— Я эту птицу знаю! Он из ченстоховского гарнизона. Зовут его Бабинич!
Кмициц молчал.
Он был бледен и, казалось, утомлен; но взор его был тверд и лицо спокойно.
— Ты взорвал кулеврину? — спросил Миллер.
— Я! — ответил Кмициц.
— Как ты это сделал?
Кмициц коротко рассказал, ничего не утаив. Офицеры в изумлении переглянулись.
— Герой! — шепнул Садовскому князь Гессенский.
А Садовский нагнулся к Вжещовичу.
— Ну как, граф Вейгард? — спросил он. — Возьмем мы эту крепость при таких защитниках? Как по-вашему, сдадутся они?
Но Кмициц сказал:
— Не один у нас защитник сыщется, готовый на такой подвиг. Не знаете вы, когда пробьет ваш час!
— Но и в нашем стане не одна веревка сыщется! — ответил Миллер.
— Это мы знаем. Но не взять вам Ясной Горы, покуда там останется хоть один человек!
Наступила минута молчания. Затем Миллер продолжал допрос.
— Тебя зовут Бабинич?
Пан Анджей подумал, что после того, что он совершил, нет больше надобности скрывать перед лицом близкой смерти свое настоящее имя. Пусть забудут люди грехи и злодеянья, связанные с этим именем, пусть теперь, когда он готов пожертвовать жизнью за родину, воссияет оно в венце славы.
— Не Бабинич я, — ответил он с гордостью, — зовут меня Анджей Кмициц, я был полковником собственной хоругви в литовском войске.
Едва услышав эти слова, Куклиновский как полоумный сорвался с места и, вытаращив глаза, раскрыв рот, хлопнул себя по ляжкам.
— Генерал, — вскочил он, — дайте мне слово сказать! Генерал, дайте мне слово сказать. Сию же минуту! Сию же минуту!
Ропот пробежал по рядам польских офицеров, а шведы внимали ему с удивлением, так как имя Кмицица ничего им не говорило. Однако они тотчас сообразили, что перед ними не простой солдат, когда Зброжек встал и, приблизясь к узнику, произнес:
— Пан полковник! Я ничем не могу помочь тебе в беде, но прошу, дай мне пожать твою руку!
Но Кмициц поднял голову и раздул ноздри.
— Я не подаю руки изменникам, которые служат врагам отчизны! — ответил он.
Зброжек побагровел.
Калинский, который шагнул было за ним, попятился; их тотчас окружили шведские офицеры и стали расспрашивать, что это за Кмициц, чье имя произвело на них такое впечатление.
Между тем в соседнем покое Куклиновский, прижав Миллера к окну, решительно к нему приступил:
— Генерал, вам имя Кмицица ничего не говорит, а ведь это первый солдат и первый полковник во всей Речи Посполитой Все его знают, всем известно его имя! Когда-то он служил Радзивиллу и шведам, теперь перешел, видно, на сторону Яна Казимира Нет ему равного среди солдат, кроме разве меня. Он только и мог совершить такой подвиг: пойти одному и взорвать пушку. По одному этому можно его узнать. Он такой урон наносил Хованскому, что за его голову назначили цену. После шкловского поражения он один воевал со своим отрядом в две-три сотни солдат, покуда и другие не опомнились и, последовав его примеру, не стали учинять набеги на врага. Это самый опасный человек во всей стране.
— Что ты тут славу ему поешь? — прервал Куклиновского Миллер — Что он опасен, в этом я сам убедился, — урон он нам нанес непоправимый
— Генерал, что вы думаете с ним делать?
— Я бы приказал его повесить, но я сам солдат и умею ценить отвагу и мужество. К тому же он знатный шляхтич. Я прикажу сегодня же его расстрелять.
— Генерал! Не мне учить славнейшего воителя и державного мужа новых времен; но я позволю себе заметить, что этот человек снискал себе великую славу. Если вы это сделаете, хоругви Зброжека и Калинского в лучшем случае в тот же день уйдут от вас и встанут на сторону Яна Казимира.
— Если так, я прежде велю искрошить их! — крикнул Миллер.
— Генерал, за это отвечать придется Трудно будет утаить истребление двух хоругвей, а как только об этом пройдет слух, все польские войска оставят Карла Густава. Вы сами знаете, генерал, они и без того ненадежны. На гетманов и то нельзя положиться А ведь на стороне нашего государя Конецпольский с шестью тысячами отборной конницы. Это не шутка! Избави бог, коль и они обратятся против нас, против его величества. А тут еще эта крепость упорно обороняется, да и нелегкое это дело искрошить хоругви Зброжека и Калинского, ведь тут и Вольф с пехотой. Они могут связаться с гарнизоном крепости…
— Сто чертей! — прервал его Миллер. — Чего ты хочешь, Куклиновский? Чтобы я даровал ему жизнь? Не бывать этому!
— Я хочу, — ответил Куклиновский, — чтобы вы отдали его мне.
— А что ты с ним сделаешь?
— Я? С живого шкуру спущу!
— Да ты настоящего его имени и то не знал, стало быть, не был знаком с ним. Что ты имеешь против него?
— Я с ним только в Ченстохове познакомился, когда вы второй раз послали меня туда.
— У тебя есть повод для мести?
— Генерал, я хотел склонить его перейти в наш стан. А он воспользовался тем, что я говорил с ним не как посол, а как особа приватная, и оскорбил меня, Куклиновского, так, как никто в жизни меня не оскорблял.
— Что он тебе сделал?
Куклиновский затрясся и заскрежетал зубами.
— Лучше об этом не рассказывать! Отдайте мне его, генерал! Все равно ждет его смерть, а мне бы хотелось прежде потешиться над ним. Тем более что это тот самый Кмициц, перед которым я благоговел и который так мне отплатил. Отдайте мне его, генерал! И для вас это будет лучше! Если я его убью, Зброжек, Калинский, а с ними все польские рыцари не на вас обрушатся, а на меня, ну а уж я как-нибудь с ними справлюсь. Не будет ни зла, ни обиды, ни бунта. Будет мое приватное дельце об шкурке Кмицица, которой я велю обтянуть барабанчик.
Миллер задумался; по лицу его пробежала внезапно тень подозрения.
— Куклиновский, — сказал он, — уж не хочешь ли ты спасти его?
Куклиновский тихо рассмеялся; но так страшен и непритворен был этот смех, что Миллер перестал сомневаться.
— Может, это и дельный совет! — сказал он.
— За все мои заслуги я прошу только этой награды!
— Что ж, бери его!
Они пошли в покой, где собрались остальные офицеры.
— За заслуги полковника Куклиновского, — обратился к ним Миллер, — я отдаю ему пленника.
На минуту воцарилось молчание; затем Зброжек, подбоченясь, спросил с презрением в голосе:
— А что пан Куклиновский собирается делать с пленником?
Куклиновский, обычно сутуливший спину, выпрямился вдруг, губы его растянулись в зловещей усмешке, ресницы задрожали.
— Если кому не понравится, что я сделаю с пленником, он знает, где меня можно найти, — ответил он.
И тихо звякнул саблей.
— Слово, пан Куклиновский! — сказал Зброжек.
— Слово, слово!
И Куклиновский подошел к Кмицицу:
— Пойдем, золотко, со мной, пойдем, знаменитый солдатик! Ослаб ты, братец, немножко, надо тебя подлечить. Я тебя подлечу!
— Ракалия! — ответил Кмициц.
— Ладно, ладно, гордая душенька! А покуда пойдем!
Офицеры остались в покое, а Куклиновский вышел на улицу и вскочил в седло С ним было трое солдат; одному из них он приказал накинуть Кмицицу на шею аркан, и все они направились в Льготу, где стоял полк Куклиновского.
Всю дорогу Кмициц жарко молился. Он видел, что смерть его близка, и предавал душу богу. Он так погрузился в молитву и размышления о своей горькой участи, что не слышал, что говорил ему Куклиновский, не заметил даже, долог ли был путь.
Они остановились наконец подле маленькой риги, пустой и полуразрушенной, стоявшей особняком в чистом поле, неподалеку от стоянки полка Куклиновского. Полковник приказал ввести Кмицица в ригу, а сам обратился к одному из солдат.
— Езжай в полк за веревками, — распорядился он, — да прихвати лагунку горящей смолы.
Солдат поскакал во весь дух и через четверть часа примчался назад еще с одним товарищем. Они привезли все, что требовал полковник.
— Раздеть этого молодчика донага, — сказал Куклиновский, — связать веревкой назади руки и ноги и подтянуть к балке!
— Ракалия! — повторил Кмициц.
— Ладно, ладно, мы еще поговорим, время у нас есть!
Тем временем один из солдат влез на балку, а остальные сорвали с Кмицица одежду. Раздев рыцаря, три палача положили его на землю ничком, длинной веревкой связали ему руки и ноги, затем, обернув ею туловище, бросили другой конец солдату, сидевшему на балке.
— Теперь поднять его вверх, а ты там наверху закрути да завяжи веревку, — велел Куклиновский.
Приказ в минуту был выполнен.
— Отпустить! — раздался голос полковника.
Веревка скрипнула, и пан Анджей повис плашмя в нескольких локтях от тока.
Тогда Куклиновский сунул помазок в лагунку с пылающей смолой, подошел к пленнику и сказал:
— Ну как, пан Кмициц? Говорил я, что только два полковника есть в Речи Посполитой, только два: я да ты! А ты не хотел с Куклиновским компанию свести, пинка ему дал? Ну что ж, золотко, ты был прав! Не про твою честь компания Куклиновского, он получше тебя будет! Ох, и славен полковничек Кмициц, да в руках он у Куклиновского, и Куклиновский ему бочка припечет!..
