Видно было, что Гресь показаниями Паулюса очень доволен и придает им действительно самое важное значение.
— Наверху, — ткнул Гресь толстым пальцем в потолок, — тоже так считают.
Филин откинулся на спинку дивана, помолчал, потом криво усмехнулся.
— Но немецкие адвокаты будут доказывать, что показания написаны в подвалах НКВД, под пытками или во глубине сибирских руд на жутком морозе, где бедного фельдмаршала держали без теплых подштанников. И потребуют доставить его в Нюрнберг, чтобы он, так сказать, сам сказал то, что написано. А это уже совсем другой сюжет.
— Правильно, — не стал спорить Гресь. — Но не ты один такой умный, мы тут тоже кое-что соображаем. И потому возникла идея…
Филин с подчеркнутым любопытством поглядел на Греся.
— Идея такая… В нужный момент пойти навстречу этим самым адвокатам и доставить Паулюса в Нюрнберг, чтобы он там повторил свои показания вживую. Ну как?
— Идея смелая, — оценил план Филин. — Только возникают вопросы. Очень непростые.
— Знаю, — махнул рукой возбужденный Гресь. — И первый вопрос — согласится ли сам Паулюс выступить в Нюрнберге и разоблачить своих вчерашних коллег?
— Да.
— Работа с ним в этом направлении ведется. И уже давно.
— И?
— Колеблется наш фельдмаршал. Поэтому я и привез тебя сюда. Хочу, чтобы ты поговорил с ним как человек, который видел то, что происходит в Нюрнберге, своими глазами. Как человек, который представляет, что там может случиться. Кстати, попробуй оценить его психологическое состояние со стороны. Нам надо понять, насколько это рискованно — везти его в Нюрнберг. А ты видел его в разных ситуациях…
В семь утра из подвала разрушенного универмага, где располагался штаб Паулюса, выполз немецкий офицер с белым флагом и доложил командиру стоявшего вблизи советского танка о готовности немцев капитулировать. Тот доложил выше. Группа наших офицеров, среди которых был Филин в шинели пехотного капитана, отправилась в штаб 6-й армии. В холодной комнате, освещенной тускло горевшей лампочкой и огарком свечи, начальник штаба армии генерал Шмидт подписал приказ о прекращении сопротивления и сдаче оружия. Паулюс, которому Гитлер накануне присвоил звание фельдмаршала, был в мундире с погонами генерал-полковника. Но когда его при аресте назвали генералом, строго заявил, что он носит звание фельдмаршала и просит обращаться к нему соответствующим образом… Филин тогда невольно улыбнулся.
Тысячи и тысячи завшивевших, обмороженных немцев, уже мало похожих на солдат, потянулись в плен. Они брели, съежившись от мороза, в драных и грязных шинелях, поверх пилоток и фуражек было намотано какое-то женское тряпье, на сапогах и ботинках болтались боты из соломы… Рядом с ними почти не было видно конвоиров — наших бойцов, которых ничего не стоило отличить по шапкам-ушанкам, полушубкам и валенкам. Потом выяснилось, что некоторые колонны пленных шли и вовсе без охраны. Колонну обычно вел назначенный старшим немецкий унтер-офицер, в руках которого был белый листок бумаги с надписью по-русски «Бекетовка». Это был пункт назначения сбора пленных. Наши регулировщики, увидев такой листок, указывали направление, и немцы брели дальше, сохраняя строй.
Немецкий разведывательный самолет, пролетавший над Сталинградом 2 февраля в 2:46 дня, радировал на свой командный пункт: «Никаких признаков боев в Сталинграде нет».
А в это время на совещании в своей ставке Гитлер вопил:
— Как он мог сдаться большевикам?! Как? Это совершенно невозможно…
— Это нечто такое, что совершенно непостижимо! — сконфуженно бормотал в ответ начальник Генерального штаба сухопутных войск Цейтцлер, отводя глаза.
— Он должен был застрелиться! Как настоящий немецкий солдат! Это же так просто сделать! — метался по ставке Гитлер. — Пистолет — это же легкая штука. Какое малодушие испугаться его! Ха!.. Неужели лучше дать похоронить себя заживо. И именно тогда, когда он точно знал, что его смерть помогла бы удержать другие «котлы», в которые попали наши войска. А теперь… когда он подал такой пример, нельзя ожидать, чтобы солдаты продолжали сражаться!
Гитлер обвел присутствующих обиженным взглядом.
— Тут нет никаких оправданий, мой фюрер, — услужливо сказал Цейтцлер. — Паулюс обязан был застрелиться.
— Они сдались! А ведь можно было поступить иначе: сплотиться, образовав круговую оборону, оставив последний патрон для себя…
Гитлер подошел к Цейтлеру и, как в бреду, стал захлебываясь рассказывать:
— Знаете, одну очень красивую даму — о, она была красавицей в полном смысле слова! — однажды оскорбили… Оскорбили только одним словом. Из-за сущего пустяка! Но она сказала: «Если ко мне так относятся, я могу удалиться!» Ее никто не стал удерживать. Она ушла, написала дома прощальное письмо и… застрелилась!
Цейтцлер молчал, сбитый с толку нелепым рассказом.
— Понимаете, — горячо втолковывал ему Гитлер, — у женщины оказалось достаточно гордости, чтобы, услышав только несколько оскорбительных слов в свой адрес, выйти, запереться у себя и немедленно застрелиться… Это сделала женщина! Разве можно уважать солдата, который в страхе перед почетной смертью предпочитает сдаться в плен?
Гитлер подошел к столу, положил на него руку и торжественно поднял голову.
— В эту войну никто больше не получит от меня звания фельдмаршала. Никто! Ни при каких обстоятельствах! Фельдмаршалы у нас появятся только после победы! Я верю в нее, несмотря на позорную трусость Паулюса.
Узнав о том, что Паулюс капитулировал, Гитлер попытался отменить свой Указ о производстве его в фельдмаршалы, но было поздно — текст Указа уже прозвучал по радио и был опубликован в газетах. За два дня до капитуляции Паулюса Германия отмечала национальный праздник — 10 лет пребывания национал-социалистов у власти. Немцам в эти дни твердили о поголовном желании героической 6-й армии лечь костьми во имя фюрера. Да и сам Паулюс накануне торжеств прислал Гитлеру верноподданнейшую телеграмму, в которой говорилось «о величественно развевающемся над Сталинградом знамени со свастикой». Берлинские пропагандисты немедленно водрузили упомянутое знамя «на самую высокую руину Сталинграда» и сочинили надлежащие слова о непобедимом немецком солдате… А примерно 100 тысяч оставшихся еще в живых в подвалах разрушенного Сталинграда солдат, практически потерявшие человеческий облик, получавшие пятьдесят граммов дрянного хлеба в день, в это время думали только о том, как бы выжить… Любой ценой! И плен представлялся им лучшим выходом из ледяного и огненного ада, в котором они пребывали.
30 января Паулюс отправил фюреру радиограмму: «Конец нельзя оттянуть более чем на 24 часа». В ночь на 31 января по радио передали приказ Гитлера о производстве Паулюса в генерал-фельдмаршалы. Повышения получили еще 117 генералов и офицеров его армии. На окруженных ливнем хлынули рыцарские и железные кресты, которые, как ожидали в Берлине, придадут им силы то ли для сопротивления, то ли для самоуничтожения. «В истории не было случая, чтобы германский фельдмаршал сдался в плен», — многозначительно заметил Гитлер, объясняя свое решение.
А в Сталинграде в грязи, копоти и вони штаб Паулюса доживал последние часы. Начальник штаба генерал Шмидт остановил офицеров, направившихся было к Паулюсу с поздравлениями: «Пусть спит. Он может узнать о своем повышении в звании и завтра утром». Паулюс, проснувшийся поутру генерал-фельдмаршалом, задал окружающим уже ставший привычным вопрос: «Не нужно ли мне застрелиться?» Замызганные, потерявшие всякий лоск штабисты хором повторили также уже избитый ответ: «Не надо. Господин фельдмаршал должен разделить до конца судьбу солдат». На том и порешили.
3 февраля по германскому радио раздался приглушенный рокот барабанов, затем диктор замогильным тоном прочитал сообщение Верховного командования вермахта, полное сентиментальных фраз о гибели 6-й армии. В сообщении говорилось и об «образцовом командовании» фельдмаршала Паулюса…
Когда диктор замолк, зазвучала Пятая симфония Бетховена. В первый и последний раз за всю войну в рейхе были объявлены «дни национального траура» по разгромленной и плененной 6-й армии. Были приспущены флаги в городах, деревнях, на кораблях и даже в комендатурах концлагерей. Как писала в тот день «Фелькишер беобахтер», «они пали, чтобы жила Германия». «До последнего вздоха верная присяге 6-я армия под образцовым командованием генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса пала перед лицом превосходящих сил врага и неблагоприятных обстоятельств. Под флагом со свастикой, укрепленным на самой высокой руине Сталинграда, свершился последний бой. Генералы, офицеры, унтер-офицеры и рядовые сражались плечом к плечу до последнего патрона…»
Фюрер лично принял участие в символических похоронах генерал-фельдмаршала Паулюса, «павшего на поле чести вместе с героическими солдатами 6-й армии». Он даже возложил на пустой гроб фельдмаршальский жезл с бриллиантами. Гитлер, судя по всему, страшно боялся, что пример популярного в войсках командующего станет заразительным.
