В четырнадцать лет отец женил Рюрика – роду нужны были воины, а Рюриковичам наследник, но дети не появлялись, несмотря на отвары целебных трав и недоуменные взгляды островитян. Для норманнской женщины в такой ситуации смерть была наилучшим исходом, и жена Рюрика вскоре умерла, недолго оплакиваемая в народе. Дети на острове стали рождаться все реже и реже, и старики решили, что жившему в полной замкнутости угасающему роду необходима новая свежая кровь. И вот тогда-то мы вернулись домой из очередного похода с тремя полонянками, предназначенными в жены Рюрику и его сводным братьям – Трувору и Синеусу, и одна из них, возможно, была из племени русов. Трудно сказать, почему выбор Рюрика, а к тому времени он имел право самостоятельно распоряжаться своей судьбой, пал именно на нее. Даже я видел здесь слепую случайность, каприз природы, а никак не первый шаг закономерной поступи нашего общего будущего.
Снега, как мы стали называть жену Рюрика, внешне была полной его противоположностью. Высокая, тугая как тетива лука, с длинными русыми волосами и голубыми неулыбающимися глазами, она не показывалась на людях ни одна, ни вместе с мужем, если это не диктовалось родовыми обычаями, и поэтому, когда их видели вместе, не проходило ощущение, что она чужая, не своя, и выбор Рюрика был его первой серьезной ошибкой. Снега и сама нисколько не стремилась к сближению и даже подчеркивала свою чужеродность, не пытаясь выучить наш язык и перенять наши обычаи. Она быстрее всех женщин разжигала костер, мясо, поджаренное на ее огне, было самое сочное и таяло во рту даже у беззубых старцев, а вода из ее кувшина всегда оказывалась прохладной и освежающей, но ее хозяйственные достоинства были лишь платой за хлеб и кров – не более и не менее, и чувствовали это многие, а не я один.
Теперь по утрам зеленые глаза Рюрика окутывал туман, а слова утрачивали свойственную им твердость и значимость – я понимал, что ночами он пытался растопить ледяное безразличие Снеги своей неутолимой нежностью, а она безропотно, раз за разом, уступала ему, но уступала как пленница, оставаясь холодной и чужой. Скоро стала заметна ее беременность, и появилась надежда, что ожидание ребенка, а тем более рожденный первенец сломят женское упорство.
Именно в то время я столкнулся с ней один на один у труднодоступного, расположенного в нежилой части острова источника пресной воды. Я часто приходил сюда, скрываясь от любопытных глаз, и размышлял о своем одиночестве в дружной варяжской семье, более всего страдая оттого, что никого не поражает ни тайна моего рождения, ни моя затянувшаяся молодость. О, как я был тогда глуп, сколько всего не понимал, сколько времени зря потратил на никчемные страдания и сомнения! И, хотя любые страдания – крылья одухотворенной души, а сомнения – пища для мудрости, мне до сих пор стыдно за мою беспомощную неопределенность во время жизни на острове в бездеятельном спокойствии и благополучии.
И Снега, как и я, очевидно, выбрала дальний родник в надежде не столкнуться здесь с женщинами, набиравшими прозрачную, чуть горьковатую от жестких примесей воду в объемные глиняные кувшины. Она не испугалась, встретившись со мной в безлюдном месте, а в ее безжизненных глазах даже мелькнули искорки интереса.
– Почему они считают тебя своим, но ты не такой, как они? – сразу же спросила она на нашем родном языке, но я поразился, прежде всего, точности и глубине ее вопроса.
И что я мог ей ответить, если сам постоянно мучался в поисках разгадки своей тайны.
– Не знаю, – с трудом выдавил я из себя, первый раз задерживая на ней свой изучающий взгляд.
Снега ни капли не смутилась, но искорки интереса потухли, и она снова стала отдаленной и чужой.
– Когда? – спросил я в свою очередь, упершись взглядом в округляющийся живот, пока совсем не портивший стройность и гибкость юного тела.
Она вскинула голову, и синева ее глаз прошила меня насквозь, а слова, произносимые громко по слогам, так их произносил и Рюрик, когда отдавал последние приказы перед сражением, до сих пор болью отзываются в моем закаленном сердце.
– Ничего не будет! Победитель получил тело, пища и кров оплачены – сильная рука ее встряхнула вместительным кувшином, – ничего больше не будет!
– Почему? Удел женщины – продолжать род человеческий, а Рюрик любит тебя!
– Я не могу родить война, который станет сражаться с моим народом, убивать моего отца и братьев, уводить в полон моих сестер и подруг!
– Но это будет и твой сын! – почему-то мы оба не сомневались, что должен родиться именно мальчик.
– Не смеши меня, – подобие улыбки исказило ее бледное лицо. – Ты же знаешь, если он будет – он будет варягом, а не русичем! Мое влияние на него улетучится, как только он возьмет в руки меч. А уж воином он станет на горе всем врагам вашего маленького племени! – нотки гордости прорвались сквозь отрешенность и тут же утонули в неженской решимости.
– Нет, ничего не будет! – повторила она, и синева ее глаз снова резанула меня не хуже вражеской сабли.
И что я мог сделать, когда сам не понимал ни своего предназначения, ни огромной роли случая в закономерностях жизненного водоворота.
А на следующий день я впервые увидел скупые слезы в зеленых глазах Рюрика. Он разбудил меня рано утром и повел на необитаемую сторону острова, туда, где под обрывистым берегом в тихую безветренную погоду из воды показывались острые наконечники рифов.
– Смотри – его рука чуть приподнялась, указывая на что-то вниз под обрыв, и тут же безвольно опустилась.
Я напряг зрение, хотя и так все понял, и увидел растерзанное тело Снеги, нанизанное на острие рифа.
– Я знаю, ты говорил с ней вчера и знаю, что ты не виновен в ее смерти, – Рюрик не смотрел мне в лицо, его слезы были неожиданны и для него самого, – никому не говори про нее, пусть она просто исчезнет и все.
Мы просидели у обрыва весь день, думая о своем. Я – о том, как велик духом народ, породивший такую женщину, и о том, сколько бед он навлечет на себя по собственной воле, не справившись с его порывами. О чем думал Рюрик, я не смел даже догадываться.
А внизу под обрывом на бледном лице отчетливо синели глаза несчастной Снеги, а может быть, это были соленые слезы временно отступившего от своей жертвы сурового моря.
Синеус, сводный брат Рюрика, обладал звериным чутьем, не подводившим его ни в безбрежных водах океана, ни в запутанных тропах франкской земли, ни в бескрайних просторах страны русов. Любая дорога, по которой он когда-либо шел, плыл или ехал, отпечатывалась у него в памяти безошибочно, и найти ее повторно для него было так же просто, как произнести дважды подряд одно и то же слово. Вот и теперь, не найдя свой родной остров и своих близких, мы полностью положились на его врожденный нечеловеческий нюх и работали веслами, не глядя ни на звезды, ни на очертания время от времени появляющихся берегов.
Мы, шестеро варягов, плыли к Олегу, надеясь на чудо – найти новую родину или хотя бы – новый дом, который надо было бы защищать и укреплять – больше мы ничего не умели и не желали.
И прибыли мы вовремя.
На месте когда-то сожженных деревянных построек выросло целое поселение, обнесенное уже не частоколом, а настоящими стенами, вокруг которых был вырыт и небольшой ров, с перекинутым через него деревянным настилом. Перед ним-то у внешнего края рва и кипел настоящий бой, исход которого был ясен – нападавшие обладали большим преимуществом, а сооружения внутри укрепления начинали заниматься огнем. Увидев драккар, причаливший в двух полетах стрелы от поселка, русичи продолжали сражение, хотя отнеслись к его прибытию по-разному: побеждающей стороне помощь была не нужна, и они, даже убедившись в нашей малочисленности, испытывая беспокойство, отрядили внушительный отряд, выдвинувшийся нам навстречу; защищавшимся же наше появление могло принести лишь определенную надежду – их положение и так было незавидным.
По приказу Рюрика мы сразу же ринулись вперед, впервые, наверное, забыв об осторожности. Преодолев половину расстояния, отдалявшего нас от противника, наблюдавшего за нами с оцепеневающим недоумением, мы вообще перешли на бег, несмотря на давящую усталость во всем теле от долговременных весельных трудов и на то, что враг находился на некотором возвышении. Дир, считавшийся из нас лучшим стрелком, по едва заметному кивку Рюрика остановился, и пустил в дело свой лук, а мы, сомкнув щиты, врезались в нестройные ряды изумленного отряда русичей.
