— Почему? — беспокойно спросил Хусейн Байкара. Навои не мог удержаться от смеха.
— Потому что план этот следует держать в большой тайне.
Хусейн Байкара заулыбался.
— Нельзя же не советоваться с военными людьми! — возразил он.
— Конечно. Без совета дела не сделаешь, — уже серьезно сказал Навои. — Но надо защитить себя от одной опасности: кто-нибудь может сообщить врагу об этом плане, тогда Мирза Ядтар, его эмиры и беки очнутся от беспечного сна. Надо действовать решительно и молниеносно. В Герате живет Мирахур. Пусть он соберет нужные нам сведения. После этого, когда день наступления будет определен, вы посвятите в тайну военачальников.
— Можно ли считать, что вы разделяете наше мнение в этом вопросе? — взглянул на Навои Хусейн Байкара.
— Ради победы ваш скромный раб — приложит все возможные старания и усилия. Пошли, господь, стране и народу мир и покой! — сказал Навои.
— Аминь! — погладил бороду Хусейн Байкара.
Некоторое время велась тайная подготовка к осуществлению плана. Потом, совершенно неожиданно, войска выступили из Меймене к Мургабу. В местности Тог-Кун Хусейн Байкара устроил большой прием, напоминавший о былых днях его славы и могущества. Приветливо встретив беков, он предложил им на обсуждение свой план. Наиболее дальновидные, знающие военное дело беки, хотя и не осмелились высказаться определенно, приняли решение султана с явным удовлетворением.
После угощения Хусейн Байкара со своими воинами под покровом темноты выступил в поход. В местности Пиль-Паян к нему присоединились Мухаммед Арлат, эмир Сарбан несколько других влиятельных вельмож. Хусейн Байкара во главе восьмиста пятидесяти всадников двинулся вдоль берега Мургаба, совершая переходы и днем, и ночью. По выражению знаменитого историка того времени, «каждый из всадников султана Хусейна Байкары срывал острием камнедробящего копья завесу с лика луны». Под утро войска делали привал и после недолгого отдыха выступали.
В тех местах, в одной из горных пещер, жил знаменитый дервиш по имени Баба-Хаки. С юных лет он «отряхнул полы от праха мирских дел» и предавался благочестию в своем каменном жилище вдали от людей. Хусейн Байкара в те тяжелые дни счел необходимым получить его благословение. Султан опасался, что Ба-ба-Хаки, следуя своему обыкновению может его не принять. Это опасение, оказалось, однако, совершенно неосновательным. Услышав о приближении султана, обычно избегавший людей дервиш сам вышел встречать его на дорогу.
Хусейн Байкара сошел с коня, поклонился и, подойдя, к дервишу, поцеловал его маленькую высохшую руку. Баба-Хаки пригласил государя в свое обиталище-, Султан дорожил каждой минутой, но, не смея перечить дервишу, принял его предложение. Почти девяностолетний, сухой, как чиллак,[61] невысокий, узкогрудый Баба-Хаки был еще очень бодр. Потряхивая козлиной бородкой, он быстро шел среди огромных камней, показывая дорогу Хусейну.
— С потолка пещеры, словно готовые сорваться, свисали обломки скалы. В пещере не было никакой утвари, кроме трех-четырех циновок из тростника. Потрескавшиеся каменные стены почернели от копоти. На земле, покрытой соломой, лежал старый палас и потертая телячья шкура вместо подстилки; в углу было сложено одеяло, из которого торчала вата.
Местность вокруг была открытая. Прохладный ветер мимоходом залетал под своды, трепал бороды и разбрасывал жемчужные капельки воды, сверкавшие на огромных камнях серебряными блестками. Гряды скал, широкие долины, волнистые линии холмов и пригорков, видневшиеся в нежно-голубой дали, приковывали взоры, пробуждая смутные, сладостные надежды.
Государю хотелось завоевать сердце дервиша. Он смиренно уселся на жидкую подстилку. Хусейн Байкара, всем существом своим стремившийся к власти, жаждавший на всю жизнь погрузиться в безбрежное море наслаждения, прикинулся дервишем. Он говорил о святой жизни факира, удалившегося от людей, о горестях и тяготах земного существования, созданных самим сатаной, о поэтической красоте уединенного жилища отшельника. Баба-Хаки заговорил о величии «высшего существа». Потом разостлал перед государем кусок грязной бязи, разломил черствую лепешку и до краев наполнил глиняную чашку кислым молоком из пестрой тыквенной бутыли. Двум слугам, которые сопровождали государя, но не вошли под своды пещеры и стояли в стороне, дервиш тоже поднес по пиале кислого молока. Хусейн Байкара поднял чашу и шумно, с непритворным удовольствием выпил молоко. Дервиш, присев у входа в пещеру, невнятно бормотал:
— Хотя в этом жилище так же темно, как в моем многогрешном сердце, я все же предпочитаю его золотым дворцам шахиншахов. Здесь я беседую с птицами, изливаю свои скорби камням. О боже! Весенние потоки — бурное излияние твоей красоты — не увлекли меня в море твоего милосердия. Зимние бураны не возвратили меня к твоей первосущности, порвав ржавые цепи, сковывающие мое бытие… Яху!
Дождавшись, пока дервиш кончит говорить, Хусейн Байкара попросил разрешения удалиться, выразив желание, чтобы Баба-Хаки за него помолился. Старец поднялся, раскинул руки и повернулся лицом в сторону Мекки. Государь встал позади дервиша скрестив руки и опустив голову.
Помолившись, старик знаком предложил султану немного подождать. Он достал из-под кучи хвороста старое копье, с заржавленным концом и вышел из пещеры. Словно копьеносец, он замахнулся им в сторону Герата и сверкая глазами, трижды проколол воздух, как бы поражая врага. Затем передал копье султану Хусейну.
Все это произвело на государя сильное впечатление. Опустив глаза, едва сдерживая слезы, он приложил костлявую руку старца к своим губам.
Пустив вскачь коней, Хусейн Байкара и его слуги возвратились к войску.
Крепко сжимая в руке копье дервиша, словно драгоценнейшую вещь в мире, султан Хусейн направился к Герату. К полуночи он уже достиг местности Джуздук-Чешме, близ Герата, и стал там лагерем. Ущербный месяц тускло светил в небе, словно подчеркивая убогость хижин полуразрушенного кишлака. Иногда вдали слышался лай собак.
Сердце государя было неспокойно. Здесь, перед самым Гератом, лучшей жемчужиной его венца, доставшейся врагу им снова овладели беспокойство и сомнения. Что-то будет? А если враг настороже и встретит его войска боевым кличем? Неужели снова позор?
Воины надевали панцири и готовились к бою. Навои на коне подъехал к государю. Он посоветовал послать людей за «языком». Поэт казался утомленным, но голос его звучал уверенно.
Хусейн Байкара подозвал Ширима Караула, ловкого и пронырливого лазутчика. Взяв с собой двух расторопных молодцов, тот в одно мгновение скрылся во мраке. Готовые к бою воины ждали приказа. Казалось, что никогда не наступит рассвет. Кони были утомлены, люди волновались.
Ширим Караул вернулся, ведя за собой какого-то пьяного воина, одного из людей Мирзы Ядгара. Беки напрасно пытались добыть от этого насмерть перепуганного человека какие-нибудь существенные сведения.
— В Герате царит полная беспечность, — доложил Ширим Караул.
Хусейн Байкара тотчас же отобрал сто человек во главе с Музаффаром Барласом и приказал им открыть большие ворота Баг-и-Загана. Убедившись, что со стороны Герата не слышно ни звука, султан, Хусейн с остальным войском двинулся вперед. Выехав на хийябан и достигнув могилы Имама Фахри, Хусейн Байкара послал Султан-Ходжу-Узбека с его всадниками к другим воротам Баг-и-Загана, примыкавшим к медресе Гаухар-Щад. Направив небольшие отряды нукеров ко всем воротам, султан Хусейн с оставшимися при нем воинами двинулся туда, где действовал Музаффар Барлас. Навстречу ему спешил Мирахур, верный его приверженец, все это время находившийся в стане неприятеля. Мирахур сообщил, что ворота взломаны и есть возможность проникнуть в сад. Хусейн Байкара с облегченным сердцем погнал коня и въехал прямо в Баг-и-Заган.
Джигиты султана Хусейна принялись бесшумно рыскать по саду, разыскивая в полутьме в рощах и аллеях воинов неприятеля. Но их и след простыл.
Затем Хусейн Байкара с небольшим отрядом проник в Баг-и-Шамаль — место ночного отдыха Мирзы. Внезапно разбуженные нукеры даже не пробовали сопротивляться.
Джигиты искали царевича. Вот великолепный дворец, похожий на крепость. Подле дворца — шатер. В шатре—никого. Хусейн Байкара приказал окружить высокий пригорок. Он предполагал, что Мирза Ядгар находится в павильоне позади холма. Чтобы проникнуть в него, надо было перейти холм. Но здесь таилась опасность. Быть может, враг укрылся под защитой холма со значительными силами, готовясь к последней решительной битве. Зловещее безмолвие дворца, мрачные очертания холма в полумраке, — все, казалось, было полно угрозы.
Снедаемый нетерпением, Хусейн Байкара приказал нескольким с ног до головы закованным в латы воинам перейти холм и проникнуть в беседку. Но никто не двинулся с места. Тогда Алишер быстро соскочил с коня, передал поводья своему нукеру Баба-Али и подойдя к государю, смело сказал:
