Отец долгое время был вдали от дома по делам короля, а мать редко появлялась при дворе. Может быть, тому виной было ее близкое родство со второй женой короля, и он предпочел не вспоминать о том, о чем могла ему напомнить мать своим присутствием.
По правде говоря, вряд ли стоило ожидать, что кто-либо из фамилии Болейн мог приветствоваться при дворе. Поэтому жили мы отдаленно и спокойно, и только с возрастом во мне стали появляться признаки своенравия и беспокойства.
Впервые это проявилось на уроках в классной комнате, казавшейся мне невыносимой: освинцованные стекла окон и глубокие сиденья, длинные столы, за которыми мы склонялись. Мать часто заходила в нашу классную комнату, чтобы побеседовать с наставниками, узнать о наших успехах и просмотреть наши учебники. Если успехи были посредственны или не было вовсе никаких, то нас собирали в солярии, где мы занимались работой, обычно шитьем, и одновременно выслушивали лекцию о пользе образования для людей нашего сословия. Наши братья при этом к нам не присоединялись, так как не обучались совместно с нами: по обычаям того времени, мальчиков отдавали в знаменитые, выдающиеся чем-либо семьи, и они воспитывались там, пока не наступало время для поступления в Оксфорд или Кембридж. Генри к тому времени уже покинул отчий дом; другие, Уильям, Эдвард, Роберт, Ричард и Фрэнсис, были еще слишком юны.
Что касается Томаса, то он был вовсе младенцем.
Именно во время таких наставлений в солярии мы — я, Сесилия, Кэтрин и Анна, узнали о Елизавете, «моей главной кузине», по горделивому выражению матери. Нам постоянно говорили, что Елизавета — пример для подражания всем нам.
В возрасте пяти лет, говорилось при этом, она уже знала латынь и была столь же хорошо знакома с греческим, как и с английским, и, кроме того, она бегло говорила на французском и итальянском. «Ах, как она разительно не похожа на своих кузин», — говорилось нам, которые были заняты чем угодно, только не образованием, и чьи глаза, которые должны были бы не отрываться от книг, постоянно блуждали взглядом по окнам, так что наставникам не оставалось ничего, кроме как пожаловаться их матери на леность и невнимание.
Помнится, я высказала вслух первую мысль, которая пришла мне при этом на ум:
— По вашим рассказам, Елизавета очень скучная. Осмелюсь поклясться, что если она, в действительности, знает латынь и все эти языки, то она мало что знает, кроме того.
— Я запрещаю говорить тебе в подобном тоне о Елизавете! — закричала мать. — Да знаешь ли ты, кто она?
— Она — дочь короля и королевы Анны Болейн. Вы нам часто об этом говорили, — отвечала я.
— Разве вам непонятно, что это означает? Она — особа королевской крови, и, вполне возможно, что когда-нибудь она станет королевой.
Мы слушали очень внимательно, поскольку мою мать очень легко было увлечь рассказами о днях ее детства — и тогда она забывала следить за нами и читать нам нотации. Несомненно, слушать ее было гораздо приятнее, чем заниматься науками, и можно было с уверенностью сказать, что в упоении она не замечала, как наши руки не шьют, а праздно лежат на коленях.
Как молоды мы были! Как невинны! Должно быть, мне было лет шесть, когда впервые я начала осознавать себя в мире людей, а то было время последних дней правления старого короля.
Моя мать предпочитала не говорить о настоящем: это могло быть опасным, поэтому она все более вспоминала о своем детстве, когда ее привезли ребенком в замок деда с бабкой. То были дни славы, когда богатство и известность фамилии Болейн возрастали: и недаром, ведь они приходились родственниками самой королеве.
— Я видела ее только однажды или дважды, — говаривала моя мать, — но никогда не забуду этого. После рождения Елизаветы и Анны они отчаянно надеялись на рождение сына. Ее могло спасти лишь рождение наследника. Там, в Хевере, я помню, видела моего дядю Георга: то был красивейший мужчина, встречавшийся мне в жизни.
В ее голосе слышалась грусть; и мы не настаивали, чтобы она продолжала рассказывать о дяде Георге: мы знали из опыта, что такая просьба может положить конец ее повествованию. Она могла подумать, что говорит детям о вещах, которых им не понять. Позже мы узнали, что красавец дядя Георг был казнен в одно и то же время со своей сестрой: оба были обвинены в совершении инцеста. Конечно, это было клеветническое обвинение — король искал способ избавиться от Анны, чтобы жениться на Джейн Сеймур.
Я часто говорила с Сесилией о том, как интересно родиться в такой семье, как наша. Слухи о смертях и казнях витали вокруг нас с детства: смертью было нечто такое, с чем мы свыклись с колыбели. Дети в то время, а в особенности дети из таких семей, как наша, воспринимали смерть легко. Указывая на какой-либо портрет, нам могли сказать: «Этот поплатился своей головой за дерзость не согласиться с королем». И то, что головы у некоторых все еще держались на предназначенном для них месте — означало попросту продолжение жизни.
Но там, в солярии, под рассказы матери, мы вновь видели, как наяву, Хевер с его решетками на подъемных мостах, обнесенный рвом с водой, и громадный зал, где часто обедал король, и длинную галерею, по которой они бродили с нашей высокопоставленной родственницей, Анной, в то время, когда он за ней ухаживал.
Мать иногда напевала песни, которые распевали в годы ее юности менестрели: некоторые из этих песен сложил сам король и, когда она наигрывала на лютне и пела, глаза ее затуманивались воспоминаниями о днях былой славы фамилии Болейн.
Теперь прадед Томас Болейн лежал погребенным в часовне в Хевере, но наша бабка Мария иногда еще приезжала навестить нас. Однако трудно было представить, глядя на нее, что она могла быть знаменитой любовницей старого короля. Она не была красавицей, но я унаследовала именно от нее то свойство, о котором уже упоминала. Я быстро поняла, что обладаю этим чудесным качеством, и была довольна этим наследством: мне уже тогда было ясно, что с ним я добьюсь многого. Это свойство нельзя было даже определить словами: то было какое-то неодолимое притяжение к противоположному полу. В моей бабке Марии это выражалось в мягкости и женственности, что обещало быструю и желанную победу. Во мне же это проявлялось по-другому: я быстро видела свои преимущества и просчитывала выгоду. Однако что-то неопределимое роднило нас с Марией.
В то время, когда мы узнали о печальном дне в мае, о том дне, в который Анна была заточена в Тауэр вместе со своим братом и несколькими друзьями, мы почти одновременно узнали о женитьбе короля на Джейн Сеймур. Вскоре произошло рождение единственного законного наследника, Эдварда, который и стал новым королем в 1547 году. Анна же прямо из Тауэра была доставлена на место казни.
Бедняжка Джейн Сеймур умерла в родах и не сумела насладиться своим триумфом, но маленький принц выжил и стал надеждой нации. Затем последовали быстротечная женитьба короля на Анне Клевес, а после ее внезапного расторжения — злополучный брачный союз с Катериной Говард. Осталась в живых лишь последняя жена, Катарина Парр, но про нее говорили, что и ее постигла бы участь Анны Болейн и Катерины Говард, если бы король не страдал язвой ноги, если бы она не была столь хорошей нянькой и сиделкой, и если бы король попросту не был бы столь стар, чтобы волочиться за другими женщинами.
Итак, наступило правление нового короля — Эдварда VI. Наш юный король был лишь десяти лет от роду, ступивши на престол — немногим старше меня, а наследница Елизавета была старше его четырьмя годами. Я помню, как в Ротерфилд Грейс приехал наш отец, весьма довольный поворотом событий.
Эдвард Сеймур, молодой дядя короля, был назначен регентом при малолетнем короле, и ему был дарован титул герцога Сомерсетского; этот высокопоставленный теперь джентльмен был протестантом, а следовательно, можно было быть теперь уверенным, что он привьет королю свою веру.
Мой отец в то время все более склонялся к протестантизму. Он часто говорил матери, что страшнейшее из несчастий, которое может постигнуть страну, а также нашу семью, это возможное восхождение на трон католички Марии, старшей дочери короля от Екатерины Арагонской.
— И тогда, — пророчествовал отец, — эшафоты и лобные места будут обагрены кровью добропорядочных и честных англичан, мужчин и женщин, и зловещая Инквизиция, свирепствующая в Испании, начнет распространяться и в этой стране. Так что поблагодарим Господа за юного короля; помолимся о том, чтобы милосердие Всевышнего и его любовь к нам продлили правление Эдварда VI.
И мы все преклоняли колена и начинали молиться — обычай, которому, как я тогда уже считала, в нашей семье следовали с чрезмерной фанатичностью — и отец благодарил Бога за его благословение Англии и просил Его быть милосердным к этой стране, при этом особо уделяя значение благоденствию семьи Ноллис.
