Бабы, провожая молодняк, грузили их посудой, продуктами огородов, артельные мужики нагружали их шкурами, да мясом. Нагрузили две телеги, которые молодняк тащил вручную, тягая и толкая их с песнями и прибаутками. Тащили это всё ребятки на слияние двух рек, большой и малой, где на песчаной косе из года в год гуляли молодки с размахом и каждый раз, как в последний.
Именно в прошлом году Зорька была девками избрана за старшую. Кутырок одногодок, что на выдане было четверо, но выбрали именно её, потому что самая шустрая была, шебутная[7] и не раз с пацанами даже дралась и не всегда проигрывала, а в этот праздник, как раз именно за пацанами и нужен был глаз да глаз. К тому же их следовало строить, ими командовать, а это у Зорьки лучше всех получалось.
Погодка, правда, подвела. Мерзопакостно было. Мелкий, противный дождик моросил не переставая. Ветер с хоть и не сильный был, но лез под шкуры и до дрожи выхолаживал. Поэтому в первую очередь решили костёр запалить для обогрева, а уж потом приниматься за приготовления к празднику. Девки стали свои костры раскладывать, мёд да жрачку готовить. Пацаны на косе откопали от песка и мусора большую, плоскую каменюку, что как стол стояла на трёх камнях поменьше. Этот банный камень здесь был всегда. Просто по весне при половодье его топило и заносило илом, мусором, а яму под ним, где огонь разводили, сравнивало песком. Теперь, в первую очередь надо было привести его в нужное состояние и развести под ним огонь, чтоб начинал греться. После этого пацаны таскали жерди с брёвнами из леса, где всё это было аккуратно сложено ещё с прошлого года. Стали устанавливать и вязать большой, длинный шалаш. Дальше застелили его ветками ели, да ёлки. Осина уже облетела полностью, берёза и клён тоже листья сбрасывала, так что на этот раз пришлось обходиться только игольчатыми. Снаружи всё это строение завалили туровыми шкурами, да кабаньими, а внутри все стены и песок вдоль них шкурами мягкими, заячьими, лисьими, бобровыми. На место старшей постелили шкуру бера. Вот почему Зорька и вспомнила эти дни, навеяла ассоциация.
Командовать особо было не кем. Песчаная коса напоминала муравейник, где каждый муравей чётко знал, что ему делать. Девки сами как-то разделились по котлам, да вертелам. Никому не надо было объяснять, рассказывать, подсказывать. Они готовке пищи учились с малолетства, аж чуть ли не с посикух, поэтому всё знали и умели не хуже её самой. Она, конечно, прохаживаясь туда-сюда по импровизированной кухне с гордым и надменным видом, исключительно для значимости себя любимой и собственной важности, делала ничего не значащие замечания, на которые остальные плевать хотели, но помалкивали. Так же хаживала и по пацанским работам. В отличие от неё, их атаман Девятка, как и все трудился в поте лица, а может быть и больше. Пацаны тоже знали, кому что делать, и ходить над ними никакого резона не было. Атаман, с ближним кругом, занимался обустройством банного шалаша, самой сложной, трудоёмкой и ответственной работой. Ватажное «Мясо» таскали из леса берёзовый, поваленный сушняк, хотя сушняком его назвать было трудно, так как после затяжных осенних дождей этот сушняк было хоть выжимай. Один из ближников атамана по кличке Моська, был поставлен на колку этого сушняка-мокряка. Дубиной или топором, выделенным ему лично артелью, который он, тем не менее, применял редко, так как берёг и буквально трясся над ним, ломал стасканные из леса деревья на мелкие поленья, годные в костёр. Для общей бани поленья отбирались особо. Два пацанёнка, следившие за банным костром, таскали мокрые поленья внутрь и складывали их на плоский камень сушиться. Другая часть пацанят таскала с телег шкуры и шкурки.
Как только Зорька оказывалась возле Девятки, как тот бросал работу и принимал важную, напыщенную позу, которая соответствовала, как он считал, его положению атамана. И каждый раз между ними происходил примерно один и тот же диалог:
— Ну, как? — спрашивала она.
— Всё ладно, — отвечал он, — скоро управимся. А у вас?
— То ж ничё. Проголодались чё ль?
— А то.
— Потерпите.
И с этими словами не торопясь уходила на свой следующий круг обхода. Девятка, проводив её слабой ухмылкой, вновь брался за работу. Наконец, последняя шкура закрепилась на своё место, входной полог погрузил внутренности шалаша во мрак и внутри как-то сразу потеплело. Малышня пацанская, достаточно натаскав валежника, от безделья и голода начала хулиганить, пытаясь украдкой, что-нибудь стырить из съестного на кухне. То там, то сям стали слышны девичьи грозные окрики, гонявшие нерадивых воришек подальше от костров. К самому большому котлу с мясной кашей пацаны не лезли. Что там стащишь? Не будешь же из варева голыми руками куски вылавливать. Вертела тоже стороной обходили. Не оторвёшь, не укусишь. А вот Милёхе, младшей сестре Зорьки, не повезло. Она пекла лепёхи на масле. Пеклись они на стенках смазанного котла. Пеклись быстро. Она складывала готовые в большую плетёную корзину и накрывала их волчьей шкурой, от дождя и выветривания. Вот это-то и было основным предметом воровства мальчишек. Девченюха, по кличке Берёзка, лет восьми от роду, поставленная Милёхе в помощницы, больше занималась охраной и отгоном мелкого ворья, примерно её же возраста, которые пытались, во что бы то ни стало, стащить лепёху из корзины. Они, как мухи вокруг навоза, вертелись по кругу, всячески стараясь отвлечь внимание строгой охраны. Кто-то, с видом типа просто так, прохаживал мимо, как можно ближе, пытался обойти со стороны, кому-то срочно потребовалось с Берёзкой поговорить о чём-то очень важном и срочном, кто-то пробовал даже заползти по-пластунски с тыла. Но отважная охранительница сокровенного, всегда была на чеку и неприступна для разводных разговоров, быстра и глазаста для крадущихся. Её визгливый голосок с разухабистостью бывалой бабы, то и дело слышался над общим гулом.
— А ну, кыш, я сказала, шалупонь голозадая, — голосила она, — а ну, ползи обратно, червяк ты жопный.
Но, похоже, это только подзадоривало пацанов, и они всё активнее напирали на Берёзку. Наконец, пацаны просто её схватили и оттащили от корзины, и пока трое держали, четвёртый схватил пару горячих лепёх сверху и пустился бежать в лес. Девченюха визжала, как порося недорезанная, и только после того, как начала их с остервенением кусать за что попало, пацанва тоже завизжав и заголосив, бросили «зверюгу бешену». Отбежали, покричали, обозвали, как сумели и со всех ног рванули в лес, где ждала их желанная добыча. Этот шум привлёк всеобщее внимание, и Зорька поспешила к его источнику. Милёха и две девки, жарившие кабанчика по соседству, катались со смеху, до истерики, а Берёзка сидела на песке и громко рыдала, как турица не до доенная.
— Чё случилось? — стала пытать Зорька Милёху, стараясь быть, как можно суровей, но у неё это не очень получалось, так как смех девок заражал, и она то же, не желая того постепенно расплывалась в улыбке.
Ничего не добившись от истерично заходящейся сестры и вповалку валяющихся и держащихся за животы соседок, Зорька подошла к ревущей Берёзке.
— Чё случилось с тобой, Берёзка? Чё ты ревёшь как белуга?
Девка, не прекращая рёв, сквозь слёзы проголосила:
— Они… лепёхи… стырилииииии.
— Она их покусала! — сквозь безудержный смех прорезалась Милёха.
— Она их грызла и чавкала! — прокричала сквозь смех одна из валяющихся на земле соседок.
Последняя фраза вновь их повергла в очередной припадок истерического хохота.
— Во, дуры, — фыркнула Зорька, тем не менее, то же ухмыльнувшись и уже обращаясь с сидевшей на песке Берёзке, грозно велела, — ну к, вставай. Не ча на холодном сидеть, ты ж девка, никак. Вона садися на корзину со своими лепёхами и жопе тепло и лепёхи твои из-под тебя не стырят.
После чего старшая тряхнула за плечи ревущую, подняла и развернув лицом к корзине, легонько подтолкнула. Инцидент, как-то сразу затих. Берёзка, забравшись на корзину, размазывая по зарёванному личику сопли и слёзы, злобно посверкивая глазёнками, реветь перестала. Девки тоже отошли от смеха, утерев слёзы и отмахавшись руками, принялись за свои дела. Всё пошло своим чередом.
Наконец, всё было готово. Как по заказу прекратил накрапывать нудный дождик, и даже кое-где пробивалось солнышко, мутно, блекло, но показывалось. Настроение и так приподнятое, повысилось ещё больше, почти до состояния эйфории. Все расселись на натасканные брёвна и девки начали кормить работников. Сами также расселись, по привычке отдельно, своей кучкой, но это было только начало. В общем-то, так бывало каждый раз, из года в год. После того, как атаман Девятка, как старший из пацанов, с ковшом медовухи в руках, поздравил девок с праздником и предложил выпить за каждую, назвав всех до одной, не простецкой кликухой[8], а полным позывалом[9], все дружно встали и выпили. Тут же не успев закусить, девки завели весёлую песню-восхволялку[10] о Матери Сырой Земле, о всём бабьем племени, детей рожающим, да растящим. Пока девки пели, пацаны ели. После второй, да третьей среди пацанов пошёл говор. Языки расплелись, полегчали. Шутки, прибаутки, рассказики в виде слухов, да и просто выдумок и не всегда скромных, не при детях сказанных. Девки пацанов нагнали быстро. Вот только теперь гулянье начиналось по-настоящему.
