- Tiens-tiens[9]! - сказал Базиль после короткой паузы. - Я ждал увидеть папаху, кинжал и прочее. Пехотный сюртук с белой фуражкой - это, по здешним нравам, стильно. Ну, поди, дай пожать твою pyaternya.
Изъяснялся он всегда на французском, иногда вставляя для выразительности грубые или простонародные русские словечки. (Позднее в "Войне и мире" я встретил персонажа с такою же привычкой и сразу подумал, что граф Толстой в своей светской юности наверняка знавал Стольникова и позаимствовал у него эту характерную примету.) Сам я, наоборот, неизменно отвечал ему по-русски, временами вкрапляя чтонибудь французское. В отличие от Базиля, в детстве я не был окружен гувернерами из прежних версальских аристократов и владел этим языком нечисто.
Там был еще один человек, мне незнакомый. Он был наряжен гаремным евнухом, чему вполне соответствовала круглая физиономия с атласно-румяными щечками и черными, как сливы, глазами.
- Вот, здешнее мое приобретение. Полезный субъект, большой забавник, - аттестовал его Базиль, нимало не заботясь присутствием "субъекта". - Мсье Лебеда...
- Он же "граф Нулин", - подхватил Кискис.
- Это мой nom de plume[10], - с улыбкой пояснил евнух, пожимая мне руку своей небольшой и мягкой лапкой. - Печатаю статьи о Кавказе и местных нравах в "Северной пчеле" и "Библиотеке для чтения". Так сказать, ума холодные наблюдения. А вообще-то служу в канцелярии начальника Кавказской области, в Тифлисе.
- Что угодно раздобудет, обо всем осведомлен, умеет быть приятным и не способен обижаться, - завершил представление Базиль. - В общем, далеко пойдет.
- Твоими бы устами. - Нулин-Лебеда поплевал через плечо, чтоб не сглазить, растянул сочные губы в добродушной улыбке - и я увидел, что такого, пожалуй, обидеть трудненько.
Стольников и в Петербурге вечно держал подле себя одного-двух распорядительных шутов, умевших потрафить его капризам. Я решил, что журналист Лебеда внимания не заслуживает.
- Будет о нем, - небрежно сказал Стольников. - Что ты? Много ирокезов оскальпировал? Нет, серьезно, случалось тебе уже убивать?
Я, по-прежнему не раскрывая рта, улыбнулся и словно невзначай поправил темляк своей геройской сабли. Вопрос, который задал Базиль, бывалый вояка оставил бы без ответа. Я лишь пожал плечами.
- Скажите лучше, где одалиска, с которой я видал Кискиса на бульваре? Мне в "Парадизе" наболтали небылиц о купленных рабынях и черт знает о чем.
Князь сделал прекомичную гримасу.
- С черкешенкой я дал маху. Лермонтовской Бэлы из нее не вышло, - стал он рассказывать под всеобщий смех. - По-русски не понимает, все время ест, день ото дня толстеет и ужасная дура.
- Ты расскажи, как пытался затащить ее на ложе сладострастья! - прыснула Тина.
- Да. В первую же ночь попробовал я к ней подкатиться... - Кискис почесал затылок под чалмой. - Что ты думаешь? Зашипела по-змеиному и вынула из-под этого своего халата нож. Я не понял, меня она хотела убить или сама зарезаться, но больше к ней не суюсь. Ну ее к черту...
Тут и мне сделалось смешно. Я с удовольствием присоединился к всеобщему хохоту.
- Шесть... тысяч... он за нее выложил, серебром! - еле выговорила графиня, держась за живот.
Живот был голый, со сверкающим камнем в пупе, и я поневоле всё косился на это невиданное в петербургских салонах зрелище. Ах, как славно было вновь оказаться среди своих!
В разгар веселья появился дворецкий и объявил о приходе господина Никитина. Было ровно четверть девятого.
- Это тот самый человек, что служит под моим началом, - сказал я, приняв серьезный вид. - Он попал на Кавказ из Сибири. В Питере такого не встретишь.
- Проси, - велел слуге Кискис. - Я редких зверей люблю.
Вошел Олег Львович, все в той же черкеске, сделал общий поклон - легкий и изящный, без чрезмерности. Я всех познакомил.
Свита с любопытством ждала, как встретит нового знакомого непредсказуемый Базиль. И тот их не разочаровал.
- Мангаров сказал, вы из Сибири? Уж не из каторзников ли?
- Из них, - после паузы, тоже по-французски, отвечал ему Никитин. Очевидно, он не сразу понял слово quatorznik, произнесенное на русский манер.
Глаза Стольникова блеснули любопытством - большая для него редкость.
- Должно быть, очень интересно участвовать в настоящем заговоре!
- Не пробовал. - Олег Львович говорил благожелательно и спокойно. - Я, видите ли, прибыл в столицу четырнадцатого, услыхал о событиях - поспешил на Сенатскую площадь. Походил меж теми и этими, присмотрелся. Выбор, к кому присоединиться, был нетруден. Порядочные люди, кого я знал, оказались в одном каре, а все знакомые подлецы - в другом.
- Да, не повезло, - вздохнул Стольников. - Это называется "V tchujom piru pokhmelye". Признайтесь - только честно, без рисовки: сколько раз за минувшие годы вы пожалели, что не приехали в Санкт-Петербург днем позже?
- Ни разу. Но много раз жалел, что не приехал тринадцатого и не был у Рылеева, когда там составлялся план востания.
Я послал ему красноречивый взгляд, означавший: "Осторожно! Вы тут не со своими друзьями!" У "брийянтов" дозволялось нести любую жеребятину, даже богохульствовать, но дел политических в разговорах не касались никогда (не сказать, впрочем, чтоб кого-то из этой компании занимала политика).
- С вашим даром убеждения вы наверняка отговорили бы бунтовщиков от их безумной затеи, - быстро сказал я.
Меня особенно беспокоил бойкоглазый Граф Нулин из губернаторской канцелярии.
Олег Львович, кажется, понял, но не поддержал моих слов - просто промолчал.
- Интере-есно, - протянул Базиль.
В его устах это был самый высший эпитет. Я почувствовал себя польщенным. Приход Никитина, как я и надеялся, повысил мое реноме. "Погодите, - думал я. - Вы еще моей Даши не видали".
Разговор между "блестящими" продолжился уже без участия Олега Львовича, который, оглядевшись, сел по-турецки на одну из подушек и достал свою трубку. Спрашивать позволения у единственной дамы он не стал, потому что Тина и сама старательно пускала струйки кальянного дыма.
Меня поразило, как естественно и уверенно держится Никитин в непривычной и, должно быть, совершенно чуждой ему компании. Он был в положении бесправном, много старше, одет самым непритязательным образом, а сюда явился в качестве "редкого зверя", но было в его позе и взгляде что-то такое, отчего возникло ощущение, будто это он находится в зоологическом саду перед клеткой с какими-то занятными экзотическими животными - к примеру, мартышками. Вот, пожалуй, самое главное отличие, выдававшее в Олеге Львовиче особенного человека: он в высшей степени обладал редким даром моментально решать, как нужно поступить в критической ситуации и как должно себя вести в ситуации обычной. Я поминутно посматривал в его сторону, стараясь копировать позу и выражение лица. Мне не хотелось, чтоб он и меня зачислил в мартышки.
Однако нужно было завязать общую беседу, перекинуть между Никитиным и остальными какой-то мостик. Мне пришел на ум Лермонтов. Я знал, что у Олега Львовича есть на сей предмет свой оригинальный взгляд. У "брийянтов" поэт после своей романтической гибели тоже стал почитаться фигурой импозантной, так что выбор темы показался мне удачным.
- Правда ли, что ты знавал Лермонтова? - спросил я Стольникова. - Расскажи.
- Что рассказывать? - Он пожал плечами. - Маленький злюка, одержимый всевозможными амбициями. Желал признания, любви красавиц, всеобщего обожания иль, на худой конец, ненависти. И ужасно бесился, что ничего этого не имеет. Лермонтов был ходячий желчный пузырек ("petite poche-de-fiel"). Уверен, что именно перепроизводство желчи было топливом его таланта. Он очень умно? поступил, что дал себя убить. Теперь мы, хочешь не хочешь, обязаны восхищаться им и его сочинениями.
Я искоса взглянул на Никитина - что он? Тот молчал.
- Он мне хотел стихотворение посвятить, а я снасмешничала. Дура! - сокрушенно сказала Самборская - Сейчас бы вся Россия в альбомы переписывала. Главное, мое имя так удобно для рифмовки! "Тина - картина", "Тина - каватина"...
- Тина - скарлатина, - подхватил Граф Нулин.
Остальные засмеялись, и разговор о Лермонтове продолжения не получил.
Самборская, кажется, была задета шуткой, а не в ее правилах было спускать обидчикам. Прищурившись, она посмотрела на журналиста.
- Как вам к лицу наряд евнуха. Судя по гладенькой коже, борода у вас не растет. Отчего бы это? Может, вы, граф, и вправду евнух?
Мсье Лебеда хихикнул, нисколько не задетый.
- Ах, милая Тиночка, ничего-то вы в евнухах не смыслите. Мы бываем двух видов: турецкие и персидские. У первых вполне может быть и бороденка, у вторых же - никогда. Это из-за того, что в султанском гареме нам делают так называемое "малое усекновение", а в Персии как стране более основательной - "великое усекновение". Вот я вам покажу разницу на примере фруктов.
