— Что это, Марк Агриппа? — спросил младший центурион.
«Они знают меня, значит, знают и кто со мной».
— Жертвенный транс, приношение Марсу, — быстро нашелся Агриппа. — Он — сын бога Юлия, и он счел своим долгом взять на себя все ваши недомогания.
— Значит, поэтому у нас нет морской болезни? — спросил пораженно кто-то.
— Конечно, — соврал Агриппа.
— А если мы пообещаем принести за него жертву Марсу и божественному Юлию? — спросил еще кто-то.
— Это поможет, — серьезно ответил Агриппа. Он огляделся вокруг. — Я думаю, еще поможет, если загородить его от ветра.
— Но ветра нет, — возразил младший центурион.
— В воздухе много грязи, — сказал Агриппа, снова импровизируя. Он вытащил из-под себя и Октавиана два одеяла. — Вот, возьмите их и держите развернутыми, защищая кровать от грязи. Вы ведь знаете, что обычно говорил божественный Юлий: грязь — враг солдата.
«Это не может повредить, — успокаивал себя Агриппа. — Важно, чтобы эти ребята не стали хуже думать о нем. Глупая хворь. Они должны в него верить, они не должны считать его слабаком. Если Хапд-эфане прав относительно грязного воздуха, тогда в этой кампании ему лучше не станет. Поэтому я должен втолковывать всем, что сын божественного Юлия страдает за них, чтобы поход был победоносным. Ибо божественный Юлий покровительствует не только народу Рима, но и армиям Рима».
К концу плавания, после длинной ночи мучений, Октавиану вроде бы сделалось лучше. Он посмотрел на лица стоявших вокруг солдат и с улыбкой протянул руку младшему центуриону.
— Мы почти дошли, — со свистом проговорил он. — Мы в безопасности.
— Ты отвернул от нас неприятности, Цезарь. Какой ты добрый, ты так печешься о нас!
Октавиан с удивлением взглянул на Агриппу. Заметив в его зеленых глазах предостережение, он снова улыбнулся.
— Я делаю все, что необходимо, для сохранения моих легионов, — сказал он. — Другие корабли целы?
— Все с нами, Цезарь, все целы, — ответил младший центурион.
Три дня спустя все легионы благополучно сошли на берег, потому что, по слухам, божественный сын Цезаря оградил их от неудач. А еще через какое-то время два триумвира поняли, что связь с Брундизием прервана.
— И вероятно, надолго, — сказал Антоний, посетив Октавиана в его резиденции на вершине Петры, где был разбит лагерь. — Я думаю, что флот Агенобарба вернулся и уже ничто не сможет выскользнуть из Брундизия, даже самая маленькая лодчонка. А значит, новости из Италии будут поступать через Анкону. — Он бросил Октавиану запечатанное письмо. — Это, кстати, пришло для тебя оттуда вместе с письмами от Кальвина и Лепида. По ним я понял, что ты договорился с Секстом Помпеем о поставках зерна. Очень умно! — Он раздраженно запыхтел. — Хуже всего то, что какой-то дурак легат придержал в Брундизии легион Марса и еще десять когорт отменных солдат. Теперь у нас их не будет.
— Жаль, — сказал Октавиан, крепко сжимая письмо.
Он полулежал на кушетке, подпертый подушками, и выглядел очень больным. Свист в дыхании еще не прошел, но высота скального плато, на которой стояла его резиденция, в какой-то мере была недоступна для пыли, что приносило какое-то облегчение. Но он сильно похудел, черты лица обострились, вокруг глаз темнели круги.
— На легион Марса у меня были планы.
— Поскольку он поднял бунт и переметнулся к тебе, это не очень меня удивляет.
— С тех пор много воды утекло, Антоний. Мы оба теперь на одной стороне, — сказал Октавиан. — Я думаю, нам надо забыть о том, что осталось в Брундизии, и пойти на восток по Эгнациевой дороге.
— Конечно. Норбан и Сакса занимают два перевала через прибрежные горы возле Филипп. Кажется, Брут и Кассий выступили из Сард и идут к Геллеспонту, но какое-то время они пробудут в пути, прежде чем добредут до Норбана с Саксой. Мы будем там раньше. Или, по крайней мере, я. — Он пристально посмотрел на Октавиана. — Послушай, столп армейской удачи, я бы посоветовал тебе остаться здесь. Ты слишком болен для перехода.
— Я пойду со своей армией, — упрямо отрезал Октавиан.
Антоний хлопнул себя по бедру, нахмурился.
— У нас восемнадцать легионов здесь и в Аполлонии. Пять менее опытных останутся охранять Западную Македонию. Три в Аполлонии, два здесь. Тебе будет кем командовать, Октавиан.
— Ты хочешь сказать, что охраной займутся мои легионы.
— Если твои самые неопытные, то да, — огрызнулся Антоний.
— Значит, тринадцать маршевых легионов составят восемь твоих и пять моих. Тогда четыре легиона Норбана, идущие впереди, будут моими, — сказал Октавиан. — У тебя большинство.
Антоний издал короткий лающий смешок.
— Это самая странная война из всех войн! Две армии против двух армий. Я слышал, что Брут и Кассий ладят не лучше нашего.
— При двух командирах с одинаковыми правами всегда так выходит, Антоний. Надо соблюдать равенство. Чуть больше, чуть меньше, но без ощутимого перевеса. Когда ты планируешь выйти?
— Через рыночный интервал. А через шесть дней после меня выйдешь ты.
— Как у нас с провиантом? Сколько зерна?
— Хватит, но не для долгой войны, ибо ни в Греции, ни в Македонии мы ничего не достанем. И там и там шаром покати. Эти края ждет голод.
— Тогда, — задумчиво сказал Октавиан, — Бруту и Кассию надо вести с нами войну методом Фабия, так? Избегать решительного сражения и просто ждать, когда мы вконец отощаем и вымрем.
— Именно. Поэтому мы навяжем сражение, одержим верх и будем есть их запасы.
Короткий кивок — и Антоний ушел.
Октавиан перевернул письмо, оглядел воск. Печать Марцелла-младшего. Странно. Зачем бы зятю писать ему? Вдруг в голове мелькнуло: Октавия! Ведь ей пора рожать второго ребенка. Нет-нет, только бы не она! О Октавия!
Письмо было от Октавии.
Ты будешь счастлив узнать, дорогой братик, что я родила красивого, здорового мальчика. Роды были легкие, и я чувствую себя хорошо.
А теперь, мой маленький Гай, приготовься к другому. Муж говорит, что сообщить эту новость должна тебе я, прежде чем это сделает кто-нибудь, кто любит тебя меньше. Я знаю, маме самой следовало бы тебе написать, но она не напишет. Она сознает свой позор, хотя это, возможно, и не такой уж позор, а просто несчастье, но я все равно люблю ее, как и любила.
Мы оба знаем, что наш сводный брат Луций был влюблен в маму с тех самых пор, как она вышла замуж за Филиппа. Но она или решила не обращать на это внимания, или действительно не обращала. Конечно, ей не в чем себя упрекнуть за все годы брака с Филиппом. Но после его смерти в самые тяжелые для нее дни мы как то не поддержали ее, а Луций всегда был с ней рядом. Ты постоянно занимался делами, уезжал, приезжал, а я сидела с малышкой Марцеллой и снова ждала ребенка, поэтому… нет, признаю, это я виновата во всем. Я была недостаточно внимательна к ней. Вот почему случилось то, что случилось. Я была невнимательна. Да, виновата лишь я.
Короче, мама беременна от Луция, и они поженились.
Октавиан выронил письмо, чувствуя ужасное онемение в челюстях, рот растянулся в гримасе омерзения, стыда, гнева, муки. Племянница Цезаря чуть лучше шлюхи. Племянница Цезаря! Мать его божественного сына!
Читай до конца, Цезарь. Закончи чтение и поставь точку.
В свои сорок пять она ничего не заметила, дорогой братик, а когда заметила, скандала было уже не избежать. Естественно, Луций тут же предложил ей выйти за него. Они все равно планировали пожениться, когда ее траур закончится. Свадьба была вчера, прошла очень тихо. Наш дорогой Луций Цезарь отнесся к ним очень по-доброму, но, хотя его dignitas не пострадало в глазах его друзей, женщины не проявили подобного понимания. Те, что «правят Римом», если ты знаешь, что я имею в виду. Сплетни идут очень злые. И больше всего, говорит мой муж, из-за твоего высокого положения.
Мама и Луций уехали жить на виллу в Мизенах, в Рим они не возвратятся. Я пишу тебе в надежде, что ты поймешь, как поняла недавно и я, что такие вещи случаются, и что в них нет безнравственной подоплеки. Как я могу не любить маму, когда она всегда была для нас всем, чем должна быть мать? И всем, чем должна быть римская матрона.
Напишешь ли ты ей, маленький Гай, и скажешь ли, что ты любишь ее и понимаешь?
Вошедший позднее Агриппа увидел, что Октавиан полулежит на кушетке с мокрым от слез лицом и у него снова приступ астмы.
— Цезарь! Что случилось?
— Письмо от Октавии. Моя мать умерла.
В сентябре Брут и Кассий пошли от Меланского залива на запад, не ожидая встречи с армиями триумвиров до самой Македонии. Скорее всего, те стоят где-то между Фессалоникой и Пеллой. Кассий настаивал, что в такую ужасную засуху враг восточнее Фессалоники не пойдет, ибо, сделав это, он недопустимо удлинит свои линии снабжения при полном господстве освободителей на воде.
