- Навоевался, значит? – то ли спросила, то ли подытожила Дуняшка.
- Навоевался…
- Вот и хорошо, – она налила в грубые глиняные чашки свеженадоенного молока. - А у нас корова недавно отелилась.
- Кем?
- Послал Бог тёлочку, глядишь через год, две кормилицы будет.
Разговор перекинулся на хозяйственные темы, какие новости на хуторе и всё прочее. Григорий медленно ел пахнущие домом щи и изредка вставлял тихое слово в плавную речь сестры.
- Ей беременность явно пришлась к лицу. – Размышлял он.
Резкие от природы её черты стали мягче, и вся она светилась изнутри той скрытой красотой девушки, готовящейся стать матерью.
- А Михаил твой где? – Брат перебил нескончаемый поток слов возбуждённой нежданной радостью женщины. - Хорониться мне надо…
- В Вёшки на службу уехал, – сестра встревоженной птицей вспорхнула с ветки беспечности. - Днями будет…
- Как думаешь, он ко мне отнесётся? – Григорий перешёл к мучившему его вопросу. - Сдаст куда следует?
- Не знаю братушечка! – честно призналась молочно побледневшая Дуняшка. - Может и сдаст…
Старший в семье Мелеховых задумался, молча и обстоятельно закурил. Пуская густые дымовые завесы ядрёного самосада, рассеяно следил, как сестра задумчиво прибирала со стола.
- Всё едино!
Она яростно тёрла куском суконной тряпки закапанный стол, словно от этого зависела судьба их поредевшей донельзя семьи. Григорий остервенело докурил самокрутку и с надрывом сказал:
- Некуда мне больше податься.
- Зачем так говоришь?
- Надоело бегать по свету, набрыдло воевать. – Он втоптал окурок в утрамбованный до чугунного гула земляной пол. - Веришь, по ночам часто сниться, будто я пашу на быках под озимые. В степи с утра слегка подморозило. Отвальные пласты чёрной, хмельного духа, земли паруют, как будто она тяжко дышит. Важные грачи негнущимся шагом бродят по пахоте и выискивают вывороченных лемехом жирных червей…Я устало бреду по изгибающейся борозде, держусь за блестящие ручки плуга. Пахать мне ещё две десятины и я не хочу просыпаться... Не хочу!
Он обречённо рубанул по прокуренному воздуху сильной рукой, привыкшей за столько лет войны к убийственной лёгкости шашки.
- Останусь, а там побачим, куда кривая вывезет…
- Ну и ладно! – обрадовалась младшая сестричка. - Поживёшь пока тут, обстираю тебе, откормлю…
- Будь что будет!
- Только не выходи днём на баз, хотя и соседей наших нету… Степан Астахов сказывали подался на чужбину, но мало ли… А Михаил вернётся тогда и порешим.
Успокоившийся немного старший Мелехов, кивнул давно не стриженой головой и согласился:
- Как скажешь хозяйка. – Он грустно улыбнулся. - Пойду спать, вон и Мишутку уж сморило…
- Зараз постелю вам!
Григорий грузно поднялся и, взяв сонного сына на руки, ушёл в горницу. Вскоре там стало тихо. Задумчивая Дуняшка долго стояла посредине хозяйской половины:
- Как изменился Гриша, постарел!
Прижимая руки к округлившейся груди, она смотрела влажными глазами на закрывшуюся за ними дверь.
- Чем же помочь-то тебе? – думала она, по-бабьи жалея непутёво сложившуюся жизнь старшего брата.
Перебирая в голове различные возможности она твёрдо решила первой поговорить с мужем и убедить того помочь брату.
Из станицы Вёшенской Михаил Кошевой выехал затемно, когда сразу не поймёшь, ночь ещё или проклюнулось утро. Случайно подвернулась оказия, знакомый казак Семён Завалин ехал домой и проезжал мимо родного хутора.
- Надоело, хочу до дома. - Михаил накануне сговорился с ним, отпросился у начальства, и сейчас зарывшись для согрева в дурманящее сено, дремал в поскрипывающих розвальнях.
- Слышь, Михаил! – обратился к нему разговорчивый возница. - Спишь али как?
- Дремлю…
- Я вот об чём думаю себе… - Семён, немолодой казак мигулинской станицы, был готов разговаривать и ночью. - Послабления от Советской власти идёт. Вишь ты разрешили частную торговлю. Откель только в лавках всё сразу появилось. Чудно! Спичек и соли нигде не было, а тут враз всего навалом…
- Прятали... – сказал Кошевой, от возмущения вырвавшись из сонного плена. - Шкурники!
Семён продолжал что-то бормотать, ему собеседники очевидно не особо нужны. Михаил, чертыхаясь про себя на неспокойного попутчика, принялся расслабленно думать:
- Как-то получается неправильно. – Он подоткнул под ноющий бок охапку сопревшего сена. - За что боролись? Зачем прогоняли лабазников и лавочников? Чтобы вернуть обратно? Непонятно…
В начале весны 1922 года до них, наконец-то докатился из Москвы загадочный НЭП.
- Разрешили нанимать работников! – возмущался в душе Кошевой. - Это что ж получается, опять бедные будут гнуть спину на богатеев?
Он из-за холода перевернулся телом на другую сторону и зло сплюнул:
- Зачем тогда революцию делали? Зачем столько лет воевали?
Весна не торопилась забирать законную власть. Не зная, какой сегодня день на календаре, ни за что не поверишь в её приход. Угрюмые сугробы по обеим сторонам наезженной дороги не думали таять. Никаких звуков свойственных весне и пробуждению жизни не наблюдалось.
- Холодно, как зимой. - Природа спокойно спала до известного ей срока.
Тишину звёздной ночи нарушали редкие всхрапы замордованной кобылки, да скрипучие стоны рассохшихся саней.
- А я ишо кумекал, голову ломал, на чём ехать! – Семён легко перепрыгивал на новые темы. - По времени на телеге надо бы, а вишь, в степи снега…
- Погоди, придёт время…
- А ежели южнее развезло?
- Вряд ли…
Возница полулежал на краю низкорослых саней. Его ноги почти касались деревянных полозьев, обитых снизу полосками железа.
- Всё ж таки легче стало… - он весело, словно давно ожидаемую новость сообщил безучастному собеседнику. - Ноне мне в Совете довели годовую норму налога.
- Сколько?
- Сдам осенью десять мер зерна и гуляй. Красота! Так это ж иное дело! Излишек можно продать, детишков одеть, обуть…
Лошадёнка, засыпая на ходу, почти остановилась, и казак нехотя прикрикнул на неё:
- Ходи быстрее!
- Тьфу ты! – возмутился вслух Михаил. - Только о себе, о своих детях и думаете…
- А кто о них кроме меня подумает? Жинка моя два года назад от тифа померла. Зараз думаю, может поджениться? На нашем хуторе такая солдатка одиноко живёт…
Завалин начал подробно рассказывать намеченный план устройства будущей жизни, но Михаил его больше не слушал.
- А ведь, правда, – его осенила простая, как любая истина догадка. -Скоро жене рожать, как тогда жить?
Кошевой горько сморщился и поглубже натянул сползающую папаху. В последнее время он сильно болел. Лихорадка трепала его всё чаще, он высох и пожелтел. Михаил знал, что его собираются уволить со службы по состоянию здоровья.
- Ну и хрен с вами! – решился он окончательно. - Я своё отвоевал, отслужил, хай, другие послужат…
Всё чаще ему казалось, что всё для чего он жил раньше неправильно. Он смотрел, как нагуливали жирок новоявленные «нэпмены» и глухая злоба копилась в растерзанной душе.
- Неужто и товарищ Ленин предал нас? – задумывался мнительный Кошевой. - Куда они там, в Москве смотрят? Неужто не видят, чем дело закончится? Начнут люди думать только о собственном кармане, появятся крепкие собственники земли, артелей и гаплык… Прощай революция!
Беременность жены многое переменила в его сложившихся ценностях. Он часто ловил себя на мысли о будущем ребёнке. Михаил искренне хотел, чтобы тот жил легче, счастливее, чем отец. За это он боролся, для этого проливал свою и чужую кровь. Он мечтал увидеть взросление сына и поэтому боялся умереть.
- Странно! – удивлялся про себя Кошевой. - Столько раз бывал на краю гибели и никогда не боялся, а теперь страшно…
Ранения и нажитые болячки тревожили его, и он с раздражением думал как Евдокия Пантелеевна, так он уважительно называл жену, будет маяться с малышом без него.
- Да ишо племяш Мишка на руках, лишняя нагрузка на неё… - Михаил некстати вспомнил дружка детства. - Где ноне Григорий? Убили верно!
Кошевому от чего-то стало жалко вдруг ставшего врагом однополчанина.
- А всё едино. – Подвёл он невесёлый итог. - Займусь хозяйством, поживу на земле. Сколько протяну, всё моё, а там видно будет…
