— Дяденьки, отпустите… Дяденьки! Чернобородый, скинув кафтан, склонился над ней и одним движением своей здоровенной лапы разодрал ей одежду от горла до подола. Обнажились крепкие груди, крутой живот и толстые ляжки девицы. Хомяк, торопливо развязав ширинку, повалился на нее. Девка вновь завизжала.
Хомяк закрыл ей ладонью рот и тут же отдернул руку.
— Кусается, стерьва! — заржал державший руки.
— Нужно уметь кошечку греть; чтобы она не царапалась! — хохотнул другой.
Хомяк сорвал со своей головы рысью шапку и заткнул ею рот девицы.
Князь Серебряный в окружении своих ратников стоял на краю леса. Скрытые кустами, все молча смотрели на село, раскинутое внизу. Это была Медведевка. Оттуда доносились истошные крики.
Там метались всадники в черных одеждах.
— Кто же это может быть? — спросил Серебряный.
— Разбойные люди, видать, — сказал Михеич. — Ишь, злодей, скотину хочет срубить! — кивнул он на всадника с саблей в руке, гнавшегося за коровой.
— С того краю лес близко подходит. Подъедем тайно и ударим.
— Их же вдвое против нас, князь! — сказал Михеич.
Серебряный ничего не ответил ему.
В Москве, в церкви, молилась Елена. В храме народу не было, только лики святых, освещенные лампадами, внимали тихому голосу.
— Услыши меня, мать Пресвятая Богородица! Услышь молитву мою!.. Спаси и помилуй раба божьего, воина Никиту! Спаси его от меча, от пули и от стрелы спаси.
Первая московская красавица, двадцатилетняя Елена Дмитриевна, молилась Божьей матери.
— Пресвятая Богородица! — шептала она. — Изнемогает душа моя, истомилось сердце в ожидании… Молю — не оставь меня, беззащитную. Сотвори так, чтобы скорее вернулся он — свет очей моих.
— Я не помешал твоей молитве, Елена? — услышала она голос.
Высокий, чернокудрый, к ней подходил князь Афанасий Иванович Вяземский. Глаза его выражали безнадежное отчаяние. Он шагнул вперед и встал напротив Елены. Она отвернулась.
— Что ж ты отворачиваешься, Елена Дмитриевна? Что ты делаешь со мной?! — с яростной горечью спросил Вяземский.
Поднявшись с колен, Елена хотела уйти, но Вяземский заступил дорогу.
— Пойми, Елена, я не могу без тебя! Не могу вымолить себе покою! Что ты глаза отводишь?
— Оставь, князь, ради Христа не надо, не унижай себя! — побелев лицом, прошептала Елена.
И она быстро пошла из церкви.
Вяземский рухнул на холодные плиты. На его глазах заблестели слезы.
— Господи! Где ты?! — воззвал он. — Я не могу жить! У меня тут, — прижал руку к сердцу, — у меня тут что-то такое, что не дает мне жить… Я умру, если она не станет моею! Помоги мне, Господи!
Свечи, слегка потрескивая, оплывали.
Около церкви холопы Вяземского ожидали хозяина. Увидев торопливо вышедшую из церкви Елену, опричники оживились, послышались реплики:
— Ишь ты!.. Обратно нос задрала!
— И чего бабе надо? Отчего наш князь ей не глянется?
— Оттого!.. Упрашивает, ублажает…
— Во, во! Взял бы за косы, да отволок в кусты!
— Это — да! Это б… Сама его под венец потащила!
— Князья!.. Слабы они на эти дела! — прозвучало с презрением.
— Да не-е… — стал пояснять один. — Другую может и отволок бы. А ейный отец, что под Казанью убили, царский окольничий был!
— Ого! Потому, знать, и спесивая.
— Да-а, сирота, а спесивая!
Мрачный Вяземский, выйдя из церкви, молча взмыл в седло, пустил скакуна в опор. Холопы поспешили за своим хозяином.
Разорившие свадьбу опричники с гиканьем метались по Медведевке.
Красный кафтан Хомяка огнем горел на солнце.
— Шерстить всех подряд!.. Хватать девок, ребята! Ничью кровь не жалеть!
Крестьяне убегали, кто куда мог. В поле, в рожь, в лес.
Нагнав старика, один из молодых опричников поставил поперек коня.
— Ты, старый хрен! Здесь девки были, бабы!.. Куда все попрятались?
Мужик кланялся молча, будто язык отнялся.
— На березу его! — закричал Хомяк. — Любит молчать, так пусть на березе молчит!
Один из всадников встал в седле во весь рост, перекинул через березовый сук веревку.
Несколько всадников сошли с коней, схватили мужика.
— Батюшки, отпустите, родимые! Не губите! — завопил тот.
— Ага! Развязал язык, старый хрыч! Да поздно! В другой раз не будешь шутить. На сук его!
Опричники потащили мужика к березе, накинули на шею петлю, схватились за веревку, чтоб подтянуть наверх мужика. В эту минуту из проулка вылетели всадники Серебряного. Их было вполовину меньше, но нападение совершилось так быстро и неожиданно, что они в один миг опрокинули опричников.
Князь рукоятью сабли сшиб наземь Хомяка, спрыгнул с коня.
Придавил ему грудь коленом и стиснул горло.
— Кто ты, мошенник? — спросил князь.
— А ты кто? — отвечал опричник, хрипя и сверкая глазами.
Князь приставил ему пистолетное дуло ко лбу.
— Отвечай, окаянный! Застрелю!
— Я тебе первый кровь пущу! — зло сплюнул Хомяк, не показывая боязни.
Курок пистоли щелкнул, но кремень осекся, и опричник остался жив.
Князь посмотрел вокруг себя. Несколько опричников лежали на земле, других вязали княжеские люди.
— Скрутите и этого! — сказал князь, поднимаясь.
— Смотри, батюшка! — Михеич показал пук тонких и крепких веревок с петлями на конце. — Какие они удавки возят с собою!
Тут ратники подвели к князю двух лошадей, на которых сидели два человека, связанные и прикрученные к седлам.
Один — старик с седой головой и длинной бородой, другой — черноглазый молодец, лет тридцати.
— Что за люди? — спросил князь.
— Нашли за огородами, и охрана приставлена.
— Отвяжите их!
Освобожденные пленники, потягивая онемелые руки, остались посмотреть, что будет с побежденными.
— Слушайте, кромешники! — князь подошел к связанным опричникам. — Говорите, кто вы такие?
— Что, у тебя глаза лопнули, что ли? — отвечал один из них, кивая на метлу и собачью голову, притороченные к седлу. — Известно кто! Царские люди!
— Как вы смеете называться царскими людьми? — вскричал Серебряный. — Говорите правду!
— Да ты, видно, с неба свалился, — сказал с усмешкой Хомяк, — что никогда опричников не видал!
— Вот что, — наклонился князь к нему.-/Если не скажешь, кто ты, как Бог свят, велю тебя повесить!
Тот гордо выпрямился.
— Я — Матвей Хомяк! — отвечал он бесстрашно. — Стремянный Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского. Служу верно моему господину и царю нашему… Может, ты и про Малюту Скуратова не слыхал? — Он усмехнулся. — А теперь скажи и ты, как тебя называть, величать, каким именем помянуть, когда мы тебе шею свернем?
Князь взорвался.
— Ты!.. Ты на царя клеветать?!.. Всех повесить! — приказал он ратникам.
Те стали быстро накидывать опричникам петли на шеи.
Тут младший из двоих, которых князь велел отвязать от седел, подошел к нему.
— Слышь, боярин, не вели вешать этих чертей, отпусти их. И этого беса, Хомяка, отпусти. Не их жаль, а тебя, боярин.
Князь с удивлением посмотрел на незнакомца.
— Ты-то зачем за них вступаешься? — спросил Серебряный.
— Конечно, боярин, кабы не ты, висеть бы нам вместо их! А то и с живых кожу содрали бы! И все же поверь мне — отпусти их, жалеть не будешь. — Черные глаза глядели твердо и проницательно. — Ты, видно, давно на Москве не бывал, а там теперь не то, что прежде, не те времена.
Князя, вероятно, не убедил бы незнакомец, но гнев его успел простыть.
— Скрутите их покрепче и отведите к ближнему старосте! — приказал Серебряный старшему ратнику с товарищами. — Пусть он предаст их правосудию!.. А нас на царской дороге нагоните! — добавил он.
— Власть твоя, — сказал незнакомец. — Только староста их тут же развяжет.
Михеич слушал все молча, почесывая за ухом.
— Батюшка боярин, — сказал он, — Уж коли ты их от петли помиловал, то дозволь, перед отправкой-то, влепить им по полсотенке плетей, чтоб вперед помнили, тетка их подкурятина!
Молчание князя было принято за согласие.
Несмотря ни на угрозы, ни набешенство Хомяка, ратники приступили к делу. Стянув со связанных пленников порты и уложив на землю, дружно начали всыпать им горяченьких.
Лежащий возле церкви жених Митька очухался. Он мотал большой башкой, вытирая рукавом натекшую на глаза кровь. Поднялся на ноги. Покачиваясь, утвердился, оглядел все вокруг.
Из раскрытых ворот сарая донесся стон. Митька, пошатываясь, пошел к воротам сарая.
Невеста лежала с задранным подолом у повозки. Белели ее полные ноги.
Митька стоял в проеме ворот, вглядывался в полутьму.
Невеста его, открыв глаза, глядела на него не узнавая. Вдруг тихо заскулила:
— Дяденьки, отпустите!.. Больно!
Митька, открыв рот, испуганно смотрел на нее.
