Игорь Иванович был убежден, что открытие огня, главная работа линкора, начинается именно у него, в нижнем снарядном погребе. Поэтому после объявления боевой тревоги, когда все, разбежавшись по боевым постам и проверив механизмы, сыпали командиру башни «К стрельбе готов!», Игорь Иванович всегда замыкал доклад последним, не оставляя и секундной паузы для упрека в задержке доклада.
Кто служил в армии, тот знает цену таким, с гражданской точки зрения, мелочам, как чуть-чуть суженные или расширенные против нормы клёши, чуть укороченный или опять же удлинённый бушлат или доведение края бескозырки до бритвенной остроты. В этих движениях своей воли, своей инициативы и вкуса, строго ограниченная уставом и глазом начальства, трепещет жаждущая своей отдельной, особой, ни на кого не похожей судьбы личность, ставшая номером боевого расчета, приведенная ко всеобщему знаменателю присягой, уставом и формой. Но что там бушлаты, что бескозырки — люди, завоевавшие себе право иметь собственный голос в боевых докладах, со временем становились легендарными в полках, батареях и на кораблях. Игорь Иванович уже был близок к тому, чтобы стать легендой, ему уже почти позволялась не то чтобы вовсе не уставная, но своя интонация в докладе о готовности погреба к боевой работе. От горизонтального наводчика до замочного (на кораблях именно замочные, это на берегу замковые) докладывали: «К стрельбе готов!» Только Игорь Иванович или в переговорную трубу так, что слышала вся башня, или по телефону, лишь для командира, неизменно докладывал: «Снарядный погреб к открытию огня готов!» После стрельб или тренировок командир башни, как правило, принародно дружески замечал Дикштейну: «Любите вы, Дикштейн, длинные разговоры при докладах… Что это опять — „к откры-ы-тию огня-я-я…“. Целая речь, понимаете ли!» Игорь Иванович чуть улыбался и четко бросал: «Виноват!» Но посмей он в следующий раз доложить по-уставному: «К стрельбе готов!» — как неминуемо огорчил бы и командира и всю башню, эти «длинные речи» из бомбового погреба были как бы особенностью второй башни, её отличительной красочкой, её почерком и даже — талисманом. Однажды на стрельбах под надзором представителей штаба флота Игорь Иванович, чтобы не подвести начальство, доложил как положено. И вторая башня в этот день стреляла хуже всех: три осечки подряд, отказ в гальванической цепи, замены гальванических зарядных трубок на ударные — словом, хуже некуда. И все до одного были в башне убеждены, что всё это оттого, что не прозвучало перед стрельбой неуставное петушиное слово Игоря Ивановича, поэтому ни на гальванёров, ни на замочных никто косо не смотрел, не лаял и не материл, а с Игорем Ивановичем неделю общались сухо, решив, что он просто струсил.
Собственно, и задача самого Игоря Ивановича по службе сводилась к тому, чтобы ни один снаряд в его заведовании ни видом, ни сутью не отличался от того идеального, существующего в инструкции и воображении начальства снаряда, не имеющего никаких своих личных примет и особенностей: ни штрихов, ни царапинок, ни крапинок или на металле, или на краске. И всё-таки Игорь Иванович даже в интересах службы не только разделял и отличал однотипные снаряды, но некоторым из них присваивал имена, не отличавшиеся, правда, особенным разнообразием: Чушка, Кабанчик, Хрюша, Свинка и тому подобные, — в чём он никому никогда не признавался.
Путь снаряда на глазах Игоря Ивановича был недолгим: схваченный храповым приспособлением, на секунду качнувшись в металлическом захвате, полутонная, чуть не в рост человека махина укладывалась на тележку, чтобы встать в питатели нижних зарядников, расположенных в подачной трубе. Работу верхних зарядников Игорь Иванович видеть уже не мог, но мысленно провожал снаряд и в перегрузочное отделение, а оттуда и непосредственно в башню на зарядный лоток перед распахнутым зевом орудия.
Когда стрельба шла одиночными выстрелами да ещё и одним стволом, когда работы внизу было мало, Игорь Иванович позволял себе, услышав ревун, уноситься под заданным углом возвышения вместе со снарядом к условной или безусловной цели. При полном заряде снаряд главного калибра пребывает в полёте до восьмидесяти секунд, это больше минуты, в эти длительные мгновения Игорь Иванович внутренним воображаемым зрением видел и мельчайшие, одному ему известные штрихи на разгоряченном теле снаряда и одновременно с двухсот, а то и трёхсотметровой высоты (в зависимости от угла возвышения) обозревал море, берега, облака, землю — всё, что мог бы увидеть и сам снаряд, будь у него глаза и способность восхищаться полётом.
Сейчас, когда из-за невозможности стрелять третьей и четвёртой башней вторая била тремя стволами, Игорь Иванович не имел ни секунды времени для совершения своих воздушных прогулок, хотя дорога до Красной Горки была и недальней и знакомой. Вместо воображаемого парения над заливом он в три ручья обливался потом в нижнем зарядном погребе.
С наступлением темноты огонь с обеих сторон прекратился.
В ночь на 8-е, в метель, силами красных курсантов пытались атаковать крепость по льду. Два батальона полка особого назначения даже ворвались в город главным образом благодаря скрытности и внезапности, но были сметены мятежниками, а разящая картечь фортов не дала подойти резервам. Курсантов полегло много и на льду, и подо льдом, и в городе.
Провал первой попытки штурмом взять крепость многие объясняют недостаточной политической подготовленностью атаки, будто с винтовками наперевес и осколочными гранатами Лемона курсанты шли на дискуссию. «Дискуссии» предшествовала двухдневная артиллерийская подготовка.
Прибывший в Петроград с началом мятежа Троцкий нетерпеливо требовал наступления, убежденный в том, что мятежники «выкинут белый флаг», стоит только открыть огонь по крепости. 7 марта Северной группой войск было выпущено по крепости и фортам 2435 снарядов, но и выпущенные 8 марта еще 2724 снаряда также никого ни в чём не убедили. Шестидюймовых снарядов было маловато, только 85, остальные — трёхдюймовые… Как показала авиаразведка, снаряды ложились с недолетом, и обнаружить разрушения ни в городе, ни на кораблях не удалось.
Артиллерия в условиях плохой видимости работала действительно слабо, лишь раскрывая замысел командования и предупреждая мятежников о возможной атаке.
Конечно, политработу нельзя было отнести к разряду идеальных, но что ж уповать на моральный дух и политическую твердость, если пополнение того же 501-го Рогожского полка, полученное накануне, было совершенно необучено и непосредственно перед штурмом им пришлось показывать простейшие приёмы владения винтовкой и обучать стрельбе.
Командование довольно туманно представляло себе силу и слабость противостоящей стороны, впрочем, как и своего воинства, ведь кроме красных курсантских батальонов, готовых драться беззаветно и до конца, были и такие нестойкие полки, как, к примеру, 561-й из 187-й бригады, состоявший чуть ли не поголовно из разложившихся элементов, пленных деникинцев да бывших махновцев. О слабой боеспособности полка трибунал Петроградского военного округа предупреждал заранее. Вот и получилось, что в начале операции 2-й батальон отказался идти в наступление. Коммунистическая прослойка, конечно, стала уговаривать бойцов и кое-как уговорила выйти на лёд Финзалива. Участок атаки был нарезан полку серьёзный: южные номерные батареи, форт «Милютин» и удар по Кронштадту с запада. А связь между батальонами практически отсутствовала, так что 3-й батальон шел по направлению к южным батареям № 1 и № 2 сам по себе. Для надежности управления неустойчивой солдатской массой батальон вели по льду колонной, и только когда были обстреляны с фортов артиллерийским огнем, рассыпались в цепь, подождали сильно приотставшую 2-ю роту и пошли левее батарей на форт «Милютин», откуда им махали красными флагами. В сорока шагах от форта увидели выставленные мятежниками пулемёты и услышали предложение сдаться. Сдались все, за исключением комиссара батальона и 4-х красноармейцев, которые решили вернуться и по дороге ещё силой завернули 7-ю роту, которая тоже шла сдаваться.
Были случаи отказа идти в наступление и среди курсантских частей.
Освещая положение на Северном боевом участке, комиссар Угланов сообщал в Петрогубком РКП(б) о настроениях гибельности и безнадёжности, о том, что колебания продолжались и утром 8 марта, в день атаки, так что сначала в атаку пошли только коммунисты и отважная часть беспартийных.
Личное руководство и подбадривание атакующих ответственными политработниками и высшими военными работниками помогло увлечь курсантов в атаку.
Заняли седьмой форт, ближайший от Лисьего Носа, но вскоре вынуждены были его оставить из-за подавленного настроения в результате сосредоточенного по седьмому форту огня 12-дюймовой артиллерии с фортов и кораблей. Седьмой форт к тому времени был разоружен, и отвечать было нечем.
