Лев Иванович улыбался по-старчески, с прищуром, и внутри радовался, что жена признавала его правоту.
В воскресенье Хвостырин организовал дачслёт. Он сам придумал этот неологизм и немного даже им гордился. Первый дачслёт он провёл в прошлом году, но совсем под завязку сезона, когда уже и не было, считай, никого. Второй раз он решил выбрать самый горячий сезон – в начале лета. Чего Хвостырин не предусмотрел, так это жары. Лев Иванович пытался спросить, вежливо и тактично, как обычно он говорил с неинтеллигентными людьми: можно ли не приходить на дачслёт, но Хвостырин был непреклонен.
– Лев Иванович, как же так? Как же так?! Да без вас наш коллектив перестаёт быть тем самым коллективом, который мы так любим и в котором мы так… состоим. – Красиво говорить было заветной мечтой Хвостырина. Но до конца времён эта мечта так и осталась невоплощённой.
В общем, Лев Иванович понял, что на двенадцать часов дня в воскресенье планировать ему, как и всем жителям Вершков, ничего нельзя.
Дачслёт не предполагал каких-либо развлекательных мероприятий и этим отличался от культпросветских вечеров Хвостырина с артистами из Москвы. Основная (и единственная) часть программы состояла из бесед. Хвостырин по-своему понимал ещё не высказанную максиму Сент-Экзюпери, что общение – самое большая роскошь, и решил всё это дело подогнать под идеологически правильную основу. Короче, как всегда, говорили ни о чём, а дачницы скучали. Дачники, правда, тоже скучали. Не скучал один Хвостырин.
– …И разве может быть что-то более важное и интересное для нашего коллектива, чем подобные мероприятия, когда все мы, все вместе, собираемся и обсуждаем насущные проблемы! Нет, конечно, вы можете всегда прийти ко мне, всё обсудим и так, но здесь-то, здесь-то обсуждать будем не мы с вами вдвоём, кулуарно, так сказать, а будет обсуждать кол-лек-тив! А это уже что-то!
Это и было что-то. Слушать Хвостырина было решительно невозможно. Даже Ольга Дмитриевна, посетившая не одно ответственное собрание, с трудом переносила жару, эту бесконечную речь и, самое главное, этого оратора. Лёша мирно клевал носом. Зачем-то Хвостырин позвал на дачслёт Марью Иосифовну, и она, надеясь найти новых клиентов, пришла, но уже сильно пожалела. Здесь никому не хотелось молока: все мечтали о том, чтобы всё это закончилось – и как можно быстрее!
Виктор смотрел на Хвостырина и слушал, но не слышал, что он говорил. Ситуация представилась ему совсем в другом свете.
«Тысяча лет истории, – думалось ему, – войны, революции, победы, открытия. Сотни поколений. Князья, битвы, восстания. Декабристы, поэты, пушки. Философы, писатели, художники. Мы приняли Бога и отказались от Него. Страна, которая никогда не проигрывает, стала зародышем нового мира. Мы – на самом острие развития истории. Отказались от слепых поводырей и пошли – но за кем? Мы поверили в собственную силу, в себя так, как верить в себя нельзя. И сейчас, на пороге новой эры мы оказались беспомощны перед единственным врагом внутри нас – собственным ничтожеством. Этого врага не уничтожить, он поглощает нас изнутри. Вот он!»
Хвостырин не был, конечно, посредственностью. Талантливый приспособленец и плут, он нашёл бы себе применение, даже если бы страны новой Антанты захватили большую часть Советского государства. Даже если бы солнечный свет померк, а весь уголь закончился, Хвостырин бы сделал из педального велосипеда аккумулятор и продавал энергию за деньги, а если бы ему приплачивали, он бы ещё и подпевал.
Виктор понимал, что по-своему таких людей, которые, как говорится, без мыла в бочку влезут, надо уважать, у них надо даже чему-то поучиться. Но ставить их над собой – то, к чему сейчас всё шло, чтобы серости управляли, – это было катастрофически неправильно. Неужели мы сами бежим от своей свободы, от ответственности за решения, отдавая её на откуп таким? Мы бежим от собственной, такой тяжёлой и гнетущей свободы? Но если бы это было не так, почему тогда, ради всего святого, мы сидим и печёмся на этой жаре и слушаем этого балбеса? Самое страшное преступление, самое большое злодеяние, которое можно было бы допустить, мы предупредить не сможем, ибо мы уже его допустили.
Виктор вздохнул, тяжело и грустно. Кажется, это навсегда! Но он ошибся.
Когда Хвостырин закончил свою пространную речь ни о чём, он предложил выступить дачникам, но те, кто не спал, лишь переглядывались, молчали и пожимали плечами. Те же, кто спал, рисковали получить солнечный удар. Пот со всех струился в три ручья, и Хвостырин, отчасти довольный тем, что весь его проект удался, отчасти опечаленный, что участники дачслёта проявили такую непростительную апатию (что было немудрено в полуденный тридцатиградусный зной), объявил дачслёт закрытым.
Одна Марья Иосифовна со всей искренностью захлопала в ладоши.
После дачслёта Айсур и Виктор взялись за руки и пошли мимо перелесков в колхозное поле. Было так жарко, что даже мухи сидели в тени. Айсур с облегчением вздыхала, когда налетал лёгкий ветерок. Наконец они дошли до одиноко стоящего старого дуба. Он рос посреди поля: неизвестно когда занесённый ветром жёлудь разросся в настоящего гиганта.
Странно было, что он до сих пор уцелел. Возможно, у лесорубов рука не поднималась занести топор на этого векового красавца. Айсур радостно села в его тени. Земля была горячая и сухая. Ветки дуба раскинулись достаточно широко, чтобы закрыть небольшой участок почвы от солнца. Виктор остался стоять рядом.
– Мне жаль…
– Не надо.
Четыре слова, содержательнее, чем весь роман, пронеслись и утонули в летнем зное. Чего жалел Виктор? Что прочитала Айсур, какую скрытую опасность, тайну, которую она не хотела знать?
Виктор посмотрел на золотистое поле, зажмурился. Потом опять взглянул на Айсур. Она на него не смотрела. Он присел рядом.
– Всё очень странно в этом мире, Айсур.
Она ничего не ответила. Взяла его руку в свою.
Ветер подул на крону дуба, и листья всей своей тёмно-зелёной массой нехотя пошевелились. Ветер замолк опять.
– Это лето столетия, – сказал её тихий голос.
– Значит, потом…
Виктор посмотрел на ветви дуба, ожидая, что хоть один лист упадёт, хоть один из десяти тысяч листьев.
– Ты только скажи… – Она всё равно не смотрела на него, а её голос дрожал. – Мне больше в жизни ничего не надо. Вообще. Милый, ты только скажи мне… Мы с тобой будем счастливы?
В самой гуще дубовой листвы самый старый резной лист ветхого гиганта едва заметно двинулся от налетевшего порыва ветра, неожиданно блеснув ярким золотом в изумрудном море.
Вершки как элитные дачи прекратили своё существование в 1939 году. Ещё когда на рубеже 1937–1938-го количество дачников резко сократилось, Хвостырин заподозрил что-то неладное и затаился. Но его вечная фортуна подвела его в этот раз, и осенью 1938-го за ним пришли. Он был реабилитирован по политической статье в 1987 году откуда-то отыскавшимися потомками дальних родственников, по уголовной статье не реабилитирован до сих пор.
В период Битвы под Москвой Вершки несколько недель были оккупированы, немцы жили в приятных белых домиках, топили печи плетёными стульями, играли на клубном рояле, пока не сожгли и его. В доме Ниточкиных жил обер-лейтенант медицинской службы Краузе, который увёз несколько старинных книг обратно в рейх: у его внуков до сих пор лежит на книжной полке том «Справочника лекарственных растений Саксонии», изданный в Дрездене в 1690-м. Отступая, немцы постарались сжечь всё, что ещё могло гореть.
После войны долгое время Вершки стояли в запустении, в 1960-м руки дошли и до них: был открыт детский лагерь «Источник». Лагерь также просуществовал недолго, на комплекс положил глаз предприимчивый сотрудник Минздрава СССР (имени не сохранилось), который и планировал открыть в этом месте санаторий-профилакторий, согласовал половину бумаг, но неожиданно умер от инфаркта, так что ему только удалось закрыть детский лагерь. Почему-то у проверяющих инстанций создалось впечатление, что Минздрав СССР закрыл лагерь из-за каких-то нарушений, а то и неблагоприятных условий для жизни. Поэтому запрет на использование этого места неоднократно продлевался.
Так домики и стояли закрытыми до середины 1980-х.
После начала «перестройки» (и бума подмосковного строительства) несколько семей из разросшихся окрестных деревень организовали кооперативное хозяйство, землю выкупили у государства, построили дешёвые панельные дома, заново провели электричество. Мальчишки бегали по заброшенной железнодорожной ветке, кидали камни в озеро.
С развалом Советского Союза несколько человек переехали в Вершки из Москвы на постоянное место жительства. Ныне самые молодые из них уже сильно в возрасте. Некоторые из детей владельцев того кооператива обустроили себе дачи почти на том же месте, где находилась дача академика Ниточкина.
Сейчас землю бывшего посёлка скупает Van Dijk LLC, небольшая девелоперская компания из Амстердама, 51 процентом акций которой владеет госпожа Emma De Smet-Wouters. Van Dijk LLC намерены организовать на довольно живописном месте небольшой элитный парк-отель. Девелоперы почти согласовали бюрократические вопросы, покупая землю через дочку Van Dijk LLC – ООО «Ин-Вест-Трейд».
