Сесил, улыбнувшись из-под бровей глазами, покачал головой.
— Предложение весьма великодушное. Вам, быть может, оруженосец и в самом деле не нужен, но мне-то иметь там пару надежных глаз и ушей отнюдь не помешает. Так что соблаговолите взять Ричарда с собой, и кончим разговор.
Прежде чем Томас успел что-либо сказать, послышались шаги, и в помещение возвратился Уолсингем в сопровождении уже виденного Томасом молодого человека. Они оба подошли к столу, и Уолсингем занял свое место на стуле, а соглядатай Сесила встал в сторонке.
— Ричард, — радушным голосом сказал Сесил, — я так понимаю, вы с нашим гостем уже познакомились?
— Да так, обменялись парой фраз, хозяин.
— Ну, значит, пора познакомиться официально. Сэр Томас, представляю вам эсквайра Ричарда Хьюза, вашего оруженосца.
Томас встал и, приблизившись к молодому человеку, остановился на расстоянии вытянутой руки, впервые подробно его оглядывая. Высокий, широкоплечий. Камзол в обтяжку, но без всяких там жабо и разрезных рукавов с рюшами. Аккуратно подстриженные волосы без присыпок и помад, модных нынче среди лондонской дворцовой молодежи. Похвально.
Томас посмотрел эсквайру в глаза и встретил твердый немигающий взгляд, в котором было что-то помимо обычной дерзости. Холодность вкупе с кипучей строптивостью.
— Каковы бы ни были данные тебе указания, для меня ты прежде всего оруженосец, и никто более. Это понятно?
— Понятно, сэр.
— Мои приказания исполняются беспрекословно, как и полагается любому оруженосцу.
— Да, сэр. Если они не идут вразрез с наставлениями сэра Роберта.
— Я слабо представляю, о чем тебя наставляли, но если мы хотим убедить рыцарей Ордена, что мы те, за кого себя выдаем, то ты должен твердо усвоить: мое слово для тебя закон. Я так понимаю, ты уже наслышан насчет того, что тебе предстоит быть при мне оруженосцем?
— Да, сэр.
— В самом деле? — Томас поднял бровь. — Это когда же сэр Роберт упредил тебя о круге твоих предстоящих обязанностей?
Взгляд молодого человека, дрогнув, скользнул Томасу через плечо, в сторону господина.
— Говори правду, — кивнул Сесил.
— Два дня назад, сэр.
— Понятно. И ты уже освоил все тонкости своего нового поприща?
— Меня эти дни муштровал оруженосец одного из стражей королевы, сэр. Остальное я могу освоить по дороге в Мальту. Под вашим руководством.
— Задействовать этого человека считаю опрометчивым, — обернувшись, высказал свое мнение Томас.
— И тем не менее вы его возьмете, — настойчиво сказал Уолсингем. — И обучите всему, что ему нужно знать и уметь. Ваша привередливость начинает меня порядком утомлять. Не будь вы единственным, кто подходит на это нужное нам назначение, я бы уже с охотой выбрал другого. На Мальту вы отправитесь вместе с Ричардом в качестве оруженосца. Вопрос решен.
У Томаса взыграла кровь. Мелькнул соблазн осадить этого Уолсингема, взять и отказаться от всего, что ему сейчас навязывают, и будь что будет. Упоение собственным отказом, желание сбить с чернорясника спесь — если надо, то и клинком, — что могло быть слаще?
— Мы уже обо всем договорились, — вклинился Сесил. — И не нужно больше никаких слов, а уж тем более гневных. Ведь все мы делаем одно дело. Сэру Томасу остается лишь уладить дела и передать на время отсутствия управление своим имением в чьи-то руки. Срочность дела такова, что время на подготовку к грядущему походу у него, боюсь, достаточно ограничено.
— А сколько мне отводится времени?
— Два дня, — играя мертвенной улыбкой, сообщил Уолсингем. — В Гринвиче под погрузкой стоит голландский галеон, который через двое суток отплывает в Испанию. Вы с Ричардом должны быть на его борту.
— Желаю удачи, — добавил Сесил. И с чувством напутствовал: — И да храни вас Бог!
Бильбао, Испания
Канун нового, 1565 года
Томас с тихой безнадежностью наблюдал, как его оруженосец заунывно о чем-то изъясняется с начальником порта. На испанском Томас не разговаривал бог весть сколько лет (да и тогда, собственно, делал это через пень-колоду), так что в разговоре Ричарда с портовиком улавливал лишь разрозненные обрывки слов. Приходилось вот так бессмысленно торчать на влажно блестящих камнях причала, поминутно сбивая с плаща холодные брызги водяной взвеси. Высадившись среди дня с голландского судна, они тут же угодили в объятия патруля. Испанский сержант строго осведомился, по какому они здесь делу, и отказал в проходе, пока не будет предоставлен документ о том, что английский рыцарь имеет разрешение следовать через Испанское королевство. Письмо от сэра Оливера испанец брезгливо отстранил и послал одного из своих людей искать начальника порта.
Томас с Ричардом и солдаты патруля оказались вынуждены ждать на продуваемом ветрами причале, а за их спинами на взбухающих серых волнах колыхались рыбацкие суденышки и торговые корабли, прибывшие в гавань из Бискайского залива. Капитану через какое-то время наскучило, и он ушел в ближнюю таверну, велев солдатам караулить англичан здесь и никуда не отходить, пока не вынесет своего вердикта начальник порта. Вот они и ждали — Томас с оруженосцем закутавшись в плащи и сидя на своих дорожных сундуках, а солдаты прислонясь к швартовочным столбам и мысленно проклиная своего осла-сержанта. С полей их шлемов-морионов унылыми струйками стекал дождь. Непогода строга ко всем.
Зимой работы в порту традиционно меньше. Голландский галеон с грузом датской стеклянной утвари и шерсти из Лондона оказался вскоре разгружен. Товары заняли свое место на таможенном складе, а матросы поспешили вниз под палубу, в сравнительный уют своих гамаков. Не считая порывов промозглого ветра, швыряющего в лицо колкие брызги, и шипения прибрежных волн, гавань была безлюдна и спокойна. Лишь редкие прохожие сновали мимо, бросая на двоих поднадзорных иноземцев опасливые взгляды. Томас, честно признаться, был рад, что попал наконец на сушу. За годы службы на орденских галерах он редко когда оказывался на море зимой, и уж точно ни разу не изведывал на себе сезонную ярость Атлантического океана.
Выйдя из устья Темзы, галеон пересек Английский канал [30]и начал огибать контуры побережья Франции. Но тут неистовый шторм, подхватив, вытянул судно в открытое море, где испытывал его на прочность целых пять дней. Все это время экипаж без сна и покоя сражался с бушующей стихией, унесшей в итоге себе на память рею вместе с парусом. Ледяная вода вольно хлестала по палубе, окатывая решительно все. От нее набухала одежда, а судно, взлетая и опадая с водных валов, тяжко содрогалось под их мощными ударами. Морская болезнь, как известно, штука суровая, а потому Томас, а с ним Ричард и трое папистов из Амстердама, отдав стихии все содержимое своих желудков, почли за благо укрыться в крохотной каютке, одной на всех. Там Томас в тщетной попытке согреться уселся спиной к толстому шпангоуту, [31]подтянув к груди ноги. Ричард неподалеку сделал то же самое, упрятав голову между колен, в то время как монахи, перебирая четки, принялись невнятным бормотанием взывать к Всевышнему о спасении.
Как раз в эти минуты общей уязвимости Томас, сидя со скрещенными на груди руками, и вгляделся как следует в своего спутника. Несмотря на молодость — а было ему лет двадцать, не больше, — этот юноша словно обладал некой отрешенной зрелостью, пытливо вглядываясь и вбирая в себя все и всех, с кем приходил в соприкосновение. Общение с Томасом у них сводилось к минимуму, если не считать совсем уж необходимых или общих, вменяемых элементарной вежливостью фраз. Лишь единожды, когда галеон уходил к побережью из-под жесткого ветра, эта маска непроницаемости на мгновение спала у юноши с лица. Они как раз стояли рядом, когда на палубу через нос ворвалась волна. Застигнутого врасплох Ричарда сбило с ног и проволокло несколько футов по палубе. При этом он тревожно вскрикнул, а глаза его непроизвольно воззвали о помощи. Томас, заученным смолоду движением расставив ноги, одной рукой ухватился за фальшборт, а другой схватил за руку Ричарда и вздернул его на ноги. В небольшом буруне устремившейся дальше волны их притиснуло друг к другу как в объятии — ни дать ни взять два друга не разлей вода. Едва волна схлынула, как Ричард спешно отстранился и, напустив на себя всегдашнюю холодность, куце кивнул и оправился в каютку переодеться в сухое. Все произошло в считаные секунды, но все же выдало в юноше обыкновенную человечность, которую он так тщательно скрывал. Томас невольно улыбнулся пристыженности своего эсквайра, уличенного в том, что ничто человеческое не чуждо и ему.
Как только шторм улегся, капитан повернул корабль в сторону земли и они зашли в Ла-Рошель, чтобы перед дальнейшим вояжем отдохнуть и задать судну ремонт. Затем галеон тронулся вдоль побережья Бискайского залива и невзрачным рождественским утром пересек франко-испанскую границу. В намерения Томаса входило высадиться в Сан-Себастьяне, но тамошний порт находился во французской осаде, и капитан решил вместо этого взять курс на Бильбао, к вящему негодованию священников, желавших во что бы то ни стало сойти на землю в городе своего святого покровителя.
