– С ним? На неделю? – Карпентер смятенно моргал на свету. – Куда отправиться?
– В Голландию, – ответил старик. – Я собираюсь увидеться с Вильгельмом Оранским.
События лета 1688 года явились водоразделом в английской истории, но называть их Славной революцией ошибочно. Революции, равно как и ничего славного во всем, что случилось, не было.
Когда воскресным днем 10 июня король английский Яков II объявил удивленному миру о том, что его супруга произвела наконец на свет наследника, верные англичане попали в затруднительное положение. Если ребенок выживет, а все доклады гласили, что он здоров, то унаследует трон. И будет, несомненно, католиком.
«Но мы согласились на Якова лишь потому, что видели следующими Вильгельма и Мэри», – возразили добрые протестанты. В действительности задолго до этого некоторые из них, встревоженные особенно, тайно сошлись с Вильгельмом Оранским и предложили хотя бы заставить тестя умерить его папистские аппетиты, но осторожный голландец предпочел не вмешиваться. Однако этот младенец спутал все карты.
Для лорда Сент-Джеймса, уже потрясенного откровениями Обиджойфула и сражавшегося с собственной совестью в поисках выхода, это известие явилось ударом. А для других, не столь лояльных, – призывом к оружию. Виги пришли в отвращение, тори, чьих семерых англиканских епископов только что заточили в Тауэр, всерьез переполошились. И в Голландию отправились и другие, не один лорд Сент-Джеймс. К концу месяца именитые люди послали Уильяму приглашение: «Если вам дорого Английское королевство, то лучше заполучить его сейчас».
Что бы ни стряслось – как было Джулиусу сойти с тропы верности, которой он шел по праву рождения, и предать короля, даже сделавшего его графом? Разве не стало бы это демаршем против всего, за что он ратовал? Но столь же глубоко укоренилось в нем другое предписание, полученное восемьдесят лет назад от отца. Правило, в конечном счете перевесившее прочее: «Никакого папства».
Но что действительно поразило англичан и заставило лорда Сент-Джеймса и Мередита скептически переглянуться, так это тот факт, что ребенок – католик и наследный принц – вообще родился. Здоровый мальчик после сплошных выкидышей? Родившийся на месяц раньше срока?
– Вот что я вам скажу, – произнес лорд Сент-Джеймс по-прежнему озадаченному Обиджойфулу, пока их судно одолевало протяженный эстуарий Темзы. – Я думаю, что у королевы случился выкидыш и ребенка подменили. Мередит считает так же.
Как и большинство англичан. История медицины заключила, что ребенок мог быть и законным, но в 1688 году, когда протестантская Англия обратилась к Вильгельму Оранскому, повсюду говорилось, что католическое дитя вообще не имело права престолонаследования. В итоге сошлись на том, что ребенка пронесли в грелке.
Осторожный Вильгельм не спешил. 5 ноября он высадился на юго-западе Англии. Яков перебрался в Солсбери. В северных областях предпочли Вильгельма; Яков колебался. Затем на сторону Вильгельма перешел доблестный Джон Черчилль, лучший генерал Якова; Вильгельм же медленно продвигался к Лондону, и Яков бежал. К январю собрался парламент; он постановил, что, коль скоро Яков исчез, его следует низложить, и, поторговавшись об условиях, предложили корону совместно Вильгельму и Мэри. Вот эту череду далеких от героизма событий и назвали Славной революцией.
Тем не менее произошедшее действительно стало великим водоразделом, ибо религиозные и политические споры, терзавшие Англию свыше столетия, надолго разрешились. Католическая церковь потерпела сокрушительное и окончательное поражение. Вильгельму и Мэри – Марии, – если у них не будет детей, должна была наследовать сестра Марии, протестантка Анна. Католических потомков Якова полностью исключили из числа претендентов на престол. Главное же то, что впредь ни один католик, ни даже лицо, состоящее в браке с католиком, не будет вправе занять английский трон. Что касалось обычных католиков, их обложили дополнительным налогом и полностью лишили возможности поступать на государственную службу.
С большинства государственных должностей изгнали и пуритан, но те были свободны исповедовать свою веру. Мария не теряла надежды включить их в некую расширенную Англиканскую церковь.
Политический аспект договора оказался тоньше, но имел глубокое значение. Хотя парламент заявил, что лишь восстанавливает старые права, это было не так. Парламенту предстояло собираться через регулярные интервалы – так гласил закон. Мобилизация теперь невозможна без его разрешения. Гарантировалась свобода слова. И, как вскоре выяснилось, парламент с тех пор всегда старался держать короля на голодном денежном пайке, тем самым подчиняя своей воле. Попытки Стюартов обустроить Англию по французскому образцу и превратить в абсолютную монархию провалились. Парламент, выигравший гражданскую войну, в конечном счете выиграл и мир.
Мелким политическим изменением, которое мало кто заметил в Вестминстере, было то, что старый граф Сент-Джеймс, всегда – Бог свидетель – остававшийся тори, начал голосовать с вигами. Он удивил их заявлением, что отныне считает королей подчиненными парламенту. Но так и не объяснил почему.
Сэр Джулиус мудро рассудил, что тайну предательства Карла II нужно надежно похоронить.
– Добра не жди, если это всплывет, – сказал он Мередиту.
Не возражал против этого и Обиджойфул, благо Якова с его наследниками-католиками больше не было. Небывалый предательский договор, действительно заключенный между английским королем Стюартом и его родственником, королем Франции, хранился в тайне еще сто лет.
Одно было очевидно: не осталось ни малейшего шанса на то, чтобы английские монархи формировали опасные альянсы с католическими странами Европы. У англичан и голландцев появился общий король, кальвинистский и протестантский, заклятым врагом которого был французский король Людовик XIV. Гугеноты вроде Пенни могли быть уверены в надежности островного убежища. Что касается англичан, то хотя торговая конкуренция продолжалась, голландцы стали их союзниками. У стран было много общего. Их языки схожи, и одному Богу известно, сколько англичан происходило от их соседей-фламандцев. Общим врагом на протяжении всей Реформации была католическая Испания. Англичане восхищались голландскими мастерами и живописцами, переняли от них слова «мольберт», «пейзаж» и «натюрморт». Английские матросы, служившие на голландских кораблях, бодро сыпали другими: «шкипер», «яхта» и «контрабандист». Скажи король Вильгельм своим английским подданным, что голландским братьям угрожает папистская Франция, они бы с готовностью помогли отстоять протестантскую веру.
Граф Сент-Джеймс дожил до лет весьма преклонных. В 1693 году ему исполнилось девяносто. Он передвигался с трудом, но оставался в здравом рассудке. Не знал он и одиночества, так как, помимо детей и внуков, к нему стекались гости, стремившиеся поговорить с человеком, родившимся в последний день правления доброй королевы Бесс. От Порохового заговора до Славной революции! «Он все повидал», – говорили о нем. И в 1694-м, в последний год его жизни, ему было дозволено увидеть еще одно.
После долгих дискуссий лондонский Сити обзавелся тогда новым учреждением. Это был акционерный банк, финансировавшийся рядом видных лондонских торговцев. Его задача заключалась в денежном обеспечении долгосрочного государственного долга посредством выпуска облигаций с выплатой процентов. Он был назван Банком Лондона.
– А я говорил об этом первому королю Карлу, – втолковывал граф посетителям. – Но он не послушался. Возможно, и к лучшему, – заключал он теперь с улыбкой.
Кроме того, ему доставляло огромное удовольствие то, что новый банк расположится в канцеляриях восстановленного на Чипсайде Мерсерс-Холла. «Наша семейная ливрейная компания», – заметил он гордо. И мог бы с полным правом добавить, что выбором места новое учреждение, которое вскоре стало называться Банком не только Лондона, но и Англии, утверждалось на той самой пяди земли, где когда-то стоял родной дом Томаса Бекета, святого лондонского мученика.
Через два месяца после основания Банка Англии Джулиус почил в бозе. Это произошло на рассвете, тихо и мирно. Он не дожил года до небольшого события, которое тоже доставило бы ему удовольствие. Ричард Мередит, как и его отец, женился поздно, но удачно, и в 1695 году был награжден сыном.
Дождливым утром месяцем позже Мередита навестил Юджин Пенни.
Гугенот явился с подарком в маленьком футляре, который открыл с явной гордостью. Мередит увидел красивые серебряные часы. Но когда Пенни извлек их, священник отметил в них что-то необычное.
Пенни снял очки, тщательно протер и улыбнулся.
– Смотрите, – пригласил он, подцепил мизинцем крышку и принялся объяснять устройство.
Томпион Лондонский вот уже двадцать лет мастерил часы с волосковой пружиной, но теперь великий часовщик их усовершенствовал, и это вывело лондонское часовое дело на первое место в Европе. Крошечный механизм, на который указывал Пенни и который назывался цилиндровым ходом, придал портативным часам важнейшее свойство: все шестерни расположились горизонтально, часы стали плоскими, их можно было положить в карман.
