— Отец Симеон, осените святым крестом казаков в поле, — громко сказал Елагин. — Глядите, на них набегают мятежники.
Действительно, подскакав к отряду Падурова сажен на тридцать, пугачевские всадники дали по казакам ружейный залп. Два казака упали, задетая пулей лошадь, взлягивая задом, понеслась по степи и брякнулась на землю.
Отец Симеон высоко воздел руки с крестом и, троекратно осеняя поле брани, во всю мочь запел:
Взбранной воеводе — победительная!
Яко имущая державу непобедимую…
От всяких нас бед освободи, да зовем ти…
Наблюдавший в подзорную трубу Билов вдруг заорал не своим голосом:
— Ах он… так его! Измена!.. О Бог мой… Измена… Стреляйте в него, стреляйте!.. Пушка! Пушка!..
— Измена! — закричал и Елагин.
«Измена, братцы, измена…» — прошумело по всему гарнизону.
— Измена! — крикнул не то испуганно, не то восторженно и семилетний Коля, улепетывая домой с известием, которым он собирался удивить мать и сестру. — Измена, измена! Падуров злодеям передался. И все казаки. Измена! — без передыху кричал он, бросив медный кувшин и крутя кадилом, как пращой.
…Падуров выхватил белый платок, замахал нападающим: «Стой! Стой!» Затем он скомандовал казакам построиться по сотням, и всем гамузом с криком «ура», со склоненными пиками оренбуржцы двинулись в сторону пугачевцев.
— Ур-ра! Ур-ра!.. — охрипшими от радости глотками встречали новых друзей пугачевские конники.
Со свитой подъезжал Пугачев. Падуров соскочил с коня, обнажил голову.
— Рапортую, государь! — молодецки гаркнул он и, всматриваясь в чернобородое лицо Пугачева, мысленно ухмыльнулся: «Вот так Петр Федорыч… Хоть бы бороду обрил». — Рапортую: пять сотен оренбургских казаков бьют челом вашему величеству, просят принять их под высокую царскую руку.
— Благодарствую, — проговорил Пугачев, окидывая орлиным взглядом бравую фигуру Падурова. — Кто таков?
— Сотник Тимофей Иванов Падуров.
— Так будь же моим полковником! Господа оренбургские казаки, вот вам полковник ваш!
— Ур-ра! — заорали только что передавшиеся казаки, швыряя вверх шапки.
Тут с крепости грянули, одна за другой, одиннадцать пушек.
— Ого! — сказал Пугачев и, прищурив правый глаз, свирепо покосился на крепость.
С присоединением казаков Падурова силы Пугачева значительно окрепли. Емельян Иваныч решился на штурм крепости. Часть войска под начальством старика Андрея Витошнова он направил на Татищеву, с низовой стороны реки Яика, а сам двинулся сверху по течению.
Однако Билов и Елагин удачной пальбой из пушек и ружей успели отбить обе атаки.
— Стой, детушки, — сказал Пугачев, когда обе его части сошлись вместе. — Не гоже нам зря ума людей терять. А умыслил я тактику. Нужно ветер запрячь, чтобы помогал нам, детушки. Ишь, кожедер, завихаривает…
Падая с гор и все усиливаясь, ветер дул прямо на крепость.
— С нами Бог, — весело щуря то правый, то левый глаз, проговорил Пугачев и приказал поджечь наметанные возле крепостных стен большие стога сена.
Взнялось, закрутилось, пыхнуло в разных местах пламя. Ближняя к крепости степь сразу оделась в огромные шапки огня.
— Ги! Ги! Ги! — радуясь огню, как малые ребята, гикали, приплясывали татары, казаки, калмыки. — Нишаво, нишаво, бульно ладно…
Озорной ветрище, крутясь и воя, налетал на шапки, с шумом ощипывал с них косматые золотые перья. Шапки дрожали, качались, таяли, никли к земле. В густых клубах розоватого, черного, желтого дыма, отрываясь от шапок, летели на крепость жар-птицы. С вихрем ветра, дыма и пламени, распушив золотые крылья и хвост, жар-птицы садились на соломенные крыши сараев, амбаров, хибарок, стоявших впритык к крепостному тыну. И в одночасье деревянные стены крепости были охвачены огнем.
— Вот так бачка-осударь! — восторженно прищелкивали языками татары. — Бульно хитро… Якши, якши!..
В крепостной церкви забили сполох. На валу рассыпалась мерная дробь барабана. Гарнизонные солдаты, защитники крепости, таращили на пожар глаза, в смятенье бормотали:
— Глянь, глянь, огонь за стены перелетывает. Пропали мы и все наше жительство!
Иссиня-желтое пламя коварно и ласково гладило, щупало темные бревна крепостных укреплений. А налетевший порывистый ветер мигом раздувал вялое пламя в прожорливую бурную силу. Стены до самого верха, до батарей запылали. Загорелись крепостные ворота.
— Горим, горим! — завопили впавшие в отчаянье солдаты. А те из семейных солдат и вольных людей, которые жили оседло в хибарках и лачугах, уже больше не слушая приказаний начальников, побежали спасать свое добро и семейства.
Но многие солдаты, кое-кто из бомбардиров, живших в казармах, остались на месте. Зарядив пистолеты, пищали и ружья, они делали вид, что готовы к отпору врага.
Елагин и особенно Билов пришли в крайнее замешательство, не зная, что предпринять. Билов дрожал, оплывшее лицо его стало иссиня-белым.
— Пали! Пали! — кричал охрипший Елагин.
Но палить было некуда: густым дымом заволокло все пространство, а снизу, цепляясь багровыми когтями, ползло по стене вверх пламя, и земля под ногами тлела. Воздух накаливался. Было нестерпимо жарко. Солдаты срывали с себя сермяжные куртки, кутали в них головы, пятились от огня.
Пушки что было силы гремели впустую сквозь дым и огонь. Внизу, под самой стеной у горевших ворот, полковник Елагин внезапно услышал зычный выкрик:
— Де-е-е-тушки!! На штурм!.. На слом!..
Это, привстав на стременах, подавал команду сам Пугачев, и в его голосе было столько силы и власти, что, помимо воли, сознание полковника пронизала мысль: уж не есть ли это в самом деле российский престолодержатель?!
Ломая деревянные рогатки, заслоны, надолбы, пугачевцы вслед за вождем своим прокладывали дорогу к воротам.
— На слом! На слом!.. — гремели освирепевшие голоса.
В крепостном поселке шум, гам. Бабы, солдатки, ребята, переругиваясь и гайкая, волокут из горящих жилищ всякий скарб, выгоняют со дворов скот, бегут с ведрами за водой. Дурным голосом мычат коровы, заполошно визжат свиньи, скачут, как угорелые, козлы. А набатный колокол все гулче, все отчаянней. Но вот загорелась церковь, и колокол смолк. Пожар разгулялся среди крепостных построек не на шутку.
— Господин полковник! — подскакивал к задыхавшемуся в дыму Елагину то один, то другой офицер. — На казармах воспламенились крыши, церковь горит, канцелярия горит… Вашему дому угрожает огонь. Что делать?
— Стрелять, вот что! Соблюдать присягу!..
На лысую голову, на жирный, в складках, загривок Билова старый солдат льет из ведра холодную воду. Билов отфыркивается, бормочет: «Боже мой, Боже мой, подобный крепость потерять… Я никогда не питал надежды на этот франт Падуров, но… крепость!» И закричал истошно:
— Елагин! Где полковник Елагин?
А полковник в это время подбежал с горстью верных солдат к самому краю вала, выхватил пистолет и страшным, лающим голосом командовал:
— Залп! Залп!
Солдаты, три офицера и Елагин стреляли вниз, в дым, прицеливаясь по буйным крикам осаждающих.
— Забей пули! Сыпь на полку порох! Залп! Залп!.. — кашляя и плача от едкого дыма, командует Елагин.
Вот снизу, из клубов густого дыма, ударил ответно дружный залп, два солдата упали, остальные, оробев, скатились с вала.
По тесовой, поросшей лишайником крыше каменного дома Елагина бесстрашно сновала приземистая комендантша. В мужских бахилах, в короткой старой юбчонке, в овчинной кацавейке и порыжевшей солдатской шляпе, она со старым денщиком торопливо устилает верблюжьими кошмами обращенный к пожарищу скат крыши. В воздухе жарко, как в печке.
— Давай воды! Давай воды! — подбежав к торчащей над крышей пожарной лестнице, сколоченной из жердей, звонко кричит комендантша, обливаясь потом.
Кухарка, два солдата и чернобородый конюх таскают из колодца воду, ведро за ведром подают наверх. Комендантша все позабыла — что с мужем, что с сыном, что с дочерью; с внезапно явившейся силой она хватает ведра и, позвякивая связкой ключей у пояса, опрокидывает воду на крышу и снова швыряет ведра вниз: «Давай, давай!..»
…Кругом треск, грохот, пламя, дымище. Вдруг гулко ударила пушка, а следом — крики, стоны, страшная брань. Это полковник Елагин, подтащив с солдатами пушку вплотную к горящим воротам, поджег запал, пушка взревела и ахнула картечью в толпу ринувшихся на штурм пугачевцев.
В Елагине нет страха, он больше не помнит себя. Туман или дым вокруг него, пожар или молнии, рев пушек иль громовые раскаты — все спуталось в его сознании. Он был в состоянии мрачного бешенства.
— Пли! Пли! — исступленно хрипел он, вперяя обезумевшие глаза в то ужасное и неодолимое, что было смертью. Мстительно вскинув кулаки, полковник скрипел зубами и, ничего не поняв, не успев даже почувствовать боли, рухнул на землю. Пронзенное массивное тело его было тотчас же подмято мчавшейся с диким ревом конницей.
