class="p1">Беглая «Межень» стояла на двух якорях у Девятовской мельницы. Ляля внимательно рассматривала судно. Чёрный корпус, широкая дуга колёсного кожуха, белая надстройка с многооконной рубкой и чуть склонённой трубой. На носу — крамбол с якорем, на мачте — красный флаг, вместо буксирных арок — длинный пассажирский салон, за кормой — задранная шлюпка на шлюпбалке. Впрочем, угловатой лёгкости большого парохода Ляля не почувствовала.
— Помню, как на «Межени» к нам Столыпин приплывал, — уважительно сказал Седельников. — Великая княгиня Елизавета Фёдоровна тоже…
На борту парохода замелькали моряки — это команда заметила гостей.
— Эй, на шканцах, прими швартов! — повелительно крикнул Маркин.
Моряки на «Межени» посовещались, а потом подцепили лодку багром.
На невысокий борт парохода первыми вскарабкались Волька и Утёмин. Маркин подсадил Лялю, влез сам и подал руку Ване Седельникову.
По причине жары моряки на «Межени» были в одних тельняшках или голые до пояса, но все — в бескозырках с названиями балтийских кораблей. На загорелых телах угрюмо синели татуировки с якорями и штурвалами.
— Сдай наганы, — надменно потребовал долговязый матрос, видно вожак.
На переносице у него сидело непривычное для флотского пенсне, из-под бескозырки с лентой «Гангут» свешивались длинные, как у попа, волосы.
— Это шиш вам, братишки, — весело ответил Волька. — А ты кто такой?
— Я командир. Фамилия моя Рехович. Теперь вы назовитесь.
Маркин, не желая ссориться, назвал всех своих спутников.
— Баба! — внятно раздалось в толпе моряков.
В кратком слове прозвучали сразу и приговор, и удовольствие.
Моряки «Межени» заухмылялись.
— Я вам не баба, — дерзко и спокойно ответила Ляля. — Для нормальных мужчин я товарищ женщина. А для вас — флаг-секретарь флотилии.
Она сама ещё в Нижнем придумала себе такую должность.
— И голосистая! — добавили в толпе с издёвкой.
Ляля ожидала такого отношения. Она сразу почувствовала, что эти, на «Межени», трусят — а потому и напоказ глумятся над тем, кого считают слабее. Но она-то не слабее — она и сильнее, и храбрее.
И подомнёт их под свою волю.
— Айда в кубрик, — погасил раздор Маркин. — Потолкуем про ваш бунт.
«Межень» не поднимала бунта, она просто сбежала. Бунт подняли левые эсеры. Ляля с Раскольниковым были на том съезде Советов в Большом театре, когда чекисты арестовали всю левоэсеровскую фракцию. В ответ на арест восстал Михаил Муравьёв, командующий Восточным фронтом. Он находился в Казани. На пароходах он отправил два полка в Симбирск. Сам главком и его матросская охрана загрузились на «Межень», прихватив кафешантанный оркестр и певичек. Но веселье длилось недолго. В Симбирске, объявив свою республику, Муравьёв сунулся в губернский исполком, в бывший кадетский корпус, а там большевики устроили ему засаду. Муравьёва застрелили. Быстро протрезвевшая «Межень» немедленно дала дёру до Сарапула и затаилась.
Кубриком на «Межени» считалась императорская салон-столовая. Ляля увидела измызганные занавеси на окнах, изящные стулья в стиле Людовика XV, оттоманку и банкетный стол с грязными стаканами. Пахло табачным дымом, жареной рыбой и «балтийским чаем» — водкой с кокаином. Матросы и Рехович уселись по одну сторону стола, Маркин со своими — по другую.
— Большевики — узурпаторы, — холодно изрёк длинноволосый Рехович. — Партия эсеров — за народоправие. Нам не по пути.
— Да плюньте на эсеров, — благодушно ответил Маркин. — Их шалману всё одно амба, а на вас, братва, у советской власти зуба нет. Ну, сдурили. Бывает. Однако ж вы дунули не в Самару и не в Уфу к белочехам — значится, наши. Короче, давайте назад на базу. Я — комиссар, я за вас заступлюсь.
Но Лялю не устраивал мирный исход. Она ощущала злое возбуждение. Ей хотелось подвига, яркой победы, о которой потом будут рассказывать.
— А если среди вас идейный враг, так мы его здесь и шлёпнем, — прямо заявила Ляля. — Нам для такого дела полк не нужен, сами справляемся.
— Ну, Михаловна… — изумлённо замялся Маркин.
А Ляля смотрела на Реховича. Этот самозваный капитан ей не нравился. Догматик. Умничает, полагает себя равным с ними — командирами флотилии.
— Вы, я вижу, ценная. — Рехович блеснул на Лялю стекляшками пенсне. — Только женскому полу на флоте делать нечего. Жениха, извиняюсь, ищете?
Ляля была довольна, что Рехович не удержался, свернул на тему баб.
— Товарищи интересуются вопросом о браке? — Ляля с вызовом обвела яркими глазами осклабившихся матросов «Межени». — Могу просветить.
— Исключительно взволнованы, — процедил Рехович.
— Не о бабах речь, — вклинился Маркин, но на него не обратили внимания.
— А давай, товарищ агитатор, для почину поженимся, — с наглецой вдруг предложил полуголый и татуированный матрос. — Любовь — дело почтенное.
Военком Ваня Седельников покраснел — то ли от гнева, то ли от стыда.
— Позаботься о нуждающихся, товарищ женщина! — влез другой матрос.
Ляля не боялась этих людей. Под рукой у неё был браунинг, да и свои не должны подвести. Утёмин стреляет быстро и метко, и у него нюх на опасность. Волька Вишневский тоже не лопух: бывший разведчик, сейчас он не ощущает угрозы и с удовольствием ждёт, как острая на слово Лялька разделает всех противников. А Николь — вот размазня! — улыбается матросам заискивающе.
Рехович медленно встал и сдёрнул с окна грязную занавеску.
— Поспешите, товарищ представитель из центра, — сказал он. — Нас тут много, друг друга торопим. Вот вам и простынка для прелюбодейства.
Рехович с презрением бросил занавеску на стол перед Лялей.
Это было оскорбление, и Ляля его ждала. Она царственно простёрла руку с уже приготовленным браунингом и выстрелила в Реховича. Она знала, что выглядит прекрасной и смертоносной, как эриния с факелом. Но зазвенело разбитое окно — Ляля промахнулась даже с расстояния в пять шагов.
Матросы «Межени» шарахнулись от стола, сваливая посуду, а Рехович, пошатнувшись, цапнул кобуру на бедре. И тотчас грянул второй выстрел — это военком Ваня Седельников раньше остальных выхватил свой военкомовский маузер. Реховича отбросило на простенок, он уронил пенсне и сполз на пол. А юный Ваня побледнел, испугавшись своего поступка.
Утёмин, Вишневский и Маркин уже стояли, направив на матросов наганы.
— Ша! — предупреждая, рявкнул Волька.
А Лялю не смутило, что она промахнулась.
— Ну, есть ещё охотники советскую власть на излом взять? — громко и торжествующе спросила она.
До революции в больших речных городах состоятельные семейства летом завтракали на пароходах: каждый день — на новом. По утрам торжественные белые лайнеры ожидали гостей у резных дебаркадеров. Судовые рестораны состязались друг с другом в изысканности убранства и разнообразии блюд. Блестели столовые приборы. Солнце нежно сияло сквозь занавеси двусветных окон, обещая благополучный и добропорядочный день… А в июле 1918 года Самара оказалась последним городом России, где
