— Хорошо. Спасибо, Лара. — Он принял у нее шубу, шаль, повесил на гвоздь около двери. — На улице ничего не заметила?
— Нет, все спокойно. Никого не видела… Я сейчас шла и думала: какая я дура — ты, наверное, голодный, а я побежала, даже не покормив тебя.
Аркадий притянул Ларису за плечи к себе, поцеловал в лоб, как целуют маленьких детей.
— Я не хочу есть. Спать хочу.
Лариса виновато взглянула на его красные набрякшие веки. Кинулась к кровати, взбила подушки, разбросила одеяло с накрахмаленным пододеяльником.
— Вот, ложись.
Аркадий сел на табурет, с трудом стянул сапоги. Лариса стояла и смотрела с молчаливой жалостью.
— Ноги мыть будешь?
вперед, но туловище уже дрогнуло. Еще мгновение — и серый не выдержал, сделал короткий скачок в сторону.
Человек облегченно вздохнул, вытер ладонью крупные капли пота со лба и тяжелым шагом вошел в сосновый бор. А часа через три, когда ночь окончательно укутала черной шалью землю, человек подошел к Усть-Мосихе и вдоль цепочки тополей стал пробираться к приземистому бревенчатому домику на берегу широкого пруда. Не дойдя до домика, он остановился, чутко вслушиваясь в тишину спящего села. Где-то сзади запоздало тявкнула собака, послышалось хлопанье крыльев, спросонья закудахтала курица, в соседнем пригоне тяжело вздохнула корова. И опять — тихо. В домике горел свет — только этим он и выделялся среди длинной и однообразной шеренги строений улицы. Это, видимо, и беспокоило больше всего пришельца. Он стоял долго, словно решая, что ему делать. Потом круто повернул к центру села.
При выходе на площадь человек вдруг шарахнулся в сторону — прямо перед ним, поскрипывая застывшей веревкой, раскачивался труп.
Сдерживая дыхание, человек отступил в тень ивняка и обошел площадь стороной.
Он остановился у большого одинокого дома на краю площади, тихо постучал в ставню. Внутри дома скрипнула дверь, и в сенях послышался сонный женский голос:
— Кто?
— Лариса, открой.
— Что случилось? — спросила женщина. Стукнула щеколда.
— Подождите, я сейчас оденусь.
Но человек не стал ждать. Он вошел в сени, задвинул засов и переступил порог комнаты.
Девушка с длинной, наполовину распустившейся косой зажигала лампу на столе. Фитиль никак не загорался. Пламя спички то уходило в прорезь горелки — и тогда освещался только курносый профиль и легкие блики падали на пышные светлые волосы на лбу девушки, то вымахивало наружу — и тогда матовой белизной отсвечивало голое плечо и ярче вырисовывалась сквозь глубокий вырез ночной рубашки такая же матовая упругая грудь. Человек в дверях не двигался, как завороженный. В эти, казалось, остановившиеся секунды он забыл все на свете. Забыл только что виденное на площади и пережитое на опушке бора, забыл, кто он и зачем сюда зашел. Он смотрел на ту, о которой столько передумано за этот год, родную и близкую. И в то же время перед ним была не она, а какая-то другая Может быть, потому, что он впервые увидел в ней женщину, полураздетую, дразнящую…
Девушка наконец зажгла лампу, надела пузатое стекло на горелку, подвернула фитиль и только тут, обернувшись, увидела темную фигуру в дверях, испуганно взвизгнула.
— Ой!.. Что вы… я же сказала… — Она одной рукой торопливо прикрыла грудь, другой судорожно шарила по спинке кровати, отыскивая халат, а глаза устремленные на пришельца, расширялись, расширялись, и все медленнее и медленнее двигалась рука, нащупывающая халат
Девушка слабо вскрикнула:
— Ой, ты… Аркаша?!
Она скомканным халатом закрыла лицо, потом встряхнула головой и снова посмотрела, словно перед ней было видение.
— Аркаша! Жив! — Она бросила халат и кинулась к нему.
Лобастый, с широкими прямыми бровями, Аркадий смущенно улыбался и молча гладил волнистые пышные волосы девушки, целовал ее припухшие от сна губы, влажные солоноватые щеки. Она счастливыми глазами смотрела на него:
— Аркаша… — И снова прижималась к нему.
— Откуда же ты взялся? Как снег на голову… Постучал, думала, кто-то опять с вызовом к больному, — торопливо говорила она. — Я уж привыкла — чуть не каждую ночь вызывают… Ой… лампа-то!
Фитиль в лампе разгорелся, пламя вымахало через узкую горловину стекла, жирная копоть лохмотьями плавала над столом. Лампа, казалось, только и ждала этого вскрика — стекло треснуло, покатилось по столу, упало на пол и разлетелось вдребезги.
— Ну вот, — смешливо всплеснула руками Лариса, — остались мы без света… Погоди. Я сейчас возьму другую лампу. — Она открыла внутреннюю дверь во вторую половину дома, где размещалась сельская амбулатория, и вскоре вернулась оттуда с зажженной лампой, поставила ее на стол. И тут только спохватилась:
— Ой! Что это я не одетая!.. — Краска смущения стала расползаться по ее лицу, по шее. — Отвернись, Аркаша.
Лариса повернула его лицом в угол. Накинула на себя длинный, до пят, халат. Аркадий, не оборачиваясь, попросил:
— Ларик, завесь, пожалуйста, окна.
Усть-Мосиху. С первого взгляда не понравился ему очкастый молодой учитель. Казался он нечистоплотным. Может быть, это ощущение исходило от разваливающихся пластами лоснившихся рыжих волос или от капелек пота на большом рыхлом носу, может, от чего-то другого, но чувство у Аркадия было такое, что на Ширпаке непременно грязное, засалившееся на рубцах белье. Это вызывало брезгливость. Неприязнь увеличилась особенно после того, как Ширпак стал оказывать особое внимание новой фельдшерице, приехавшей вместе с Даниловым из Новониколаевска. Лариса часто танцевала на учительских вечерах с Ширпаком, не отказывалась пококетничать. А возвращаясь домой после таких вечеров, она смеялась, пересказывая Аркадию комплименты, которыми наделял ее во время танцев рыжий учитель. Однажды Аркадий не вытерпел, спросил:
— Тебе приятно с ним танцевать?.. Мне кажется, что от него разит потом, как от лошади.
— Откуда ты это взял?
— Мне так кажется.
Она звонко расхохоталась.
— Ой и выдумщик ты, Аркаша! Ничем он не пахнет. А тебе так кажется только потому, что ты… ревнуешь, ага? — она лукаво посмотрела на смутившегося Аркадия.
А сегодня утром Лариса призналась, что проходу не дает ей этот Ширпак, требует, чтобы замуж за него выходила. Эта новость кольнула сердце Аркадия. «Вот гад, — думал он, — пользуется безнаказанностью и творит что хочет».
Он знал раньше от Коржаева, что Ширпак сейчас верховодит всей контрреволюцией в селе.
«Но ничего, Виктор Михайлович, наши дороги еще встретятся!..»
Весь день Лариса не ходила, а порхала беззаботным мотыльком. То и дело забегала через амбулаторную дверь в горенку. Аркадий укоризненно качал головой, она виновато шептала: «Я осторожно, никого там нет», висла ему на шею, поминутно его угощала чем-нибудь и снова убегала, радостная и счастливая, чтобы через полчаса, забывшись, повторить ту же неосторожность. Вечером, прижавшись к его плечу, с капризным упорством разглаживала мягоньким, как у ребенка, розовым пальчиком складку у него между бровей.
— Ну, не хмурься же…
От рук ее пахло йодом, валерьянкой и какими-то другими лекарствами. Аркадий перехватывал ее руки и улыбался одними глазами.
Потом пили чай. Он смотрел на щебечущую без умолку Ларису. На душе было уютно и почти совсем не тревожно. Пухлыми белыми руками она наливала чай из самовара, подавала ему. Хотелось взять эти пальчики и прижать к своему лицу. Но он сдерживался — привык не поддаваться настроению. Однако ее большие темно-синие глаза манили к себе нежностью и озорством. Они были рядом. Казалось, загляни в них попристальнее — и увидишь освещенную изнутри душу, чистую, полную обаяния.
Не надо было ей подниматься и подходить к Аркадию. Но она подошла, обняла его сзади за шею, прижавшись тугой грудью к его плечу. То ли оттого, что он на мгновение потерял контроль над собой, то ли на самом деле так всемогуще и покоряюще девичье тело — кровь ударила в виски. Аркадий стиснул Ларису в объятьях и стал неистово целовать ее запрокинутое лицо. Расшпилившаяся коса свесилась чуть ли не до пола. Он видел только ее поблескивающие вишневые губы, вздрагивающие ресницы. Кружилась голова. Неведомая сила, смявшая все сторожевые посты его рассудка, захватила его и понесла. Лариса же, обвисшая на его руках, вдруг встрепенулась — она инстинктом женщины почувствовала его состояние, зашептала торопливо:
— Аркаша, не надо меня так целовать. Ты нехорошо меня целуешь…
Но он, казалось, не слышал этого шепота. Его заглушал стук собственного сердца. Он подхватил Ларису на руки, сделал шаг к кровати. И тут, словно окончательно очнувшись, она обхватила его за шею, с силой соскочила с рук.
— Что ты, Аркаша, милый… Разве можно…
