— Много ходили по земле, а этакого не видывали! — ответил своим раздумьям Дагал.
— Ещё поглядим! — неторопливо сказал Дангаса.
— Ну? — усомнился Дагал.
— Разве он успокоится? Опять нас поведёт.
— Куда?
— Он знает, где лежит золото. За тысячи вёрст видит. Он знает, как его брать.
— Думаешь, пойдёт?
Дангаса, развалившись на своём чекмене, ответил твёрдо:
— Пойдёт! Глаза-то у всех одинаковы: на своё радуются, на чужое зарятся.
Кыйшик забеспокоился, нет ли дерзости в таких словах:
— Прыток ты! Пойди-ка к сотнику, скажи: «Пора со двора!» А он тебе: «Ладно. Спасибо, брат! Без тебя не догадался б, в поход не собрался б!»
Все поняли: такой разговор опасен, — сотника учить кто дерзнёт!
Аяр усмехнулся, пропустив бороду под ладонью:
— Дело воина блистать мечом, а не языком.
Дангаса смолчал, но обиделся: никогда он не мешает другим говорить, а самому случилось слово сказать, каждый норовит прицепиться.
Опять неподвижными глазами уставились в огонь.
Опять виделись им в огне недавние дни в Индии.
Как трещали шелка, когда их сдирали со стен храмов вместе с написанными на них богопротивными изображениями; как, будто зёрна, сыпались в медные кувшины самоцветные камни и алмазы; как рушились разукрашенные идолами, как живыми, стены храмов, — рушились во славу аллаха, ибо Тимур повелел не щадить идольских притонов и кумирен, противных исламу и слугам его. Как вопили женскими голосами языческие жрецы, видя поругание своих святынь, бородатые, а хилые, как старухи. Как женщины кидались на воинов Тимура, пытаясь ножами, иглами, ногтями, зубами дорваться до горла. Даже под мечами корчась, призывали гнев своих будд на помощь. Дети, прыткие как обезьяны, со стен, с деревьев, из расщелин в развалинах то камнем, то осколком стены, то хоть обломком дерева изловчались кидать в непобедимых воинов Тимура. Схваченные не смирялись, вгрызались зубами в руки, не ждали жалости, не просили милости.
Буза закипала в котле.
Виделись города Индии не такими, какими их брали, а какими покинули. Осколки изукрашенных стен на дорогах. Обгорелые, чёрные костяки садов, потравленные до голой земли поля. А земля плодородная, добрая: воды много! Но покрыли ту землю не зёрнами, а трупами, смрадом от гниющих тел; лежали на земле старые, молодые, женщины, дети, — не трупы воинов, воины полегли прежде, при защите городов, — трупы простого народа, который хоть и за меч не брался, но и в плен не шёл, — строптивый, скрытный, непокорный, не желавший открывать своих знаний, скрывавший свои ремесла и уменье, негодный для рабства народ.
Сто тысяч пленников согнали там в одно место, чтобы гнать их дальше, к себе в Самарканд. Сто тысяч ремесленников, художников, зодчих, разных дел умельцев, сто тысяч самых искусных людей Индии, из которых ни один не хотел сознаться, в каком ремесле искусен, в какой науке славен, в каком деле силён. Нелегко было опознать мастеров во множестве прочих людей, но опознали, отобрали, собрали их по всем городам и трущобам Индии, погнали в одно место. Они шли, не поднимая голов, глядя лишь в землю, не говоря ни слова, не прося ни воды, ни хлеба, с опущенными руками, шатаясь от усталости и голода, шли, опустив глаза, не глядя на победителей, — будто столь мерзок был вид у непобедимого, бесстрашного воинства Тимура! А когда поставили их всех вместе в просторной иссохшей котловине, он сам приехал взглянуть на них. Но и на него ни один не поднял глаз, но и перед ним ни один не заговорил; сто тысяч их стояло бессильных от дороги, ран, голода, и вокруг такая нависла тишина, будто не сто тысяч людей было здесь, а мёртвая, вытоптанная земля Индии. И Тимур спросил:
— Чего это они?
— Ясно: намереваются восстать! — шепнул духовный наставник Тимура святой сейид Береке.
Тогда сто тысяч людей, связанных, посиневших от слабости, вдруг начали поднимать головы, и взгляды их, встречая его взгляд, не трепетали, все они прямо, свободно, бесстрашно смотрели ему в глаза. И Победителю Мира стало страшно.
Тимур так круто поворотил коня, что конь присел.
— Всех убить надо! — прохрипел Тимур и поскакал прочь.
Не потупляя глаз, не отодвигаясь, не заслоняясь, молча смотрели они на ножи и сабли хлынувшей на них конницы.
Аяр встал вытащить головни из-под бузы, чтоб не так шибко кипело. Он любил возиться и стряпать возле огня: дни Аяра проходили в седле, ночи на случайных ночлегах, и давно родным очагом казался Аяру огонёк под котлом, где бы ни довелось его развести — в углу ли постоялого двора, в пустой ли необозримой степи.
Виделся воинам в жарких углях возвратный поход через пустыню, раскалённую добела, где приходилось ноги коней обвёртывать мокрыми тряпками, чтоб не полопались копыта. Виделись такие же, как эта, ночи, когда стояло войско на левом берегу реки, ожидая своего череда переправляться домой, когда пели соловьи в зарослях маслин и в кустарниках, силясь заглушить ржанье несметных лошадей и голоса неисчислимых воинств Тимура! Когда от края до края земли горели костры, застилая на сотню вёрст небеса тяжёлым жирным дымом.
Вдруг стража замерла, глядя в сад остекленевшими глазами, затаив дыхание: из-под деревьев неслышно, будто не по земле ступая, а по воздуху, шёл к ним ребёнок в тонких шёлковых зелёных штанах, в полупрозрачной алой рубахе до колен, в белой тюбетейке на голове.
Отсветы костра струились, будто стекая с алого шелка его рубахи.
Лицо его было бледно, а глаза смело, прямо, пристально смотрели в глаза воинов.
Ребёнок шёл к ним, а псы лежали неподвижно, прижав к земле головы и не сводя с него глаз.
Воины не смели шелохнуться, не понимая — въявь ли видят перед собой это дитя, кажущееся прозрачным в его лёгкой одежде.
Лишь Кыйшик упруго вскочил на ноги, будто прыгнул в седло, и, почтительно прижав к груди руки, склонился:
— Привет и послушание царевичу!
И Мухаммед-Тарагай, внук Тимура, сын Шахруха, семилетний мальчик, поднятый с постели бессонницей, на покорный привет старого дедушкиного воина ответил благосклонным приветом.
Мгновенье он постоял молча.
Стражи застыли перед ним вокруг истёртого, грязного ковра. Оружие их лежало по краям ковра. В котле клокотала буза.
Аяр замер возле котла, не смея шевельнуть рукой, протянутой к головне.
Легко скинув вытканные золотом кабульские туфли, узенькими босыми ногами мальчик ступил на заскорузлый ковёр и сел.
Тогда и воины, подобравшись, сели вокруг.
Царевич повернулся к Дагалу, самому рослому и мощному из всех:
— Звёзды…
— Да, да?.. — не понял Дагал, куда показывает царевич.
— Можно их взять руками?
Воин, тысячи вёрст прошедший из края в край по земле, десятки городов рушивший, сотни людей изничтоживший, сам стерпевший несчётное число ран, переспросил:
— Звёзды-то?..
— Да. Можно их взять руками?
Немало добра отнято у поверженных людей этими вот руками: бывало и золото, случались и алмазы. Но Дагал беспомощно и сокрушённо глянул на свои мускулистые, чёрные ладони:
— Не доводилось!
— А достать их?
Никому из воинов не случалось думать, далеко ли до звёзд. В долгие дороги, в дальние страны хаживали, но о богатствах, ожидавших их в конце пути, знал лишь один человек — их повелитель. Но Тимур водил их по земным дорогам: неужто этому царевичу земных алмазов мало, неужто этот поведёт свои воинства за самими звёздами?
Воины смотрели на него опасливо и покорно: что ж, если настанет его время, если он поведёт, пойдут: может, там-то и хватит каждому вволю и алмазов, и всего прочего.
Кыйшик ответил осторожно:
— Достать? На то воля великого амира. Прикажет — пойдём.
— А если с дерева? Влезть на самое высокое… На старый чинар! Оттуда достанешь?
Может, он их испытывает? Может, в словах его притча? Может, надо так отвечать, как в сказке: верно ответишь, и за то сразу перед тобой — счастье на всю жизнь.
Неожиданно ответил молчаливый Дангаса:
— Нет, они не на дереве.
— А стрела до них долетит?
— Может, из большого лука? Да ведь большой лук не здесь, большие луки все там.
Дангаса махнул рукой в сторону, где за тьмой, за холмами, за десяток вёрст отсюда стоял воинский стан.
Нет, от них не добьёшься ответа! Царевич задумчиво посидел, пытаясь острым ноготком сколупнуть с ковра чёрное засохшее пятно. Повременил, задумчиво разглядывая, как синий язык огня лижет чёрное брюхо котла: Аяр позабыл вытащить из-под котла головню.
Наконец он встал и в раздумье остановился возле своих туфель с золотыми носами, круто загнутыми назад.
Аяр, ловко схватив одной рукой туфли, другой рукой охватил колени царевича и понёс его вглубь запретного сада. Собаки бежали рядом, и тут выяснилось, что этим псам сад хорошо знаком, — незаметно от воинов они бегали сюда лакомиться объедками, и у царевича были даже имена для каждой из них.
