Наконец решившись, Мегабиз направился к покоям сестры.
Мягкий ковер, в котором утопали ноги, заглушал шаги, и Пармес не услышала, как вошел брат.
– Ты все грустишь? – окликнул сестру Мегабиз. – Мир вокруг залит солнечными лучами, а у тебя в покоях, как всегда, ночь.
Он отдернул занавеси.
Яркий дневной свет ослепил Пармес, она невольно зажмурилась.
– Запомни, жизнь продолжается, несмотря ни на что.
Пармес повернула к брату бледное лицо. Она по-прежнему была прекрасна. Бледность подчеркивала тонкую красоту, точеные черты, блеск роскошных, рано поседевших волос.
– Для всех, но не для меня, – тихо отозвалась она. – Мое сердце умерло вместе со Спитаменом.
Мегабиз, расположившись в кресле напротив сестры, сразу приступил к делу:
– Только крайняя необходимость заставила меня нарушить твой покой.
Пармес насторожилась.
– Царь Александр повелел немедленно доставить в Сузы Апаму.
Крик ужаса и отчаяния вырвался у Пармес. Она откинулась на спинку кресла со словами:
– Судьба ко мне беспощадна.
Из ее уст полились слова отчаяния:
– Ненавистный тиран… Подлый убийца… Когда же ты насытишься людскими страданиями?.. Я предчувствовала, что он отнимет у меня мое последнее сокровище!.. Боги, пошлите же наконец на него самую страшную кару!.. Уничтожьте весь его род и его самого!..
– Тише, тише, – испуганно замахал руками Мегабиз.
– Зачем ему понадобилась моя дочь?
– Апаму сватают Селевку, одному из военачальников царя. Многих знатных персиянок выдают за знатных македонян. Сам царь женится на дочери царя Дария Статире. Завтра я должен вместе с Апамой отправиться в Сузы.
– Завтра? – обреченно переспросила Пармес.
– Завтра, – подтвердил Мегабиз.
– Какая жестокая насмешка судьбы, – пробормотала Пармес. – Что будет с моей дочерью? Проклятый македонянин насладится ее юностью и забудет о ней, когда отправится в поход завоевывать вместе со своим царем новые земли.
Заметив в глазах сестры внезапно вспыхнувший гнев, которого он так опасался, Мегабиз начал осторожно убеждать ее:
– Ты обязана дать согласие. Не забывай обо мне, сестра. Из богатого и могущественного я могу превратиться в бедного и отверженного. Где тогда мы с тобой сможем укрыться?
– Лучше мне умереть с голоду, чем отдать Апаму на погибель, – упрямо произнесла Пармес. – Если бы мой муж был сейчас рядом, он никогда не допустил бы этой свадьбы.
– Твоего мужа нет уже более четырех лет. Времена изменились. Персы почитают царя Александра.
От услышанных слов ярость, охватившая Пармес, сдавила ей горло, мешая говорить.
– Почитают персы, предавшие своего царя Дария, – с трудом прошептала она.
Мегабиз поднялся с кресла, подошел к сестре и заглянул ей в глаза.
– Ты не имеешь права осуждать великого и всемогущего Александра. Подумай обо всем. Царь не терпит непослушания, а мы его подданные. Он страшен в гневе!
Пармес простонала:
– Пусть его гнев падет на меня! Только на меня!
– А вдруг прислужники царя из-за твоего отказа не пощадят и Апаму?
– Нет! Только не это!
Пармес посмотрела на брата. Ее глаза были полны слез и страха.
Тихим, успокаивающим голосом Мегабиз проговорил:
– Может быть, Апама обретет счастье. Поверь, юной девушке нелегко жить в уединении. Селевк один из особо приближенных к царю военачальников.
– Особо приближенных, – медленно повторила за братом Пармес.
Она покорно кивнула.
– Пусть слуги позовут Апаму.
– Ты поговоришь с дочерью с глазу на глаз?
– Да, я сама сообщу ей обо всем.
Видя состояние сестры, Мегабиз торопливо покинул ее покои.
Оставшись одна, Пармес почувствовала, как тоска сжала ее сердце. Завтра она останется совсем одна, завтра Мегабиз увезет Апаму в Сузы. Конечно, они расстанутся не навсегда, будут видеться время от времени. Но вдруг муж Апамы запретит ей свидания с матерью?
Девушка буквально впорхнула в комнату. Для Пармес ее появление было подобно яркому солнечному лучу. Дочь была удивительно хороша собой: высокая, тоненькая, с огромными, озорными и сияющими, словно звезды в ночи, глазами.
Когда Пармес взглянула на Апаму, лицо ее озарила улыбка. Несколько мгновений она с нежностью и восхищением смотрела на дочь, затем печально произнесла:
– А ведь мы могли бы жить счастливо и спокойно.
– Ты опять грустишь! – воскликнула Апама.
Она опустилась перед матерью на колени и крепко прижалась к ней. Пармес, гладя дочь по голове, прошептала:
– На празднике ты затмишь всех красавиц.
– На каком празднике? – не поняла Апама. – У нас скоро будет праздник? И будет много гостей?
Она села рядом с матерью и приготовилась слушать.
– Апама, я позвала тебя, чтобы многое поведать перед нашей долгой разлукой, – осторожно начала Пармес.
– Как! Ты уезжаешь, мама? – Дочь мгновенно расстроилась. – Ия останусь совсем одна? Это невозможно. Мы никогда прежде с тобой не расставались.
В голосе дочери было столько волнения, что сердце матери дрогнуло.
– Уезжаю не я, а ты. Завтра ты навсегда покинешь этот дом. Твой дядя увезет тебя в Сузы.
Апама побледнела.
– Зачем? Я не хочу покидать тебя. – На ее глазах появились слезы.
Обеими руками Пармес обняла дочь и медленно произнесла:
– По повелению царя Александра тебя сватают за македонянина. Многих знатных персиянок царь решил выдать замуж за знатных македонян.
– Но почему я должна ехать уже завтра? Почему так скоро?
– Такова царская воля. И мы обязаны ей подчиниться.
– Я буду очень тосковать по тебе, мама, – тихо и по-детски жалобно произнесла Апама. Она задумалась. – Но ведь македоняне убили моего отца. Я не хочу быть женой македонянина.
Ее мысли путались, в душе нарастало беспокойство.
Горестная морщина пересекла лоб Пармес. Она рассказала дочери о своих первых встречах со Спитаменом, о его бесстрашии и гордости. Все ее слова были вдохновлены любовью и нежностью. Потом она рассказала о рождении сыновей, о рождении Апамы и, наконец, о том, что пришлось перенести ей, жене и матери. Она ничего не скрывала, девушка слушала мать, не перебивая, не произнося ни слова.
– Ты помнишь лицо человека, который бросил к моим ногам голову твоего отца? – внезапно задала вопрос Пармес.
– Разве это лицо можно забыть? Я узнаю его среди тысячи других! Я ненавижу этого македонянина за то зло, которое он нам причинил.
Апама пыталась понять, почему мать именно сейчас напоминает ей о тех трагических днях.
– Если ты встретишь этого человека и узнаешь его, что ты сделаешь?
– Отомщу, – не задумываясь ответила Апама. – Чего бы мне это ни стоило.
Мать явно испытывала ее перед отъездом. Но зачем?
– Но есть еще один человек, – продолжала Пармес. – Его вина в тысячу раз тяжелее.
Слова матери все больше и больше вызывали в душе дочери смятение и тревогу.
– Кто же он?
– Царь Александр!
Апама вздрогнула от ужаса.
Мать неумолимо продолжала:
– Из-за злобы и алчности царя, возмечтавшего подчинить себе весь мир, погиб твой отец. Теперь по воле Александра знатных персиянок поведут на заклание, как жертвенных овец.
– Если бы я могла, я отомстила бы ему! – вырвалось у Апамы. – Но ведь он недосягаем.
Пармес словно ждала этих слов.
– Мстить надо не самой, а через верных людей. Хитро, не подвергая себя опасности.
Дочь впервые видела мать такой суровой. Прозрение было ужасным: Апама поняла, что Пармес выбрала ее орудием своей мести. Но хватит ли у нее сил выполнить материнскую волю?..
* * *
Солнце склонялось к закату, а во дворце Мегабиза еще царила суета. Слуги собирали в дорогу невесту. Мегабиз не поскупился на приданое для любимой племянницы. Он хорошо знал, как высоко ценил царь своего военачальника Селевка, поэтому щедрой рукой отправлял в сундуки невесты цепи и ожерелья, сабли, мечи и кинжалы, украшенные драгоценными камнями, для жениха, золотые и серебряные чаши. Апама обратилась к Мегабизу с просьбой забрать с собой золотую клетку с певчими птицами. Конечно, растроганный дядюшка с радостью дал свое согласие.
Только к полуночи дворец наконец погрузился в сон. Лишь изредка слышались крики бодрствующей стражи.
Мегабиз после обильных возлияний с гонцом, довольный тем, что сестру удалось уговорить, быстро заснул в объятиях новой наложницы.
Но Апама и Пармес в эту ночь почти не спали. Едва забрезжил рассвет, они отправились в сопровождении магов и слуг совершить до восхода солнца утренние жертвоприношения.
На невысоком холме, расположенном недалеко от дворца, возвышался каменный алтарь. На нем горел огонь. Никакая человеческая рука не смела прикасаться к священному огню, никакое человеческое дыхание не смело осквернять его.
Мать и дочь, прикрыв рты повязками, внимательно наблюдали за магами в белых одеждах. Они бросали в огонь искусно нарубленные поленья ценного сандалового дерева вперемежку со связками прутьев.
