла в ногах, положив голову к нему на колени, черные косички змеями рассыпались вокруг; подняла блестящие глаза - черные звезды с лучами черных ресниц, над ними узкие ниточки выщипанных бровей, соединенные сурьмой на переносице. Сердечко розовых губ шепчет:
— Повелитель, ты останешься с твоей Хабибой? Ты не уйдешь к противным войскам?
— Сегодня буду с тобой. — Хан перебирал ее косички.
Она поймала и поцеловала его руку, потом прижала к своей груди и зашептала как песню:
— О великий и славный! Ты будешь со мною, со мною! И не прикажешь опять собираться и ехать куда-то далеко-далеко!
— Нет, кыз-джан. Пять дней будем стоять здесь. Завтра мы победим неверных русских, отдохнем и погоним табуны коней и рабов домой. И ты опять будешь порхать среди роз в нашем саду.
— О повелитель, свет очей моих, вечный источник радости и жизни! Твоя Хабиба хочет, чтобы поход продолжался вечно!
— Глупая! Почему? В походе очень тяжело.
— Тяжело, повелитель. Но ты, уставший, приходишь ко мне, только ко мне! А там, в Бахчисарае, у тебя много красивых хатынлар[1]. Там злая старая хагын! Ты забудешь про Хабибу! — Она еще теснее прижалась к хану, обвилась вокруг него, обняла за шею и, страстно задыхаясь, зашептала: — Солнце мое... Сладчайший напиток... Всемогущий, прогони всех... Я... я...
Хаи с улыбкой очень мягко высвободил шею из ее рук: Мы... придем к тебе. А сейчас нас ждут дела... Насым, зови.
Он отпустил ее руки, они безжизненно упали на подушку. Хаи встал, рабыня, оставив опахало, помогла ему переодеть халаты. А Хабиба, покинутая Хабиба лежала без движения.
Насым-баши, получив приказание, поднял ковровый занавес и оказался в темной половине шатра, пинком разбудил раба, сказав ему:
— Хаи идет.
Раб упругой пружиной вскочил и начал зажигать светильники.
Расшитая кошма шевельнулась, нукеры повернулись к выходу. Из шатра, кряхтя, вышел евнух. Тупое безразличие отражалось на его одутловатом безволосом лице. Оп прикрыл заплывшие глаза ладонью от яркого света, постоял так некоторое время, не замечая, что стража склонилась перед ним, наверное, чуть-чуть ниже, чем перед самим ханом.
Привыкнув к свету, он вышел из-под навеса. В лучах солнца его зеленый шелковый халат вспыхнул драгоценным изумрудом. Евнух поднял руку и помахал ею. Один из верховых нукеров карьером подлетел и осадил лошадь перед ним. Кусочки земли из-под копыт попали на халат евнуха, тот брезгливо отряхнулся и пискнул:
— Сын собаки! Смотреть надо!.. Пусть идет князь Муса с ябедником, потом — русский князь.
2
В приемной хан Девлет-Гирей сидел на небольшом возвышении, покрытом ковром с ярким мелким рисунком. Позади него черной горой возвышался раб с белым опахалом. По правую руку хана на подушке сидел крымский князь Муса в скромном темно-зеленом халате и небольшой зеленой чалме, непрерывно поглаживая длинный клин седой бороды.
Перед ними на коленях стоял русский купец. На нем добротный, слегка распахнутый кафтан, виден ворот расшитой рубахи, суконную шапку-колпак он мял в руках. Рядом с ним сидел на корточках мурза Саттар, начальник ханской охраны. Он держал руку на эфесе ятагана и неотрывно следил за каждым движением купца. Хан и князь слушали купца, который говорил по-татарски:
— Мой отец принял магометанство и ходил в доверенных хана Менглы-Гирея, да будет устлан лепестками роз его путь в садах Аллаха! Когда я вырос, хан приказал мне идти в Тулу, жить среди неверных и стать купцом. Дал товаров, денег. После приходили вестники от него перед каждым походом па Русь. Я сообщал им, что знал. Сам ходил в Москву, в Переяславль. В мирное время водил обозы в благословенный Крым. Виделся с матерью и отцом... А тут вот, смотрю, ваши войска к засеке подступили. Узнал, что ты стал ханом, да прославится имя твое в веках! Значит, думаю, твои советники забыли про меня. И я пришел сам. Имею желание помочь войску твоему. — Купец замолчал и поклонился до ковра.
Хан спросил:
— Как звать тебя?
— Расым Казымов, по-русски зовусь Романом Кузьминым.
— Отец, мать где?
— Остались в Крыму. Теперь умерли. А брат Габдулла Казымов-мурза в тьме царевича Магмет-Гирея.
— Ты магометанин?
— Магометанин, и обрезание свершал. — Расым молитвенно сложил руки: — Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его!
Хан и князь провели ладонями перед лицом сверху вниз со словами: «Велик Аллах!», после чего хан продолжал допрос:
— А волосы?
— Волосы на голове терплю, повелитель. По русской пословице: с волками жить, по-волчьи выть. Я и в церковь хожу, и молебны попу заказываю. Да простит мне Аллах сии прегрешения.
