В канцелярию вошел Свентицкий, отец Киприан поднял руку н не остановился. Командир взглядом показал Рихтеру: неужели я вижу тебя?!
"... еду дальше по замерзшим кочкам избитой мостовой. Навстречу несутся и усиливаются дружные голоса. Идет наше пополнение. Все как один в шинелях с иголочки, со свернутыми через плечо зеленоватыми палатками, в новых сапогах, с грозными для врага блестящими концами острых штыков на перевес новых винтовок. Серые папахи молодецки надеты набекрень. Идут стройно в ногу длинными колоннами. Впереди каждой части маршируют молодые офицеры. Идут в такт марша одушевленно, радостно - громко поют..."
Свентицкий подошел к Рихтеру, обнял его.
Священник продолжал читать:
- "Чему они радуются? Что их одушевляет? Вслушиваюсь и не могу без благоговейного волнения слышать это могучее согласное пение и видеть эту картину. Они идут на смену павшим. Они видят по сторонам эти братские могилы. Они слишком ясно сознают, что и многим из них, быть может, чрез несколько дней, после таких же смертных боев, придется лечь костьми в чужой земле за родную землю да за братьев по вере, по завету Христову. В этом-то глубоком сознании величайшего долга так дружно, громко и радостно поют :
Горные вершины,
Я вас вижу вновь,
Карпатские долины,
Могилы удальцов!
..................................
Победим мы или ляжем
Все за родину свою!"
- Ну что, господа? - бодро произнес Свентицкий по окончании чтения. - В нашем отряде событие! Вы уже поздравили поручика? Святой отец, не знаю, что вы там читали, но вы нашли подходящие моменту слова.
- Господь милосерд к защитникам веры, - ответил священник.
Командир и священник обменялись понимающими взглядами, давая друг другу понять, что выполняют обязательный ритуал, без которого отряд рассыпался бы в прах.
4
Шел июль пятнадцатого года.
По телефону кодом была передана телефонограмма: "Небо - куча - каша тело".
Ее несложно расшифровать, достаточно поглядеть в таблицу кода, где значилось:
небо - с наступлением темноты;
куча - полк;
каша - атаковать противника;
тело - всем частям сохранять особую бдительность.
Шифровальщики быстро придали телефонограмме вполне житейский смысл: "На небо взлетит куча каши из тел".
Вообще авторы кода отличались мрачным взглядом на текущие события, в условных словах сквозил невеселый юмор: чаша - пехота, рана - артиллерия, кофе - в виду усиления противника, вера - оборонять...
5
Командир батареи капитан Александров получил от командира первого дивизиона 48-й артиллерийской бригады приказ пристреляться по деревне Задворье и во избежание могущих быть несчастных случаев и для точности пристрелки распорядился правому наблюдателю, прапорщику Лисичкину, перейти в ротный окоп и оттуда корректировать стрельбу. Однако несчастья избежать не удалось, виной всему был какой-то злой рок.
Погода стояла ясная. Метеосводка указывала: тепло, переменная облачность, преимущественно кучевая форма, местами короткие дожди, небольшой ветер северной четверти.
Капитан Александров имел наблюдательный пункт на ветвях старого дуба, где устроили площадку и расчистили обзор. Впрочем, ни с этого, ни с других наблюдательных пунктов деревня Задворье видна не была. Александров измерил по карте дистанцию до реки у юго-восточной части Задворья и, определив, что попадание в ротные окопы может происходить при прицеле 73-75, начал пристрелку с прицела 90, стреляя все время одним орудием.
Александров выделялся хладнокровием, еще в самом начале войны во время дуэли с германскими артиллеристами он отличился перед нижними чинами: заряжающий не смог открыть затвор орудия и в растерянности обратился к офицеру.
- Да ты сходи за масленкой и смажь! - велел Александров.
И под огнем была найдена масленка, смазано, что нужно, и продолжен бой.
К пристрелке по Задворью Александров отнесся серьезно, имея при орудии опытного артиллериста штабс-капитана Статкевича. Тот любил свое дело и делал его с изяществом даже при отражении конных атак на батарею, когда трубка ставилась на "картечь" и выжидалось приближение живой цели.
Прапорщик Лисичкин, получив от капитана Александрова распоряжение корректировать атаки, перешел в окопы девятой роты Очаковского полка.
В окопах стояла вонь. По брустверу были разбросаны патроны, за окопами - патронные цинки, грязные котелки, заношенное белье. Прапорщик указал унтер-офицеру, что колья заграждения-березовые белые, сильно демаскируют линию огня.
- Оно верно, ваше благородие, - сказал унтер-офицер. - Да разве все колья можно покрасить?
Артиллерист представлял более образованный, нежели серая пехота, род войск, но не нашелся что ответить.
- Где-то рядом отхожее место? - спросил он.
- Никак нет, отхожих мест здесь не имеется, - сообщил унтер. Обходимся кто как.
Для передачи донесений Лисичкин установил связь телефоном: от станции, находящейся постоянно на правом наблюдательном пункте, провел провод в штаб полка, где и поставил свой телефон; а сведения передавал телефоном девятой роты, соединенным со штабом. Всего до батареи донесения Лисичкина проходили через пять телефонов.
На первый выстрел Лисичкин передал: "Нормальный. Влево на двадцать саженей".
После первого выстрела при прицеле 90 Александров получил по телефону от первого наблюдателя: "Большой перелет, за деревней!" Он скомандовал Статкевичу уменьшить прицел на 80. Выстрел, грохот, содрогание дощатой площадки на ветвях.
Лисичкин передал: "Не замечен".
Александрову сообщили: "На том же месте, перелет!"
Александров снова сверился с картой. Он имел в запасе до реки пять делений, даже чуть больше; можно было уменьшить и на прицеле 75 дать выстрел.
Статкевич проверил прицел, орудие ахнуло. Наблюдатель доложил: "Не замечено".
Александров встревожился, не понимая, куда мог угодить снаряд, и, боясь, как бы не попасть в своих, повернул огонь вправо и увеличил прицел на 80. Сделал выстрел...
Тут-то полковой адъютант попросил к телефону адъютанта дивизиона и сообщил, что снарядом убит один нижний чин и несколько ранено.
Александров спустился на землю, чтобы посоветоваться со Статкевичем. Штабс-капитан не поверил, сказал, что там что-то напутали и надо продолжать пристрелку, опираясь на данные наблюдателя прапорщика Лисичкина.
Александров позвонил в дивизион полковнику Трофимову, получил указание продолжать и выпустил еще пять снарядов по деревне Задворье. Однако деревня все время ускользала, оказывалась то ближе, то дальше, то левее, то правее. Александров испытывал нечто подобное помешательству.
6
Слухи, долетающие до авиаотряда с позиций, часто были поразительны. Но редко кто удивлялся: и геройство, и трусость, и небывальщина - все перемешалось и отскакивало от задубевших сердец.
Старуха-полька, в доме которой остановился Макарий, говорила ему страшные вещи в духе гоголевских повестей, что перед большими боями по ночам начинается в Карпатах движение мертвяков, из могил выходят все убитые жолнежи и офицеры и идут по кругам рота за ротой.
В поле за местечком тянулась линия прошлогодних окопов, а возле нее под сосной высился могильный холмик с небольшим сосновым крестом. На кресте покоробившаяся простреленная солдатская фуражка, под ней полустертая карандашная надпись: "Солдат Кромского полка, умер геройской смертью, спасая друга. Оба убиты".
Макарий прогуливался вместе с отцом Киприаном и остановился возле могилы. Пахло хвоей, под чешуйчатым медно-зеленым стволом дерева ползали муравьи.
Священник механически перекрестился и ничего не сказал. Что говорить?
Нельзя же вечно думать о смерти.
- Вот я с нашими фуражирами гутарил, - сказал Макарий. - У Феоктистова триста рублей нашли, прятал у ездовых в седле между ленчиком и подушкой. Они население грабят, а деньги себе оставляют. Вы бы им что-нибудь сказали, а то плохо кончится.
- Да, война не способствует развитию народной нравственности, согласился отец Киприан. - Война не наше дело, мы пахари...
- Я эту сказку слыхал! - ответил Макарий - А разве немец не пахарь? У него урожаи больше, и работать он умеет... А наши? Чем гордятся? Кто большее свинство учинит!
Священник сцепил руки на животе, смотрел на заходящее солнце. Его лобастая голова с густыми волосами была поднята, глаза прищурены, на сером подряснике сиял наперсный крест.
- Здесь лежит убиенный воин, а мы о нем не желаем вспоминать, - сказал он. - Наши сердца уже закрылись для милосердия? Кто они? Хуже немцев, хуже австрияков... Какой народ ни возьми, мы готовы уступить ему, будто мы на самом деле хуже. Вот и вы, Игнатенков, не хотите увидеть, какой свет исходит от этой забытой могилки! А ведь воин жизнь отдал, спасал другого человека. В этом поступке вся наша русская трагедия и оправдание России.
