Смерть сына Кербалай Исмаила была ужасной — ему отрезали нос и уши, выкололи глаза.
В эти страшные для Кербалай Исмаила дни на помощь ему пришел только Абасгулубек. После долгих переговоров, неоднократных поездок в село Чимен он наконец добился, чтобы ему выдали труп Ядуллы. После случившегося все говорили, что Кербалай Исмаил больше никогда не будет ворошить золу. «Смерть Ядуллы сломила меня. Я сам виноват в случившемся. Это — божья кара за все то, что я совершил».
Да, похоже, несчастье сломило его, согнуло, он стал словно меньше ростом.
— Я так обязан тебе, Абасгулубек, что, если даже сто лет буду твоим слугой, все равно мне не сквитаться, — говорил он в те горестные дни.
Обо всем этом Абасгулубек рассказал Шабанзаде. Папироса, с которой он забыл стряхнуть пепел, все еще была зажата в его пальцах.
— Так, — сказал Шабанзаде, возвращая Абасгулубека из тревожных дней восемнадцатого года в сегодняшний день. — В то время ты сделал для него добро. Сделай и теперь. Ведь он висит над пропастью. Ты не дашь ему упасть и разбиться. Он послушает твоих советов.
— Хорошо, предположим, он прислушается к голосу разума, сложит оружие. Чем все это для него кончится? Его арестуют? Я не стану ему лгать.
— На этот счет указаний нет. Но думаю, что, если он не тронул колхозных активистов, ему ничего не грозит. И потом, многое зависит от того, как он поведет себя в будущем.
— Мне нужно твердое слово.
— Мы гарантируем ему свободу.
— Так.
...Он станет думать, что вышел на прогулку, просто на охоту. Ведь раньше он не раз охотился в горах над Карабагларом. Однажды он сидел в засаде вместе с Кербалаем, поджидая горных козлов. В кустах мелькнула тень, и тотчас грянул выстрел пятизарядного ружья. Наутро в ущелье нашли дикую кошку, убитую точным выстрелом в голову.
— Когда мелькнула тень, я подумал, что в ваших горах появились тигры, Кербалай, — сказал он хозяину дома.
— Наши тигры двуноги, — не преминул прихвастнуть Кербалай Исмаил. — В этих горах есть такие тигры, как Гамло.
— Что же, может быть. Но мне встретилась дикая кошка, — сдержанно ответил Абасгулубек.
...Голос Шабанзаде вновь вывел его из раздумий.
— Значит, согласен. Я считаю — кроме тебя, никто не справится с этим заданием.
Когда Шабанзаде говорил это, Абасгулубек думал о том, что должен спасти людей от беды, нависшей над ними, успокоить разыгравшиеся страсти.
«Удивительный человек Абасгулубек, — думал Шабанзаде. — Как он отказывался, когда его направляли на стройку. Говорил: не справлюсь, опозорю свое доброе имя. С трудом удалось уломать. У Кербалай Исмаила его подстерегает смертельная опасность. А он не колеблется. Удивительный человек».
— У меня есть предложение, — Шабанзаде поднялся над столом. Зажег папиросу, прошелся по комнате. — Я решил послать имеете с тобой Халила, ты не против? Рекомендовать его не надо. Руководитель передового хозяйства, активный работник.
Абасгулубек отставил в сторону стакан.
— Ты еще просишь моего согласия?! Халил мне друг и брат. Через многое мы прошли вместе.
— Подготовьтесь, пойдете в горы, как только приедет товарищ из города.
Долго ли готовиться?.. Заряжу винтовку, возьму маузер — вот и все приготовления.
Шабанзаде как бы невзначай бросил, что придется идти без оружия... Абасгулубек, не зная, что сказать, только пожал плечами...
На другой день в том же кабинете произошел следующий разговор. Шабанзаде вложил в замок сейфа ключ и, нажав кнопку позади сейфа, открыл дверцу. Повернулся лицом к Абасгулубеку. Сейф с открытой дверцей темнел за его спиной, как грот в скале.
— Товарищ Шадлинский, партийный билет...
— Что?
— Таков порядок. Когда коммунист отправляется на опасное задание, свой билет он оставляет в партийном комитете. Мы не можем нарушать Устав.
Абасгулубеку стало не по себе от этих слов. Он растерянно глядел на секретаря. Ему доверили этот билет. Вот уже столько лет он носит его на груди. Никто из близких не видел этого билета. Даже Халилу не показывал.
— Мы потеряли доверие?
Шабанзаде предполагал, что предложение о сдаче билета вызовет недовольство, но что разговор примет такой оборот, он не ожидал.
— Если бы вам не доверяли, партия не поручила бы это задание. Порядок есть порядок. Вы можете попасть в трудное положение, можете потерять билет, как же тогда быть?
— Билеты могут попасть в руки врагов только через наши трупы, — сказал Халил.
— Но ведь могут? Это ты сам подтверждаешь. Поэтому мы будем хранить их здесь.
Шабанзаде протянул руку в темноту сейфа и вытащил оттуда книжицу в ярко-красной обложке.
— Это мой партийный билет. И ваши тоже будут в сохранности.
— С билетами и без билетов мы всегда останемся большевиками. Это хорошо знает и Кербалай Исмаил. Но все же это мне не нравится. Нам вы доверяете и направляете туда, а билеты...
После этих слов Абасгулубек вытащил из нагрудного кармана завернутый в шелковый платок билет и положил на стол Шабанзаде.
Халил поступил точно так же. Оба они проделали это нехотя, с явной обидой...
***
Позади дымили пять тысяч труб домов Большого Веди. На холме справа то тут, то там желтели надгробные камни. Три всадника ехали по дороге, проходившей через кладбище. Впереди Талыбов — прибывший из города, человек в кожанке. Абасгулубек не мог подавить недовольства, вызванного присутствием этого человека. Поведение приезжего, который, боясь снега, надел черные очки, раздражало его. Абасгулубеку вообще не нравилось, когда в дело, за которое он взялся, встревал кто-то другой.
Шабанзаде представил их Талыбову. «Надежные, смелые люди. На них вы можете полностью положиться. Что же касается переговоров, первое слово за вами. Рекомендую прислушаться к их советам, от этого только выиграет дело».
...Дорога спустилась в ущелье. Они переехали реку, скованную льдом; дальше дорога петляла вдоль обрыва и наконец вывела их на широкую равнину.
Всадники ехали молча. Когда человек идет навстречу опасности, он, хочет того или нет, уходит в себя.
Халил продел уздечку через луку седла. Крупный, белый в серых яблоках конь шел иноходью. На лице его хозяина была усталость. В черных пышных усах застряла рисинка — незадолго до этого они ели плов в доме Абасгулубека. К себе он забежал буквально на минуту, чтобы накормить коня и предупредить жену. Домашние приготовились спать. Они лежали полукругом, упираясь пятками в еще не остывший тендир. Когда он вошел, дочка и сын встали. Младенец, лежавший в люльке, потер кулачками глаза, зевнул и заплакал. Лицо его сделалось малиновым. Жена взяла ребенка на руки и дала ему грудь. Халил опустился на коврик рядом с ней.
— Я уезжаю.
Он попытался сказать это как можно более спокойным и бесстрастным голосом, чтобы не волновать и не испугать ее.
— Куда?
— К Кербалай Исмаилу.
— Куда?! А сколько вас едет?
Младенец был неспокоен. Его крик заглушал их голоса, но женщина, казалось, не слышала плача.
— Трое.
Не знай она характера мужа, бросилась бы в ноги, умоляла: «Не уезжай, Халил!» Но она понимала, что это не поможет.
— Кто твои спутники?
— Абасгулубек и еще один товарищ, из города.
«Абасгулубек»... Она услышала только это имя. Оно вселяло в сердце веру и спокойствие, и она не расслышала конца фразы.
Так отчего же ты тревожишься?
Он и сам не мог понять, отчего расстроен. Подобно туче, приплывшей бог весть откуда и накрывшей вершину горы, в его сердце тихо вкралась печаль.
Он отвернул борт пиджака и стал отвинчивать железный винт, на котором держался орден. Несколько раз подкинул орден в руке, словно взвешивая, затем наклонился и прикрепил его к одеяльцу новорожденного.
— Эй, мужчина, это я доверяю тебе, не потеряешь?
Женщина поднялась так резко, что ребёнок заплакал.
— Как же это, Халил?
Чтоб успокоить жену, он провел рукой по усам и громко засмеялся; смех получился неестественным и неуместным.
— Не вставай, простудишься. Я сейчас уйду. Так слушай же меня... Не вставай. Накройся. Не простуди ребенка. Да, чуть не забыл: мы вместе с Абасгулубеком придумали этому мужчине имя. Назовем Нариманом. Был такой школьный товарищ Абасгулубека, большой человек.
Он поднял ребенка, поглядел ему в лицо и отдал матери. Младенец снова заплакал. Еще с минуту Халил глядел на жену и ребенка, затем, не оборачиваясь, прошел к двери...
Халил замыкал группу. Когда-то эти земли, по которым они проезжают, принадлежали Абасгулубеку. Одним из первых в уезде он передал их государству. Теперь это колхозная земля. Халил собирается весной посеять на этих участках пшеницу. Надо будет посоветоваться с Абасгулубеком. Он дает дельный совет.
Талыбов привез с собой кипу газет. Некоторые из них были совсем желтые, подобно бумаге из-под гусениц шелкопряда, на других ясно обозначались складки. Но были и совсем свежие. В кабинете Шабанзаде, потрясая кипой газет, Талыбов говорил:
