— Наконец-то! — воскликнул стратег. — Я уже вспоминал притчу о черепахе, которую орел отправил за зайцем.
— О нет, это я был зайцем, посланным к черепахе, — засмеялся Алким. — И справиться мне с нею было потруднее, чем орлу. Не мог же я поднять ее в воздух, чтобы разбить о скалы. Повертелся я вокруг Тересия. А он как за панцирем: «Быстрота, мол, по части Архелая, а я ведь не бегун, а мастер».
Алким развернул материю. И Диофант уже не думал о старом мастере, о его чудачествах, не слышал окончания рассказа Алкима. Он был поглощен кратером.
Вглядываясь в фигурки на выпуклой поверхности, Диофант размышлял: «Этот, в длинных штанах и капюшоне, скиф, тот, в длиннополом кандии, перс. Они пьют из одной чаши… Побратимы. Но сойдут ли они в степь?»
Диофант обратил лицо к Алкиму:
— Твой Тересий — провидец, а не художник. Он проник в царскую мысль. Победить и сделать друзьями. В этом кратере надежда на мир.
— Мир! — воскликнул Алким. — Зачем мириться с варварами?! Ты захватил их город. Пусть они бродят в степях.
— О нет! — отрезал Диофант. — Митридату не нужны бродячие псы. Ему нужны воины.
Алким хлопал глазами. Ему были чужды далекие замыслы и планы Диофанта. Отказываться от победы! Отдавать варварам такой кратер!
Диофант стоял в тени одинокого платана. Воины окружили стратега кольцом. На их лицах можно было уловить нетерпение. Что несут послы Палака? Возвращение на родину к теплым берегам Понта? Блуждание по степям в поисках ускользающего врага? Плеск вина в фиалах или свист стрел? Объятия жен или тяжесть чужой земли?
Широко расставляя ноги в кожаных штанах, шагал старый скиф. Лицо его было темным, словно оно вобрало в себя копоть степных костров. Выделялись лишь белки глаз, придававшие ему облик маски. Костлявые руки, высовывавшиеся из мехового хитона, странно подергивались.
Воины зашумели. Посол, как жрец, должен быть здоровым и сильным. Ибо мир так же священен, как служение богам. Небожители, следящие за клятвенными союзами, договорами и перемириями, не выносят уродов.
За старшим послом брел скиф с мешком за плечами. На юном лице застыло простодушное удивление, смешанное со страхом. Кажется, он видел впервые чужеземцев и не понимал, почему его оторвали от отары овец.
Старый скиф остановился и небрежно указал своему спутнику на мешок. Тот сбросил его с плеч и привычным движением вывернул. Блеснуло золото. К ногам Диофанта покатился его кратер.
Прошло несколько мгновений, пока воины осознали, что произошло. И тогда раздался ропот. Послышались выкрики: «Проклятые варвары!», «Мало мы их били!»
Диофант поднял руку, сдерживая воинов. Конечно, Митридату там, в Синопе, виднее, как воевать и как мириться. Но попробовал бы он сам иметь дело со скифами, на которых не действуют ни угрозы, ни обещания, ни подарки.
— Нам не нужно твоего золота, эллин! — прохрипел скиф. — Богатство, как глоток воды в жаркий день, вызывает еще большую жажду. Нам достаточно даров, оставленных нам богами, — ярма, плуга, чаши и секиры. Мы насыщаемся плодами земли, вспаханной плугом, и делимся ими, если к нам приходят с добром. Из чаши мы вместе с друзьями пьем кумыс и вино, а секирой мы рубим головы тем, кто отвергает наших богов.
— Ваши быки и плуг у нас, — отвечал Диофант. — Вы бросили их, убегая. Плоды вашей земли превратились в уголь. Вы сами этого захотели. Чаши у вашего пояса пусты. А боги отвернулись от вас, даровав нам счастье победы.
— Наложи узду на свое счастье! — молвил скиф. — Оно, как взбесившийся конь, не знает, куда несет. Степь взрастила наше племя. Она приняла нас, а когда нужно, мы вернемся.
— Не вернетесь, — послышался за спиной Диофанта голос.
Просвистел дротик. Старый скиф закачался и упал, прижав руки к груди.
Диофант обернулся. Алким стоял, выставив вперед ногу. Лицо его было искажено яростью.
— Что ты наделал? — крикнул Диофант. — Царь тебе этого не простит. Ты убил посла!
— Какой это посол! — воскликнул херсонесит. — Это грубый варвар. Отвергнуть такой кратер! Да ведь лучшего не выходило с улицы ювелиров.
Понтийцы угрюмо расходились. Ушел молодой скиф, качаясь под тяжестью мертвого тела. Алким унес золотой кратер. Диофант остался один. Он поднял с земли кожаный мешок, пропахший дымом, и вывернул его до конца, словно рассчитывая найти в нем другие дары.
Из отверстия двери дул ледяной ветер. Он шевелил края свитка, и Диофант прижимал его пальцами к доске, заменявшей стол. Мог ли он предположить, что ему придется заканчивать свой труд в скифской степи? Его история рождалась в тепле, при мягком свете масляной лампы. Она сохранила отпечаток домашнего уюта и неторопливых раздумий. Она была созданием человека, привыкшего оценивать поступки с высоты разума и справедливости. Но жизнь, являющаяся объектом истории, неизмеримо сложнее и противоречивее того, что выходило из-под его стиля. Добро и зло выступают в масках, и никогда нельзя понять до конца, кто перед тобой.
Все это Диофант понял здесь, в полуразрушенном варварском городе.
Негнущимися пальцами Диофант выводил: «Отправляя войско в Пергам, Митридат Эвергет рассчитывал на получение от римлян Фригии. Он не задумывался над последствиями своего решения или, может быть, полагал, что, обладая Фригией, сумеет противостоять Риму с большим успехом. В конце жизни он убедился, что победа Аристоника принесла бы ему больше выгод и избавила бы от сильного и опасного соседа. Он начал переговоры с царем Армении, предлагая ему союз, отправил послов к Скилуру с просьбой прислать конных стрелков. Римлянам это стало известно, и они устранили царя с помощью его жены Лаодики».
Диофант отложил стиль и задумался. Так ли проста роль, которую он отводит в своей истории матери Митридата? Может быть, Лаодика не просто орудие в руках римлян? Устраняя Эвергета, она расчищала путь к власти своему сыну.
За стеной послышался шум и бряцание оружия. В дверь ворвался воин. Глаза его были круглыми от ужаса.
Стратег отложил стиль.
— Что случилось?
— Идут! — выдохнул разведчик. — Их мириады! Палак привел роксоланов.
Воины выстроились у городской стены. Шесть тысяч голов повернуто к возвышению, на котором стоял стратег.
— Воины! Палак не захотел мира с Митридатом и привел из степи воинственных кочевников. У нас остается время, чтобы отойти в горы. Но тогда ничто не удержит варварский поток. Я решил дать варварам бой. Они отделены от пас двухдневным переходом. Этого достаточно, чтобы наточить мечи и принести жертвы богам.
Из рядов вышел юноша и торжественным шагом направился к полководцу.
— Что ты придумал, Архелай?
— Разреши предупредить херсонеситов и привести тяжеловооруженных!
— Через два дня варвары будут здесь.
— Херсонеситы будут раньше. Клянусь Девой!
Гелиос был подобен диску, выкованному молотом Гефеста. Невидимые щипцы медленно опускали его в воду, и он передавал свой багрянец Понту.
Прежде в это время с клеров возвращались виноградари. Шатаясь от усталости, они несли ивовые корзины с гроздьями Диониса. Весь город высыпал им навстречу, радуясь обильному урожаю.
Теперь все тихо и мертво, будто в Херсонесе не осталось ни души. Только на угловой круглой башне цитадели видна одинокая и неподвижная фигура. Нет, часовой не любуется закатом. Он смотрит на дорогу, машет рукой, и площадка башни мгновенно заполняется вооруженными людьми.
На повороте дороги, соединявшей Херсонес с Керкинитидой, показался человек. Судя по тому, как незнакомец отрывал ноги от земли, каждое движение стоило ему невероятных усилий.
— Да это Архелай! — крикнул один из стражей.
Все они много раз видели атлета. Все они помнили его улыбающимся, с венком на голове. Но теперь Архелай был почти неузнаваем. Его лицо почернело, губы запеклись, волосы слиплись.
Подбежав к открытым перед ним воротам, Архелай протянул свиток.
По звуку колокола гоплиты Херсонеса выбегали из ворот и строились за протейхизмой. В лунном свете доспехи отливали серебром.
— В путь! — крикнул Дамосикл.
Колонна качнулась и двинулась. У поворота дороги Дамосикл оглянулся. Факелы освещали уже закрытые ворота с чудовищным ликом Горгоны.
К тому времени, когда херсонеситы прибыли в Неаполь, битва была уже в полном разгаре. Роксоланы, потерпев неудачу в первой атаке, снова съезжались в ряды. Кони кружились под ними, словно исполняя диковинный танец. Ржание, гортанные выкрики всадников, зловещее уханье барабанов, стоны раненых — все это наполняло воздух, сливалось в чудовищную музыку боя. В ней исчезали отдельные голоса. Каждый уже не принадлежал себе, становясь частицей чего-то огромного и непостижимого. Словно на этом поле столкнулись сами боги — Зевс и Папай.
Короткая передышка, отвоеванная понтийцами, была достаточной лишь для того, чтобы стереть со лбов пот. Вновь неслась лавина из лошадиных и людских голов с опережающим ее зловещим посвистом стрел. Но и новая атака разбивалась о железную стену из лат и шлемов, ломалась и дробилась на части. Перед фалангой возвышались островки конских крупов, образуя извилистые проходы. И по ним неслись с той же неиссякаемой яростью новые и новые волны.
