И желание царя было исполнено: после смерти Петра знатные вельможи провозгласили вдову царя русскою императрицею и решили, что она будет править государством.
— Ты знаешь, князь, — снова обратилась императрица к Меншикову, — что я давно уже хотела, чтобы мои родственники находились здесь, при мне… Тебе ведь известно, князь, что по рождению я такая же простая крестьянка, как и другие жители Дагобена… Там я родилась, там прошло мое раннее детство… В юные годы меня, по бедности отдали в семью лютеранского священника пастора Глюка. А когда русские войска заняли нашу Лифляндию, я с пастором попала в плен. Покойный мой великий супруг, царь Петр Алексеевич, отличил меня и сделал своею женою, сделал русскою царицею… Он мог выбрать себе в жены знатную принцессу, но предпочел меня и не посмотрел на то, что я родом простая крестьянка… И из крестьянки и пленницы я стала супругой государя. Став царицею, я не забыла, что у меня остались там, в деревне, бедные родственники. И вот я решила, чтобы они были привезены сюда… Но все это приходится делать тайком от людей, никто не должен пока знать, что у теперешней императрицы всероссийской есть родственники простые крестьяне… И так уже много люди болтают зря о моем происхождении… А если б их увезли открыто, весь Дагобен узнал бы, а за ними вся Лифляндия, а этого нельзя. Не хочу я этого… — заключила государыня, строго нахмурив свои черные брови.
— А теперь, — произнесла она после минутного раздумья, — прикажи, князь, дворцовому начальнику, чтобы он позаботился о наших пленниках… Пусть ничего не жалеет… Пусть нарядит их в роскошные платья и даст им полную свободу гулять по дворцу… Я увижусь с ними случайно, чтобы не испугать их как-нибудь… Ах князь! Радуется мое сердце… Ведь родные они мне, брата Карла жена и дети… Никого нет у меня ближе их на свете, князь!
На минуту глаза императрицы затуманились. Точно легкое облачко покрыло ее лицо. И вдруг снова оно озарилось чудной, ласковой улыбкой.
— Смотри же, князь, хорошенько распорядись насчет моих милых пленников, — произнесла государыня, протягивая князю руку для поцелуя. — Я хочу, чтобы роскошью невиданной и почетом окружили с этого дня и мальчиков, и их мать и чтобы воспитатели занялись ими, научили их, как надо вести себя в царском дворце и среди вельмож. Исполнишь это, Александр Данилович?
— Исполню, государыня, все в точности, согласно твоей воле, — почтительно кланяясь, ответил князь.
— И еще, — прибавила государыня, — скажи кому следует, что я обоих моих пленников решила сделать графами. Отныне они должны называться графами Скавронскими, а мать их — графинею. Понял, князь?
— Понял, государыня. Все будет исполнено, как ты приказать изволила, — и с новым низким поклоном светлейший князь Меншиков покинул кабинет императрицы.
* * *
— Нет! Что же это за пытка такая! Заперли в четырех стенах и морят нас, точно гусей на убой перед святками… Коли решили казнить, так уж пускай казнят, только бы скорее… А то нет сил сидеть здесь дольше, ожидать, — так сердитым голосом говорил двенадцатилетний Мартын Скавронский, бегая по большой светлой горнице, точно маленький львенок, запертый в клетку. Его мать сидела в углу на лавке, сложив руки.
С тех пор как ее с двумя ее сыновьями, увезли из Дагобена, она почти все время проводила в молитве, со страхом ожидая, что не сегодня завтра ее разлучат с ее детьми.
Из Дагобена всех троих повезли прямо в город Ригу, где начальник края, князь Репнин, велел их привести к себе.
— Вас зовут Мария Скавронская? — спросил он сухо.
— Да, — чуть слышно отвечала бедная крестьянка.
— А тебя — Мартын Скавронский? — спросил князь, обращаясь к старшему мальчику.
— Да, меня зовут Мартын Скавронский, а моего младшего брата — Иван Скавронский, и мы, — прибавил смело спрошенный, — никакой вины за собой не знаем и ни в чем не провинились… За что же нас увезли из Дагобена?
— Это вы узнаете в Петербурге, куда велела вас привезти сама императрица, — ответил князь Репнин. — Кстати, — прибавил он, — не помните ли, была у вашего отца сестра?
— Как же, была, только мы ее не помним… Она… — и Мартын хотел было еще что-то прибавить, но мать в испуге быстро подскочила к нему и закрыла ему рот рукою.
— Молчи, Мартын! — крикнула она. — Ты погубишь нас всех!..
Князь Репнин больше не расспрашивал. Он велел лишь в тот же день приготовить дорожную колымагу и приказал солдатам отвезти Марию Скавронскую и ее сыновей в Петербург под крепким караулом и по дороге не разговаривать с ними, не спрашивать их ни о чем.
Дорога длилась долго-долго, несмотря на то, что везде по пути уже знали, что по повелению самой царицы везут в Петербург каких-то крестьянских мальчиков и что сама императрица приказала, чтобы везли их как можно скорее.
Но вот они прибыли в Петербург. Их поместили в одной из отдаленных комнат дворца, поставив у дверей на страже чуть не целый десяток солдат.
Дни проходили за днями, но к ним никто не приходил, кроме старого, глухого привратника, приносившего им еду, и который на все вопросы отвечал: «Не слышу!»
С каждым днем сердце Марии Скавронской сжималось все более и более в страхе за участь ее детей, а голова была наполнена самыми тяжелыми и печальными мыслями. Бедная женщина уже решила, что не сегодня завтра и ее, и ее дорогих мальчиков поведут на казнь, хотя ровно никакой вины за собой не знала.
Как-то раз утром у дверей комнаты, в которой сидела Мария и ее сыновья, раздался легкий стук. Мария и ее младший сын вздрогнули и прижались друг к другу.
— Это уж, наверно, пришли за нами, чтобы вести нас на смерть! — сказал Мартын. — Но не бойся ничего, матушка. Мы с братом умрем, как честные, храбрые люди, — произнес он твердым голосом.
Дверь горницы, где находились оба мальчика и их мать, распахнулась, и, неслышно ступая по мягким коврам, вошел человек в нарядном, обшитом позументами немецком кафтане, в седом парике. У него было очень важное лицо. За ним двое людей, одетых точно так же, внесли огромный ящик и поставили его посреди комнаты.
При виде этих нарядных господ Мария Скавронская быстро встала со своего места и низко поклонилась им, по-крестьянски, в пояс. Сыновья ее последовали примеру матери. Каково же было их изумление, когда трое важных господ, выстроившись в ряд, отвесили и им в свою очередь такой низкий поклон, каким кланяются только очень знатным особам. Мария решила, что важные господа захотели посмеяться над бедными пленниками. Испуганная, она поклонилась еще ниже, чтобы как-нибудь умилостивить важных господ.
Люди в шитых кафтанах снова ответили новым поклоном и на этот раз еще более низким, таким низким, что их белые парики чуть-чуть что не коснулись пола.
* * *
Скавронская и ее сыновья стояли как громом пораженные. Они не знали, что подумать… Так издеваться над бедными пленниками! Это было ужасно! И, чтобы умилостивить своих мучителей, несчастная Мария начала отвешивать поклон за поклоном, все ниже и ниже, ни на минуту не останавливаясь, шепнув делать то же обоим сыновьям. Но, к ужасу крестьянки, вошедшие господа отвечали ей еще более низкими и почтительными поклонами.
Наконец Мария не выдержала.
— Добрые господа! — вскричала она голосом, в котором слышались рыдания. — Не издевайтесь надо мною, если в сердце вашем есть капля жалости ко мне и к моим несчастным сиротам. Если уже решено вести нас на казнь, то ведите нас, только не томите больше! Не смейтесь над нами, милостивые господа! — и она тяжело рухнула в ноги старшему из вельмож, как мысленно назвала людей в шитых кафтанах.
— На казнь!? Господь с тобою, матушка-графиня! — послышался над нею испуганный голос, и все трое людей в кафтанах со всех ног бросились поднимать ее с полу.
— Графиня? Какая графиня? — испуганно и растерянно прошептала Скавронская, оглядываясь во все стороны. — Где ты ее видишь, милостивый господин?
— Матушка, ваше сиятельство, вы-то сами и изволите быть графиней… а мы не господа, не извольте нас называть так… Мы только придворные лакеи и пришли по приказу его светлости князя Меншикова, служить их сиятельствам, молодым графчикам. К вам же сейчас явятся девушки-камеристки и проведут вас в ваши апартаменты! — сказал старший из людей, снова отвесив низкий поклон Скавронской.
На этот раз испуганная крестьянка даже не поклонилась ему в ответ. Страх на лице ее сменился самым крайним удивлением. Широко раскрытыми глазами смотрела она на троих странных господ в шитых золотом кафтанах и ничего не говорила.
В ту же минуту, как в сказке, появились две пышно одетые дамы, которые с глубокими реверансами и приседаниями подошли к Скавронской и почтительно поцеловали руку у растерявшейся вконец женщины.
— Ваше сиятельство! Не угодно ли следовать за нами? Мы покажем вам ваши апартаменты и оденем вас, как подобает вашему высокому званию.
