Тут находился барон Николаи, библиотекарь государя и его преподаватель логики, славившийся погребом тончайших вин, который он составил за тридцатилетнее пребывание при российском дворе, собирая те приходившиеся на его долю бутылки, которые на четыре дня приносили в каждую из комнат, занятую особами свиты. А приносили каждому по две бутылки всех существующих сортов столового вина, по две — всевозможных ликеров, что в общей сложности составляло до 60 бутылок, не считая различных сортов английского пива, меда, минеральных вод и т. д. Коллекционируя все это, барон Николаи создал богатейший погреб в империи, сам не принимая внутрь ничего, кроме кофе и жиденького пива.
Кроме Николаи, в приюте мудрого Dieu du Silence находились: Граф Федор Головкин, граф Шуазель, Лев Александрович Нарышкин, живописец, поэт и музыкант Тончи, граф Юлий Помпеевич Литта, граф Строганов. Граф Федор Головкин рассказывал события семейной хроники своей фамилии. Судьба Головкиных в самом деле была замечательна. Через Наталью Кирилловну Нарышкину, мать Петра I, Головкины имели с царем общего предка. Гаврила Головкин, граф Святой Римской империи, а в 1709 году первый русский граф, великий канцлер Петра Великого, держал на стене громадный белокурый парик, привезенный из чужих краев, который он, «по бедности», никогда не надевал; высокий, худой, бедно одетый в старый кафтан цвета соли с перцем, скупой сам, а жена еще скупее, он отправлял старые обычаи немецких кабаков, введенные царем-преобразователем на… свои всешутейшие и всепьянейшие соборы.
— Можете ли поверить, messieurs, — рассказывал улыбающимся слушателям граф Федор, — что две всепьяные игуменьи брали большое золотое блюдо, на которое великий канцлер — как бы вам это объяснить? — posait les attributs nècessaires и шел так вокруг стола при пении соответственных гимнов и орошая бога садов Приапа хмельным, густым и сладким медом!
Все улыбнулись.
— Кажется, у канцлера было три сына? — спросил граф Литта.
— Три. Алексей Гаврилович, Александр Гаврилович и Михаил Гаврилович, — отвечал граф Федор. И он стал рассказывать о трагической судьбе Михаила Головкина. Он был женат на дочери князя-кесаря Ромодановского Екатерине Ивановне, матерью же ее была Салтыкова, сестра Салтыковой — жены Ивана Алексеевича, отца императрицы Анны. При свержении младенца-императора Иоанна Антоновича 26 ноября 1741 года Елизаветой, Головкин с женой был отправлен в Сибирь, где и умер. Тело его сибирские инородцы искусно набальзамировали и засушили, и жена хранила его в хижине много лет. Екатерина Вторая, взойдя на престол, возвратила из ссылки Головкину, и она привезла с собой труп супруга, который и предала честному погребению в родной земле. Она жила до девяноста лет, поселясь в старом дворце кесаря, отца своего, слепой старухой. И когда ее спрашивали, по какому случаю она ослепла, она отвечала: «Я плакала в течение трех лет!»
На Новый год, на Пасху весь свет собирался у нее. Она помнила хорошо еще Людовика XIV. Она разговаривала с Roi Soleil и с m-me de Maintenon, гуляя с ними в садах Версаля.
Эта подробность, видимо, поразила графа Шуазеля.
— Беседовала с самим Людовиком и m-me de Maintenon! — повторил он. Недавняя слава королевской Франции представилась ему. Он вздохнул. И русские вельможи предавались воспоминаниям. Недавнее величие униженных голштинскими выходцами природных боярских родов, даривших цариц русскому народу, представлялось им. Русь, прежняя, свободная, могучая, чудилась и отзывалась. И Нарышкин и Строганов задумчиво обменивались взорами и качали головами, понимая друг друга без слов.
— Александр Гаврилович Головкин, — продолжал граф Федор, — родоначальник ветви так называемых заграничных Головкиных. Колокола святой Москвы убаюкивали его детство и никто из тех, кто видел Сашу, играющего со своими сверстниками в тени кремлевских стен и фантастических куполов, не думал, конечно, что этот bambin moscovite некогда будет отцом и дедом многочисленных голландских, прусских и швейцарских отрождений фамилии и ревностным сыном реформатской церкви. Александр Гаврилович был отправлен в Берлин, где и провел юность, обучаясь в Академии, основанной королем Фридрихом I. Петр Великий отметил его и 22 лет назначил чрезвычайным посланником при берлинском дворе. В 1715 г. он женился на графине Екатерине Дона. Дело было так. Будучи в Стральзунде, Петр Первый просил прусского короля найти в своих государствах богатую и знатную девицу для его посланника. Фридрих, желая угодить царю, выбрал графиню Екатерину-Генриетту де Дона, наследницу бурграва Доны, имевшую связи через свою мать со всеми северными дворами и через бабушку, Эсперанцу дю Пюи маркизу де Монтбрюн, со всеми значительными домами Франции. Замешанный в деле царевича Алексея Петровича, Александр Гаврилович уже не вернулся в Россию. Тем невозможнее это стало после воцарения императрицы Елизаветы и опалы его брата.
Имя несчастного царевича Алексея опять заставило русских вельмож отдаться нахлынувшим на них историческим воспоминаниям. Ужасная гибель царевича от руки отца передала окровавленный трон российской державы в руки иноземцев, поднявших борьбу за власть на его ступенях. Кровь царевича Алексея до сего дня вопиет к небу. Преступление не остается одиноким, но рождает новые и новые преступления. Царевич Алексей погиб, и трон достается дебелой курляндке Екатерине. Потом конюх Бирон! Кровь Иоанна Антоновича! Кровь Петра Третьего! Без всяких прав ангальтская принцесса занимает трон, и вот долгие годы скрывавший в Гатчине униженное и оскорбленное право вознесся Павел Петрович… Вельможи задумались.
И граф Александр Сергеевич Строганов, улыбаясь, стал читать строфы недавно написанной в честь императора оды:
Он поднял скипетр — и пробежала
Струя с небес во мрак темниц;
Цепь звучно с узников упала,
И процвела их бледность лиц.
Он принял меч — и луч горящий
В руке его увидел враг;
Пронесся дух животворящий,
В градах, домах, в полках, в судах.
— В градах, домах, в полках, в судах, — повторил за ним Нарышкин. Какой пиндарический огонь! Какой пиитический беспорядок!
Граф Федор заговорил о графе Александре Александровиче Головкине.
— Ах, Головкин, le philosophe! — воскликнул Строганов. — Дорогая и незабвенная тень, прими приношение чистых и прекрасных воспоминаний тебя знавших, с тобой обращавшихся! Дом графа Александра Александровича в Париже был очагом ума, вкуса, образованности; у него бывала вся французская знать. Обожатель Руссо, сего мизантропа, любви исполненного, особливо занимался он воспитанием дочери своей. До обеда она сопровождала отца в костюме молодого человека, а потом являлась девушкой. Могу ли забыть дни, проведенные у милого философа во время нашего путешествия с Катишь!
Строганов вздохнул о второй своей жене Екатерине Петровне, рожденной княжне Трубецкой, давно жившей с ним розно.
— То были дивные дни! — продолжал Строганов. — Век Людовика XV закатывался. Начиналось, и как счастливо, при каких сияющих надеждах, царствование его внука Людовика XVI. Начиналось при полном блеске версальского двора, философов, театра, наук, искусств! Мы ожидали золотого века… Но мы не знали будущего, и благо смертным, что будущее всегда скрыто от глаз их…
— В Фернее мы навестили тогда великого старца. Дряхлый, больной, Вольтер редко уже выходил на воздух и однажды после прогулки в солнечный день он, встретя у порога своего дома со мною Катю, дышавшую юностью и красотой, приветствовал ее словами: «Ah, madame, quel beau jour pour moi — j'ai vu le soleil et vous». (Ax, сударыня, какой счастливый день для меня — я вижу солнце и вас!).
Восторг изобразился на лицах вельмож. Граф Шуазель повторил несколько раз, видимо, впивая всю прелесть оборота речи:
— Le soleil et vous! Le soleil et vous!
И солнце, навеки закатившееся солнце королевской Франции словно засияло ему, бессмертное, из воскресшего в воспоминаниях мадригала фернейского старца!
IX. Golovkine le philosophe
— Golovkine le philosophe! — задумчиво сказал Строганов. — Когда я звал его в Россию, представляя цветущую в стране безопасность под златым скипетром премудрой Астреи, он всегда говорил, что тогда вернется, когда отменены будут на святой Руси поговорки «без вины виноваты», «все Божие и государево», «бит, да доволен». Он переводил эти поговорки по-французски: je suis coupable, sans avoir pèchè; tout est à Dieu et au souverain; ètre battu et content…
— Но что сказал бы он, — возразил Шуазель, — что бы он сказал; если бы дожил до кровавых дней изрыгнутых адом на Францию чудовищ Конвента!
— На ком был женат граф Александр? — спросил Литта.
— На дочери профессора Иоанна Лоренца фон Мосхейм, dont l'erudition profonde, l'èloquence èlègante et la fèconditè littèraire avaient illustrè pendant de longues annèes les chaires de theologie de Soettingue (глубокая начитанность, блестящее красноречие и литературная производительность в течение долгих лет украшали кафедры богословия Геттингена).
