Аббат молча вскинул глаза на Антуана, посмотрел на него, потупился и проговорил четко, с холодной усмешкой:
— Ну, ниже уж спуститься некуда…
Потом поднялся и застегнул свое пальто на ватной подкладке.
— Простите меня, господин аббат, за все, что я тут наговорил, — сказал Антуан в порыве искреннего раскаяния. — Такие разговоры никогда ни к чему не приводят: только оскорбляют собеседника. Сам не знаю, что это меня нынче так разобрало.
Теперь оба стояли. Аббат печально глядел на Антуана.
— Вы говорили со мной свободно, как с другом. И за это я вам, во всяком случаю, благодарен.
Он явно собирался добавить еще что-то, но запнулся. Поезд остановился у дебаркадера.
— Хотите, я довезу вас в машине? — предложил Антуан уже совсем иным тоном.
— Буду очень рад…
Сидя в такси, Антуан, уже вновь втянутый в круг той сложной жизни, которая поджидала его, озабоченно молчал. Молчал и его спутник; казалось, он о чем-то размышляет.
Но когда они переехали Сену, аббат наклонился к Антуану.
— Вам сколько… лет? Тридцать?
— Скоро тридцать два.
— Вы еще молоды… Вот увидите… другие тоже в конце концов поняли! Наступит и ваш черед. Бывают в жизни человека такие часы, когда уже нельзя обойтись без бога. И среди них один самый страшный час: последний час…
«Да, — подумал Антуан, — этот страх перед смертью… который тяжким грузом лежит на каждом цивилизованном европейце. Таким тяжким, что в той или иной мере портит вкус к жизни…»
Священник хотел было намекнуть на кончину Оскара Тибо, но спохватился.
— Вы представляете себе, что это значит, — сказал он, — прийти, не веря в бога, к рубежу вечности, не видя на другом ее берегу нашего всемогущего и всемилостивого отца, простирающего к нам руки? Умереть в полном мраке, без единого проблеска надежды!
— Это, господин аббат, я знаю так же хорошо, как и вы, — живо отозвался Антуан (он тоже подумал о смерти отца). — Мое ремесло, — продолжал он после минутного колебания, — мое ремесло, так же, как и ваше, заключается в том, чтобы оказывать помощь агонизирующим. Думаю, я видел больше, чем видели вы, умирающих атеистов и сохранил такие жестокие воспоминания, что с удовольствием делал бы моим больным in extremis [82] впрыскивание веры. Я не принадлежу к числу тех, кто относится с чисто мистическим уважением к стоицизму, проявляемому в последние часы; скажу, не стыдясь; лично я хотел бы в эту минуту обрести утешение и уверенность. И я боюсь конца без надежды так же, как агонии без морфия.
Он почувствовал прикосновение к своей руке трепетной руки аббата. Очевидно, священник решил принять это нечаянное признание за благой знак.
— Да, да, — подхватил он, сжимая руку Антуана с пылом, близким к благодарности. — Так вот, поверьте мне: не закрывайте всех дверей перед Утешителем, в котором вы, как и все мы прочие, рано или поздно ощутите нужду. Я хочу сказать, не отказывайтесь от молитвы.
— От молитвы? — переспросил Антуан, тряхнув головой. — От этого бессмысленного призыва… к кому? К этому весьма проблематичному Порядку? К этому слепому, немому и ко всему равнодушному Порядку?
— Не важно, не важно… Пускай «бессмысленный призыв». Поверьте мне! В какую бы временную форму ни отлилась в конце концов ваша мысль, каково бы ни было, вопреки всем феноменам, даже самое смутное представление о Порядке, о Законе, как вспышкой молнии прорезающее ваше сознание, — вы должны наперекор всему обращаться к нему и молиться! Заклинаю вас, — лучше любое, чем похоронить себя в вашем одиночестве! Поддерживайте связь, найдите мыслимый для вас общий язык с вечностью, даже если вы не установите этой связи, даже если, по видимости, это будет лишь монолог! Это будет лишь кажущийся монолог!.. Даже если это будет неохватный мрак, безличность, неразрешимая загадка, все равно молитесь ей! Молитесь Непознаваемому. Но молитесь. Не отказывайтесь от этого «бессмысленного призыва», ибо на этот ваш призыв будет дан ответ, и в один прекрасный день вы познаете внутреннюю тишину, чудо успокоения…
Антуан ничего не ответил.
«Глухая стена…» — подумалось ему.
Но, чувствуя, что священник взволнован до крайности, он решил молчать, а главное, не сказать ничего такого, что могло бы еще сильнее задеть собеседника.
Впрочем, они уже катили по улице Гренель.
Такси остановилось.
Аббат Векар взял Антуана за руку и пожал ее, но прежде чем выйти из машины, нагнулся в темноте и пробормотал взволнованным голосом:
— Католическая религия — это нечто совсем иное, поверьте мне, друг мой. Она куда больше, гораздо больше того, о чем вам доныне дано было лишь смутно догадываться…
Мысль о написании романа «Семья Тибо» возникла у Роже Мартен дю Гара в январе 1920 года, о чем свидетельствует запись в его «Воспоминаниях»: «Меня захватила идея написать историю двух братьев, двух совершенно различных и разнонаправленных характеров, но людей, отмеченных существенным, хотя и едва ощутимым сходством… Эта идея давала мне возможность выразить разом две противоречащие друг другу тенденции моей собственной натуры: инстинкт независимости, бегства, бунта, отказа от всякого конформизма — и инстинкт упорядоченности, меры, отказа от крайностей, — именно те свойства, которые были мною унаследованы».
Весной 1920 года, в фамильном доме в Верже-д’Оржи. Мартен дю Гар в течение нескольких недель создает полный и тщательно отработанный план всего романа «Семья Тибо». Он составляет огромную картотеку, в которой на отдельные карточки им записываются как основные черты характеров и поступки героев, так и наиболее важные события, звенья движения общего сюжета. В одну комнату были снесены все столы, имевшиеся в доме, и на них Мартен дю Гар разложил свои записи соответственно хронологии событий. «Ни строчки из романа еще не было написано, а он весь был здесь, у меня перед глазами», — писал Мартен дю Гар в «Воспоминаниях».
В июне 1920 года писатель переезжает в Клермон, городок, расположенный в часе езды от Парижа, и там в полном уединении пишет четыре книги первого тома «Семьи Тибо».
Серая тетрадь. Эта первая часть романа была написана к декабрю 1920 года и опубликована в апреле 1922 года в издательстве Гастона Галлимара, с которым Мартен дю Гара связывала многолетняя и прочная дружба. Многие эпизоды «Серой тетради» находятся в несомненной связи с детскими впечатлениями Мартен дю Гара. Даже само название напоминает об одном из значительных обстоятельств его детства. В «Воспоминаниях» мы находим следующую запись: «Нередко мальчик на пороге возмужания встречает в один прекрасный день соученика или старшеклассника, чьи вкрадчивые слова, как некая червоточина, проникают в его сознание. Маленький сосед по даче сыграл для меня эту роль обольстителя, когда мне было девять или десять лет… Он был года на два старше меня. Этот ученик шестого класса писал трагедии в стихах». Далее Мартен дю Гар вспоминает, как в каникулы он переписывал в «толстую серую тетрадь» сочинения своего друга, которые остались в его памяти на всю жизнь. Строки из них, приводимые в «Воспоминаниях», напоминают сочинения Жака Тибо, о которых идет речь в «Серой тетради». Мезон-Лаффит, дачный пригород Парижа, в котором сосредоточены многие сцены романа, также связан с детством Мартен дю Гара, который несколько раз проводил там школьные каникулы. «Католический лицей» очень напоминает «Школу Фенелона», где до пятого класса учился Мартен дю Гар. В «Серой тетради» можно найти и другие биографические совпадения, однако они претерпевали в процессе творчества весьма сложный переплав. Так, образ Даниэля несет в себе черты детского друга Мартен дю Гара, но, несомненно, связан и со «взрослыми» отношениями писателя с Андре Жидом, которые сам Мартен дю Гар определял как «дружбу-вражду». Многое из того, что говорит в романе Даниэль, внутреннее его несходство с Жаком, происхождение из пуританской семьи — все это восходит к облику Андре Жида. Не случайно настольной книгой Даниэля становится один из его романов.
Исправительная колония. Написана к февралю 1921 года, опубликована в мае 1922 года. Первые две книги цикла были прочитаны издателю Гастону Галлимару, и одно из его замечаний Мартен дю Гар записал в «Воспоминаниях»: «Гастон Галлимар, прослушав «Серую тетрадь» и «Исправительную колонию», сказал: «Зачем так отрабатывать стиль?.. Предоставь другим эти замысловатости, синтаксические вольности, погоню за редкими эпитетами… удовольствуйся стилем ясным, обнаженным, точным, который не бросается в глаза…» За этой записью следует другая: «После посещения Галлимара я пересмотрел рукопись «Серой тетради» и «Исправительной колонии». И во многом учел его мудрые предостережения в дальнейшем».
