моего мужа, клянусь своим нерожденным ребенком и собственной жизнью, что буду молчать…
— Ты будешь молчать, — усмехнулся верзила и, размахнувшись, с силой метнул копье.
Возле плеча служителя раздался сдавленный женский вскрик, и следом наступила странная мертвенная тишина.
У Грунитиса не было сил пошевелиться, не было сил дышать. Верзила в маске медленно подошел и, выдернув копье из упавшего тела, несколько раз всадил его снова. Сначала в бившуюся в конвульсиях женщину. Потом в её мужа. Грунитис угадал это по глухим ударам и предсмертным клокочущим хрипам, от которых в жилах мгновенно застыла кровь.
В это время где-то вдали громыхнуло, и следом над городом разверзлась ветвистая нестерпимо яркая молния. Нижний её конец ударил прямо в площадь, на мгновение ослепив Грунитису глаза.
— Молись, — услышал он властный окрик, и чья-то рука толкнула его в спину, заставив упасть на колени рядом с убитыми.
От испуга и смятения молитва забылась. Неистовое биение сердца перепутало мысли.
«Сорви с них маски, Господи…» — успел прошептать Грунитис, и в следующее мгновение ему в спину воткнулось согретое кровью острие копья.
Августа
— Ха-ха-ха, какие они смешные, — безудержно расхохотался маленький император при виде усопших, неподвижно лежавших на трех покрытых багровыми покрывалами постаментах.
В полутемной мраморной зале, предназначенной для прощания с мертвыми, нарочно притушили свет погребальных лампадок, чтобы сгладить жестокую картину смерти, но Флавий Плакид Валентиниан в свои неполные одиннадцать лет нисколько не боялся подобных зрелищ. Рано оставшийся без отца, рассудительный не по годам, он выглядел слишком слабеньким только внешне. Темные выразительные глаза казались несоразмерно огромными на худосочном тонкоскулом личике, словно нарочно созданном болезненным и тусклым, чтобы тревожить заботливую мать.
Галле Плакидии только что исполнилось сорок два. Первые признаки старения уже коснулись её некогда безупречного облика, но она успешно затеняла их всевозможными средствами и выглядела все той же черноволосой дивой, что и в молодости, когда без оглядки влюбилась в короля Атаульфа и сбежала к нему из осажденного Рима. Их первенец умер внезапно от какой-то неведомой хвори, а вскоре был убит и сам Атаульф.
После этого Галлу Плакидию вернули в Равенну и едва ли не силой заставили выйти замуж. Второго мужа она не любила, называла его пучеглазой жабой. Он умер вскоре после рождения сына, которого нарекли по имени прадеда Валентиниана Великого. Следом преставился император Гонорий, восседавший на западном троне когда-то единой, а теперь разделенной надвое Римской Империи. Своих детей у Гонория не было. Валентиниан доводился ему племянником и должен был унаследовать трон, но власть в Равенне захватил узурпатор. Пришлось идти на поклон к императору Феодосию, правившему на востоке Империи. Валентиниану он приходился двоюродным братом и после долгих сомнений согласился помочь. Правда, за это потребовал передать ему побережье Иллирика и привилегию оставаться советником во всех делах. По его приказу узурпатора свергли, Валентиниана провозгласили императором, а Галлу Плакидию — августой.
Вернувшись в Равенну регентом при малолетнем сыне, она окружила его вниманием и заботой, многократно большей, чем это необходимо для безопасности юного императора. Кроме Валентиниана, у неё подрастала старшая дочь, на которую она, впрочем, не тратила и малой доли своего внимания. Все силы и помыслы этой благороднейшей женщины полностью обратились на сына. За здоровьем Валентиниана следили всевозможные лекари и предсказатели, а безопасностью занимался Констанций Феликс, которого Феодосий направил в Равенну присматривать за Галлой Плакидией.
И вот Констанций Феликс убит. Вместе с женой и безвестным служителем храма лежит бездыханный в этой черной погребальной зале, и лицо его сковано мучительной маской смерти…
В глубине души августа не слишком сожалела о смерти соглядатая Феодосия, постоянно диктовавшего ей, что делать, но приходилось притворяться расстроенной, чтобы не вызвать подозрения у самого Феодосия, вполне способного лишить её регентства и титула августы.
К счастью Валентиниан ничего об этом не знал, иначе, кто знает, как изменилось бы его отношение к матери.
Возле постаментов с усопшими они стояли вдвоем. Телохранители остались снаружи у входа. За разговором матери и сына наблюдали лишь те, чей дух навеки покинул бренное тело. Потешаясь над их останками, Валентиниан продолжал давиться от хохота.
— Не смейся так громко. Мертвые могут услышать, — мягко предупредила августа, желая немного урезонить любимое дитя, но совладать с Валентинианом было не так-то просто.
— Мертвые ничего не могут услышать, — воскликнул он и, подбежав к голове Констанция Феликса, что есть силы, крикнул ему в ухо. — У-ууу!
Звонкое эхо разнеслось по залу, а довольный своей проделкой Валентиниан с нескрываемым торжеством посмотрел на мать.
— Вот видишь?! Этот ублюдок даже не вздрогнул!
Ругательство не впервые проскальзывало в речи юного императора. Скорее всего, сквернословил кто-то из близкого окружения. Вопреки запрету. Вопреки стараниям матери искоренить в поведении сына любые проблески грубости, способной повредить ему в глазах привередливой равеннской знати. Юного императора обучали стихосложению и виртуозной игре на лютне. Обстановка в его покоях была изнеженной и воздушной. Помимо молчаливых, не смевших произнести ни слова, телохранителей к нему допускали только одного простолюдина — необычайно красивого молодого евнуха, которого привезли из Константинополя вместе с черными капподокийскими вазами и резными столиками из слоновой кости. Сделав себе мысленную зарубку выяснить, не он ли сквернословит в присутствии Валентиниана, Галла Плакидия ласково выговорила сыну:
— Императору не пристало подражать в своей речи евнухам. Особенно в разговоре о таких заслуженных людях Империи, как Констанций Феликс.
— Значит, это неправда, что из-за него мы потеряли Африку? — невинным голосом спросил Валентиниан.
Вопрос был задан по-детски бесхитростно и прямо, но, как это нередко случалось в последнее время, поставил Галлу Плакидию в трудное положение. Не могла же она признаться сыну, что в прошлом приняла опрометчивое решение, из-за которого Африка оказалась под властью вандалов, и с тех пор там сражаются за каждый город, за каждую горсть земли.
— В потере Африки виноват совершенно другой человек, — произнесла она после некоторой заминки.
— Аэций?
Валентиниан с трудом запоминал простые пассажи на лютне, но имена военачальников Империи выучил назубок.
— О, нет, не Аэций. В то время он находился в Галлии, а наместником Африки был Бонифатий, — сказала августа, привычно перекладывая вину на другие плечи. — Бонифатий неверно истолковал значение того,
