— Император скончался…
И вдруг, заглянув в лицо умершему, он отшатнулся, пораженный воспоминанием.
— Первый консул! — воскликнул гофмаршал.
На подушке, сверкая мертвой красотой, лежала помолодевшая от смерти на двадцать лет голова генерала Бонапарта.
Английский офицер, прикомандированный к вилле Лонгвуд, с переменившимся от волнения лицом вышел на крыльцо. Буря утихала. Удары грома слышались реже. Офицер вздрогнул, завернулся в плащ и прошел к сигнальной мачте.
Шли часы. К крыльцу дома со всех концов острова подъезжали экипажи и верховые; перешептываясь, сходилось население. Дом наполнился военными людьми, смотревшими на все с любопытством и с испугом.
Камердинер Маршан раскрыл настежь двери кабинета. Высоко держа на руках какое-то синее одеяние с серебряным шитьем на красном воротнике, гофмаршал генерал Бертран вошел в комнату.
— Шинель императора при Маренго! — дрогнувшим голосом провозгласил он, накрывая мертвое тело Наполеона.
Этого не мог выдержать ни один военный. Французы, с самим стариком гофмаршалом, заплакали, как маленькие дети. Английские офицеры вынули носовые платки и одновременно приложили их к глазам. Им было жутко оттого, что умер такой великий человек, — правда, враг дорогой старой страны, но все-таки the greatest man in the world[66], по сравнению с которым ничего не стоила жизнь их, обыкновенных людей. Жутко было и потому, что там, в Англии, еще никто этого не знает; каждому офицеру захотелось скорее написать письмо на далекую милую родину. Один из англичан приблизился к кровати и поцеловал край шинели императора; другие последовали его примеру.
Французский комиссар де Моншеню вошел в комнату вместе с крайне расстроенным губернатором. Маркиз, тридцать лет ненавидевший Наполеона, никогда в жизни его не видел. Он подошел к постели и долго молча смотрел на мертвое лицо с закрытыми глазами.
— У кого завещание? — отойдя, тихо спросил он гофмаршала.
Аббат Виньяли не хотел расставаться с телом до самого момента похорон. Он был спокойнее других: для него смерть означала не то, что для светских людей. Аббат незаметно подошел в столовой к буфету, съел крылышко холодного фазана, выпил полстакана вина и вернулся в кабинет, где лежало тело императора. Все посторонние уже вышли из комнаты. Аббат взял со стола свою Библию, нарочно им забытую там несколько дней тому назад, — книга лежала раскрытой, — и стал читать.
«Всему и всем — одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику, как клянущемуся, так и боящемуся клятвы».
«Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим».
«Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву».
«Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению».
«И любовь их, и ненависть, и ревность их уже исчезли, и нет им более части вовеки ни в чем, что делается под солнцем».
«И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их»…
Аббат Виньяли глубоко вздохнул, уселся удобнее в кресле и перевернул страницу.
…«Доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: „Нет мне удовольствия в них!“
«Доколе не померкли солнце, и свет, и луна, и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем».
«В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно»;
«и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения»;
«и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его на улице плакальщицы»;
«доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем»…
Аббат вздохнул опять и посмотрел искоса на мертвое тело императора. На погонах синей шинели играл бледный свет восковых свечей.
Старый малаец Тоби очень испугался, когда услышал звуки залпов. Он подошел, тяжело передвигая ноги, к знакомому повару, доброму человеку, который никогда его не обижал, и спросил, что такое случилось: почему стреляют? Куда это поехал сам раджа острова и пошел весь народ?
Повар посмотрел на него с удивлением.
— Как что случилось? Как почему стреляют? — переспросил он. — Наполеона хоронят. Сейчас его тело подвозят к Долине Герани. Я оттуда иду, — обед надо готовить, иначе не ушел бы. Народу там тьма, весь остров, войска… Беги скорее смотреть! Наши батареи салютуют.
Но у престарелого малайца память стало отшибать. Он забыл имя зеленого генерала, который когда-то подарил ему двадцать золотых монет, и робко спросил, кто был умерший раджа.
— Эх, видно, выжил ты, брат, из ума, — ответил со смехом повар. — Не знаешь, кто такой был Наполеон Бонапарт? Да он весь мир завоевал, людей сколько переколотил, — как его не знать? Все народы на свете победил, кроме нас, англичан… Ну, прощай. Некогда с тобой болтать.
Малаец вдвинул голову в плечи, пожевал беззубым ртом и сделал вид, будто понял. Но про себя он усмехнулся невежеству повара, который явно что-то путал: ибо великий, грозный раджа Сири-Три-Бувана, знаменитый джангди царства Менанкабау, победитель радшанов, лампонов, баттаков, даяков, сунданезов, манкассаров, бугисов и альфуров, скончался очень давно, много лет тому назад, задолго до рождения отца Тоби и отца его отца, которых да накормят лепешками, ради крокодила, сотрясатель земли Тати и небесный бог Ру.
Милочка (англ.)
Lord (англ.) — Бог.
Какой стыд! (англ.)
Какой злодей, Господи, какой злодей! (франц.)
Бонапарт проявил в тот день весь свой ужасный гений. А ведь он, видит Бог, гениален! (франц.)
Нужно было бы Шатобрианово перо, чтобы описать отчаяние, изобразившееся тогда на подвижном лице Цезаря… (франц.)
Кто знает, генерал, кто знает… Когда имеешь дело с французской армией… (франц.)
В самом деле, это совершенно неизвестно… Храбрые немцы оказали вам славную услугу (искаж. франц.)
Какой суровый человек ваш Железный Герцог (франц., англ.).
Ты так молода, Сузи, не правда ли? (англ.)
Да, мама (англ.)
Да благословит тебя Господь! (англ.)
щеголь, франт (франц.)
«Я боюсь разговаривать о нем ночами» (франц.)
«И зарыл их, милый Тиррел?» — В. Шекспир, Ричард III. Акт IV. Сцена 3.
Здесь: очень оригинально (франц.)
Вот так ремесло… (франц.)
Как глупо… (франц.)
Бедняга незаконный сын Жуковский… Впрочем, славный человек… (франц.)
«Чтобы приготовить омлет, нужно разбить яйца» (франц.)
«Спокойно мы вздохнем, пожалуй что, впервой: // Он отдых свой обрел, — а мы обрящем свой». Перевод с французского Е. Витковского.
Впоследствии император Николай I. — Автор.
«Помоги, Господи, вынести!» (нем.)
Ложа Соединенных Друзей (франц.)
Роза и Крест (франц.)
острослов (франц.)
остроты (франц.)
Отречься от престола (франц. abdiquer).
странная история (франц.)
Обдумывает (франц. ruminer).
Черт меня возьми, если я знаю, что это такое! (франц.)
