Мальчик приблизился к женщине, не поднимая глаз. Она с размаху ударила его по голове. Все зазвенело в ушах ребенка, но он устоял на ногах. Боль не была чем-то новым для него, гораздо острее он чувствовал голод.
- Ну, вот теперь-то ты проснулся, наконец!? Давай, отнеси моему мужу и братьям вина, пока оно не прокисло в моём брюхе. Я сама всё выпью, если не будешь шевелиться, и тогда мой муж тебя изобьет как вора. Понял, что я ему про тебя скажу, бесстыжая тварь? Шевелись!
Она судорожно захохотала, но через мгновение остановилась и впилась глазами в исхудалого ребёнка. Подперев широко расставленными босыми ногами ржавую землю, мальчик стоял перед ней, по-прежнему не поднимая глаз.
"Наглая скотина! Исчадие ада!" - мысленно выругалась женщина. Как он надоел ей, этот мальчишка!
- Хлеб и сыр на дорогу возьмешь в доме. Они рядом с бурдюком. Я всё приготовила. Не задерживайся долго, ты нужен мне здесь. Криворукий Юлий скоро пригонит своё стадо. Вернись до утра! И не смей, скотина, прикасаться к вину. Да, скажи моему мужу, что вино вчера привез из поместья Лысый.
Мальчик кивнул головой и нерешительно зашагал к дому. Он с жадностью проглотил неизвестно когда испеченную лепешку и кусок овечьего сыра. Потом, взвалив на плечо тяжелый бурдюк, осторожно пошел к выходу. Выбравшись из низкого проёма двери, он медленно зашагал вверх по склону в сторону поднимающегося солнца.
С другой стороны, укрытые деревьями и большими камнями, продолжали незаметно свой путь два десятка воинов. Зачехлённые в кожу овальные щиты висели у них за спинами, а короткие копья лежали на плечах. На желтоватой одежде некоторых солдат можно было разглядеть выгоревшие знаки одного из подразделений пограничных войск империи.
Впереди отряда шли двое. Оба они имели крепкое сложение, но один был уже почти седым. Второй выглядел совсем еще молодо. Небольшого роста, он имел грубоватое веснушчатое лицо, единственным украшением которого была густая рыжая борода. Над широким носом горели живые и хитрые голубые глаза. Оба воина носили почти низший в Византийской империи командный чин десятников. Одежда на них не казалась лучше, чем у остальных. Только рукоятки мечей, что мужчины несли на поясах, смотрелись немного богаче.
- Видишь ту ферму внизу, Констант? - спросил молодой, остановившись.
- Для этого ты не дал нам повернуть вчера обратно, Фока!? Хотел показать ферму? Разорви тебя гром! Мы могли бы доложить, что никаких варваров нет и преследовать некого. Моя земля, земля у всех нас стоит брошенной без рук, а мы выполняем бессмысленный приказ и преследуем кучку варваров! И ты еще показываешь мне богом забытую ферму какого-то недотепы. Зачем? Зачем, Фока? Ты что меня сердишь? Иисус, даруй мне терпение!
- Варвары очень коварны, - усмехнулся Фока, осторожно ступая по скользким от росы камням. - Посмотри, брат, вон пастухи пригнали большое стадо. Нас всего двадцать, а места здесь запустели еще при Юстиниане. Остались только осколки былого сельского процветания.
- Ну и что?! - огрызнулся второй десятник.
- Скажи, Констант, кто обвинит нас, если "варвары" разорят ферму, принадлежи она даже магнату из столицы, и уведут скот? Сенатор, которому она принадлежит? Как он узнает? Здесь у Дуная всё словно на краю земли. Никто не увидит ничего. Варвары переправились в этот год десятком банд, но кто-нибудь смог взять хоть одну?
- Не лукавь. Что ты задумал?
- Мы ведь преследуем варваров. Кто кроме нас знает, сколько их было на деле и зачем они пришли? Они умеют скрывать свое число, но разве можно скрыть хищные намерения? Мы даже сможем "отбить" у них часть награбленной добычи. Кто знает, как нас за это наградят?
- Фока, ты опасный человек! - беззвучно расхохотался Констант. - Пять лет мы не видели жалованья. Молнии и козий помет на Константинополь! Последняя выплата до сих пор кажется чудом. Помнишь, я тогда купил синие бусы для первой жены? Бедняжка. Красивая была баба, я тебе скажу…
Рыжий кивнул, криво улыбнувшись.
- Так я о чем? - забылся старший десятник.
- О мирском.
- Хм. Ну да… Донатив Тиверия был хорош! Наследник выплатил бы нам все причитающиеся. Все до половинки медяка. Господи, почему ты ему не помог? Зато вмешалась божественная чета. Особенно бесчинствовала императрица София. Наследнику урезали расходы. Бедняге нечем заплатить даже старой германской шлюхе.
- Теперь мы нескоро увидим настоящие деньги, - вздохнул шедший позади молодой солдат. - Брат последнюю козу съел…
- Иди ты знаешь куда со своей козой! - рассердился Констант. - Лезешь в серьезный разговор с козами.
Воин шмыгнул носом, пробурчав:
- Трудно…
- Знаю. Но если император покинет этот мир, то можно ждать улучшений. Так моей бабе жена нашего начальника сказала. Вот только когда это случится?
- Не рассчитывай на такой исход. Подумай лучше над тем, что я придумал.
- Нам хватит и одного жалованья. Да пошлёт его господь когда-нибудь вновь! Никто из нас не откажется от твоего предложения, Фока. Никто! Кажется, я не зря ходатайствовал за тебя.
Невысокий бородач усмехнулся. Убрал от глаз рыжую челку.
"Зачем слова? Каждый выживает, как может. Если мы, солдаты, не станем держаться друг за друга, что нам оставят остальные? Хоть кто-нибудь поделится с нами?" - подумал он.
Даже выплатив армии свой немалый донатив, новый цезарь не смог начать регулярно выдавать жалование солдатам. Чтобы поправить ситуацию в хозяйстве империи он на четыре года уменьшил на четверть государственные подати, снял пошлины на ввоз в Константинополь вина и масла.
Констант поковырял пальцем в зубе. Потом медленно сказал:
- Свою долю должен получить и наш сотник. Он жаден, но… На всякий случай. Ты ведь меня понимаешь?
- Это мудро. Пара-тройка барашков от него не убежит. Но пусть он возьмет их сам из той части добычи, что мы честно вернем. Ей богу, все справедливо!
Фока поднял белесые глаза к небу. Там среди редких облаков сейчас должен был находиться бог. Он все слышал и видел каждого обитателя тверди, которую сам сотворил.
- Э-э-э… а ты прав.
Рыжий коротышка скривил запекшиеся от жажды губы, не желая больше ничего говорить. Если бы его отец имел столько же ума, сколького Иисус дал ему одному, они не голодали бы холодными зимами. Сестры и братья не умирали бы с голоду. На всю жизнь он сохранил в памяти их распухшие тела, с раздутыми животами. Какой это был год? Империя содрогалась болезнями, голодом и страхом. Юстиниан не прекращал войны, не прекращал выбивать из должников старые налоги. Немногие из солдат получали жалованье. Год выдался неурожайный. Пришли холода. Все покрыл снег. Селение голодало: первыми умирали дети. "У отца тогда выпала половина зубов. Все мы стали похожи на обтянутые кожей скелеты. Ну и зима была!" - с ужасом вспомнил Фока.
- Эти сытые выродки в столице не многого лишатся, если каждый из нас получит по десятку овец. Они проматывают наши деньги и давно заслужили урок, даже если и очень скромный. Кто еще кроме нас самих вознаградит нас же за верную службу.
- Тогда не снимайте чехлы со щитов и никого не жалейте, - сказал Фока, поглаживая густую бороду. - Да поможет нам Иисус!
- Ты говоришь как настоящий сотник, Фока! - снова расхохотался Констант. - Святой дух, как же обрадуется моя жена! Эй, Савва, видишь то большое стадо в низине!? Скоро мы возьмем его себе!
Амвр продолжил подъем. Он повернул вместе с тропой и обошел большое старое дерево. Чтобы дойти до второго пастбища коротким путем, нужно было подняться выше в гору, а затем, обогнув её, выйти на другую тропу. Мальчик шёл уже больше часа. Ферма, где он вырос и, возможно, родился, оставаясь всю жизнь рабом, сделалась совсем маленькой. Её было хорошо видно, но Амвр шагал не оглядываясь. Он никогда не смотрел в ту сторону, когда был в дороге. Так ему больше нравилось: не смотреть и не думать о том неприятном, даже жутком, что оставалось у него сейчас позади.
Желудок мальчика, почти всегда мучимый голодом, был спокоен. Ребенок привык забывать о пище, когда её не было. То, что он съел утром, скоро должно было стать далеким воспоминанием. Идти предстояло весь день и всю ночь. Добравшись до пастухов к вечеру, малыш должен был утром вернуться на ферму.
Птицы пели вокруг, а солнце и лёгкий ветер ласкали теплом густые волосы Амвра. Молчавший все утро, мальчик нашел силы, чтобы бессвязно запеть. В звуках грусти неумело сплетенных из слов, он находил сейчас упокоение. Постепенно песня ребенка стала не такой печальной. В ней появились ноты радости, естественные в моменты безопасности и покоя. Мальчик шел вперед, ничего не замечая. Его ждала усеянная ягодами поляна, прохладная вода у ручья и тайное счастье раба - одиночество.
У зарослей дикой малины, ребенок остановился. Не переставая петь, он принялся собирать и есть кисловатые ягоды. Ни что не тревожило его сейчас. Год назад, еще совсем малышом, он нашел это место полное стольких удовольствий вкуса.
